- Полтора года. Я думаю, оказался самым стойким. Мой предшественник кончил тем, что попал в больницу со сломанным носом. Я лучше ладил с маэстро, потому что умею терпеть, отчасти благодаря своему характеру, отчасти по необходимости. К тому же маэстро прекрасно платил. Как я теперь буду жить?
- Вы не знаете, были или нет у него враги? Я имею в виду, мог ли кто-то желать его смерти ради своей пользы? Из-за денег, из-за женщин. Из-за чего угодно.
- Вы хотите знать, был ли кто-нибудь, с кем маэстро обошелся несправедливо или грубо? Да таких людей столько, что я бы мог перечислять их весь день! Но желать ему смерти… Поймите, комиссар, мир оперы - особый мир. Вокруг артистов кормится множество народу - импресарио, те, кто записывают пластинки, владельцы театров, люди вроде меня. И когда им встречается величайший артист, который может растрогать огромные толпы народа и у которого на каждом спектакле аншлаг… Поверьте мне, комиссар, тогда никто не хочет, чтобы он постарел, заболел, сошел с ума и уж тем более умер. Мы все его балуем и охотно сносим его капризы, иногда и пощечины.
- А вне вашей среды?
Басси снова поправил очки на носу.
- Ничто в жизни маэстро не проходило вне нашей среды. Такой великий человек, к тому же пользующийся огромным уважением, не может бывать в гостях ни у кого, кроме людей из нашей среды. За полтора года я ни разу не видел, чтобы он говорил с человеком, не имеющим отношения к опере.
- Давно ли вы в городе?
- В этот раз? Три дня. Когда готовят спектакль, маэстро участвует только в генеральной репетиции и без костюма, он один в обычной одежде, все остальные в сценической. Ему так нравилось. Мы приехали из Рима, где заключили контракты на турне по Америке, оно должно было пройти осенью. Как теперь с ними быть, не знаю. Мне надо будет поговорить с Марелли, агентом маэстро. Он приедет сегодня вечером, поездом.
- Да, я знаю об этом. Я тоже должен буду с ним поговорить. Теперь вы можете уйти, но старайтесь не отдаляться от гостиницы, вы еще можете мне понадобиться.
15
- Да, комиссар. Большой негодяй, должно быть, этот маэстро Вецци, - заметил Майоне, когда Басси ушел. - Пусть чудесный, даже превосходнейший артист, но все-таки негодяй. Вчера я слышал, как на сцене, где мы собрали всех, кто-то говорил, что на генеральную репетицию Вецци опоздал на два часа, а поскольку он еще раньше говорил, что хочет в первый раз попробовать себя в своей партии, всем пришлось его ждать. Когда главный дирижер оркестра позволил себе пожаловаться, Вецци громко ругал его десять минут подряд и очень унизил. Хотите поговорить с главным дирижером?
Ричарди кивнул, думая о другом. Кто-то из двоих, Басси или Пьерино, сказал ему что-то, пробудившее инстинкт сыщика, но Ричарди никак не мог вспомнить, что именно. Эта подробность вертелась у него в уме, но все время ускользала.
Главный дирижер оркестра, маэстро Марио Пелози, любил выпить. Ричарди понял это, как только взглянул ему в лицо, еще до того, как тот успел присесть перед письменным столом в маленьком кабинете директора сцены.
Склонность к выпивке отслеживалась по сетке прожилок на носу, водянистым глазам с пустым взглядом, по той медлительности, с которой он произносил слово, и легкому дрожанию рук. Комиссар много видел таких пьяниц во время своих постоянных поисков причин боли. Вино - убежище для слабых и стимул для силовых решений. В вине легко найти силу для того, чтобы совершить преступление, сломать преграду, которую ставит совесть, выплеснуть в действии горечь своих несбывшихся надежд.
- Мы все в смятении и горе, комиссар. Театр предназначен для радости и нежных чувств. В театре люди находят и должны находить покой, отдыхать от безумия повседневной жизни. А в наше время этого безумия прибавилось, вы так не считаете? Кто мог ожидать, что оно почти ворвется на сцену. Мы будто попали именно в "Паяцы", там Канио убивает Недду и Сильвио на сцене, а зрители не сразу понимают, правда ли это, или актеры играют. Никогда нельзя понять сразу, где заканчивается правда и начинается игра.
- Какие отношения были у вас с Вецци, маэстро? Мне сказали, что на генеральной репетиции вы с ним, скажем так, поспорили.
- Создавая Вецци, Бог развлекался, комиссар. Забавы ради дал огромный талант ничтожеству. На сцене Вецци был просто сказочным чудом. Такой голос, такая внешность! За сорок лет моей карьеры я никогда не видел ничего подобного. А я, поверьте мне, видел многих. У самого Карузо - великого Карузо! - диапазон уже и голос звучит не так уверенно, как у Вецци. И еще у него талант драматического актера. Невозможно поверить, что он притворяется. Иногда он был настолько лучше других певцов, что оркестранты ошибались при виде такой разницы. Скажем так, его мастерство лишало уверенности остальных собратьев-певцов, оркестрантов и даже дирижеров. Меня в том числе.
- Поэтому и произошел тот случай? Ссора в вечер репетиции?
- Вот именно, в вечер репетиции. Мы были готовы к работе уже почти два часа. Мы могли бы - и должны - репетировать "Сельскую честь". Но Вецци потребовал, чтобы мы начали с его оперы, он не хотел ждать. Не знаю, известно ли вам, комиссар, что на генеральной репетиции все происходит в точности так же, как на спектакле, то есть артисты исполняют свои роли в сценических костюмах. Вецци не хочет… не хотел… надевать костюм до выхода на сцену перед зрителями. Такова уж его навязчивая идея… была. Одно это уже сбивает с толку тех, кто должен петь вместе с ним - он кажется посторонним. В таких случаях он раньше уже грубо набрасывался то на Бартино - баритона, исполнявшего партию Тонио, то на Силоти - певицу-сопрано из Венгрии, которая пела Недду. А тут еще это опоздание… Мне нужно принимать лекарства в определенный час, а я был заперт в оркестровой яме вместе с моими музыкантами. И я очень, очень нервничал. Когда он пришел, даже не извинился, вообще ничего не сказал, такой спокойный, словно явился раньше срока. И тут я не выдержал. Но и тогда я не сказал ничего лишнего, он же по возрасту мне в сыновья годится. А он… он… стал орать на меня. Кричал, что я сумасшедший старик и неудачник…
На этом месте Пелози разволновался. Губы затряслись, челюсть задергалась. Дирижер пытался сдерживать слезы. Майоне стало неловко, он тихо кашлянул. А Ричарди смотрел на старика без всякого выражения, словно не видел всплеска чувств.
- А вы? - спросил комиссар. - Что чувствовали вы, когда он набросился на вас при всех, несмотря на вашу правоту?
- На жизненном пути каждого человека бывают развилки. Путь разделяется на две дороги - верную и неверную. Беда в том, что в этот момент человек не знает об этом. Думает, сможет вернуться назад, но назад дороги нет. Я свернул на свой ошибочный путь много лет назад - очень давно, и теперь каждый день чувствую свою ошибку. Я это знаю, другие тоже. Но музыка - моя жизнь, я не умею ничего другого. Поэтому стараюсь делать свое дело как можно лучше и не втягивать других в мои ошибки. Вецци - великий человек, и его присутствие здесь приносит… приносило пользу нам всем. Да, его оскорбления меня ранили. Я думаю, он гений, но очень эгоистичный и злой человек, этим пороком часто грешат гении. Но вы, должно быть, уже установили, что я весь вечер не покидал оркестровой ямы. Убийца, которого вы ищете, - не я.
Когда Пелози ушел, Майоне сказал:
- Чем больше я слышу, тем больше убеждаюсь, что этот Вецци был негодяем. Я задаю себе вопрос, комиссар, каково это, работать на человека, который вызывает у тебя отвращение. Вот вы, например, если говорить правду, не слишком общительный человек. Но мы знаем ваши мысли, по крайней мере, почти все. Во всяком случае, тех, кто находился на сцене, в том числе оркестрантов, можно исключить, они не могли его убить.
Ричарди, похоже, думал о чем-то своем.
- Давай вспомним, что нам известно, - за говорил он наконец. - Вецци умер оттого, что кто-то перерезал ему горло, или, во всяком случае, с острым осколком в сонной артерии. Мы обнаружили его сидящим в гримерной, лицом на столе. Все было в крови, кроме пальто, шарфа, шляпы и даже одной из диванных подушек. Окно открыто, дверь заперта. А мы знаем, певцы, особенно перед выходом на сцену, больше всего опасаются сквозняка. В гримерные не входил ни один незнакомый человек. Все, кто связан с Вецци и был рядом с ним и в хорошие и в плохие минуты, находились в зрительном зале, на глазах у всех, никто из них не покидал своих мест. Все его ненавидели, но никому не было выгодно причинить ему вред. Да уж, головоломка.
- Мне кажутся важными эти пальто, шарф и шляпа. Значит, по-вашему, кто-то вошел, закутавшись, а вышел через окно? А перед этим убил Вецци?
- Нет. Тогда одежда была бы испачкана. Кроме того, в гримерной есть маленький шкаф для одежды, а в нем - картонная коробка для шляп. Вецци был аккуратным человеком. Это видно по тому, как он обращался со своими вещами, как гримировался в одиночестве, по предметам туалета в ванной комнате. Кто-то вынул одежду из шкафа и оставил лежать на полу и диване. Но зачем? И как получилось, что весь диван в крови, кроме одной маленькой подушки? Нет, картина не складывается. Не хватает еще чего-то, и мы должны это найти.
Ричарди не сказал ему про слезы на щеках поющего паяца, слова, которые тот произносил, и вытянутую руку.
- Сделай одно дело, Майоне, сходи в гостиницу, где остановился Вецци, в какую, спросишь у этого Басси, его секретаря. Спроси там, помнит ли кто-нибудь, как Вецци был одет, когда уходил оттуда, возможно, случилось что-либо необычное, ходил ли он куда-нибудь раньше. Еще узнай, в котором часу он ушел в вечер генеральной репетиции, хочу понять, почему он опоздал. А я пока останусь здесь.
За дверью кабинета стоял управляющий театром, герцог Спинелли, и с ним директор сцены. Возбуждение не покидало герцога, он по-прежнему дергался, однако в поведении появилось и нечто новое - учтивость. Он слегка присмирел. Очевидно, понял, что его связей недостаточно, чтобы убрать дерзкого невежу-комиссара с пути расследования. Тем не менее говорил он торжественно и напыщенно.
- Добрый день, комиссар. Мне не хотелось беспокоить вас, пока вы были заняты опросом. Я в полном вашем распоряжении, и вместе со мной весь персонал театра. Нам сообщили о том, какое значение придается поимке гнусного убийцы, и мы намерены сотрудничать с вами.
Ричарди посмотрел на него холодно. Казалось, он видит, как герцог получает указания от своего начальства и, обиженный, выпячивает грудь, сохраняя хорошую мину при плохой игре.
- Не сомневаюсь в этом, герцог. Ничуть не сомневаюсь. Я хотел бы получить полный календарный график спектаклей за последнее время, скажем с начала подготовки этих опер к постановке и до сегодняшнего дня. Я также хочу знать, в какие дни Вецци присутствовал в театре. А вы, господин директор, скажите мне, через какой вход быстрей всего можно попасть в гримерные?
Лазио провел рукой по своим рыжим волосам. Он был из тех людей, которые выглядят так, словно их щупали чьи-то пальцы, хотя на самом деле никто не трогал. Может быть, дело в веснушках на светлой коже или в непокорной шевелюре. Директор сцены был одет в рубашку со строгим круглым воротничком и галстуком, узел которого был ослаблен. Без пиджака, в расстегнутом жилете.
- Конечно, через служебный, который выходит на улицу возле калитки сада. Оттуда достаточно подняться по лестнице, и окажешься рядом с гримерными. Лестница узкая, почти незаметная для глаз, о ней нужно знать, но это прямой путь. Ею пользуются те, кто выходит на сцену, если кому-то надо на минуту выйти из театра во время представления.
- А дверь кто-нибудь охраняет?
- Во время представления - нет. Мы гасим свет в крытом проходе, чтобы весь обслуживающий персонал сосредоточил внимание на главном входе, и закрываем ворота. Но рядом с ними есть дверь.
Ричарди задумался.
- Кто из персонала имеет доступ в гримерные во время представления, кроме тех, кто выходит на сцену?
- Обычно никто. Кроме, разумеется, медицинского персонала, в случае необходимости, и работниц швейной мастерской, которые приносят сценические костюмы заключительных поправок. Но, уверяю вас, эта ходьба туда-сюда сведена к минимуму, она создает шум и беспорядок и отвлекает актеров. К тому же чем больше суеты, тем больше ошибок во время выхода. А нет ничего хуже, поверьте мне, чем если кто-то выходит на сцену раньше или позже своего времени.
- Понимаю. А где находится швейная мастерская?
- На четвертом этаже, комиссар, - вмешался в разговор управляющий. - У нас есть грузовые лифты, которые позволяют быстро доставлять костюмы в гримерные. В некоторых операх в антракте надо сменить десятки костюмов. Помню, однажды было обнаружено одно обстоятельство…
- Могу себе представить, - прервал его Ричарди. - Но в данный момент я бы хотел взглянуть на швейную мастерскую. Она сейчас работает?
- Разумеется. Она работает всегда, - сказал управляющий.
На его лице вновь появилось выражение обиды, словно от пощечины, но теперь он стал осторожнее, чем накануне вечером.
- Персонал мастерской будет рад помочь вам, - заверил он.
16
В швейную мастерскую надо было подниматься на четвертый этаж по узкой лестнице или в грузовом лифте. Ричарди захотел проверить оба пути и поднялся в пыхтящей кабине, которую тянули вверх скрипучие тросы, а спустился по крутой лестнице. С ее площадки он полюбовался живописным видом сверху сцены и оркестровой ямы. Зрительный зал был загорожен тяжелым занавесом. В конце длинного коридора дверь, за ней - совершенно другой мир.
Это могла бы быть фабрика, где делают сны. Здесь лежали шелковые и парчовые ткани, затканные золотом и серебром. Они играли всеми цветами радуги: от красного к фиолетовому, от желтого к синему и зеленому. На просторных полках рядом помещались головные уборы разных эпох - цилиндры, шлемы римских воинов и викингов, сложные древнеегипетские украшения. Тюль, кисея, нежнейшие бальные туфельки и тяжелые солдатские башмаки. Среди всего этого кажущегося беспорядка умело двигались женщины, что-то кроили, шили, гладили. Их было много, все одетые так же, как синьора Лилла, в синие халаты, с тяжелыми ножницами на шее на шнуре, с волосами собранными в пучок и частично прикрытыми белым чепцом. За стенами мастерской завывал ветер. Солнечный свет, проникавший сквозь высокие окна, то светил ярко, то слабел, по небу одно за другим плыли облака и загораживали солнце.
На этом пиру красок Ричарди выглядел черным пятном: серое пальто, смуглая кожа. Он, не прерываясь ни на секунду, изучал взглядом большую комнату. Рядом с ним подпрыгивал управляющий.
Синьора Лилла торопливо шла к ним навстречу. Выглядела она недовольной, не желая допускать в свои владения посторонних. В таком воинственном настроении она казалась еще огромнее - настоящий мастодонт.
- Добрый день. Я вам нужна? Мы работаем, надо перешить все костюмы несчастного Вецци на того, кто будет петь вместо него.
Управляющий сделал шаг вперед:
- Добрый день, синьора. Прошу вас вместе с вашими сотрудницами находиться в полном распоряжении комиссара. Это важно для расследования.
Синьора Лилла пожала плечами.
- Только не забудьте об этом, когда окажется, что костюмы не готовы к вечернему представлению! - заявила она и обратилась к комиссару: - Что вы желаете знать?
Ричарди ответил ей сразу же, не поздоровавшись и не вынимая рук из карманов.
- Как вы делите работу между собой? Бывает ли, например, что кто-то из вас постоянно обслуживает кого-то из певцов?
- Нет. У каждой своя специальность. Кто-то обычно шьет, кто-то чаще всего кроит. Девушки умеют делать все, швейная мастерская - гордость театра. Но есть нечто, что каждая умеет делать лучше, чем остальные, и я использую ее именно на этой работе.
- Значит, у Вецци не было личной портнихи, которая бы его обслуживала?
- Упаси боже! Вецци доводил девушек до помешательства. Если бы его обслуживала одна портниха, я бы смогла сказать вам, кто его убил. Нет, что вы! Примерку делали Мария и Аддолората на днях. Я имею в виду, примеряли на него костюм паяца. Вся одежда Канио была готова еще в прошлый раз. Потом костюм доделала Лючия, она у нас лучшая по подгонке, и Маддалена, с которой вы уже знакомы, она спускалась вместе со мной его отдать. Она сделала последнюю примерку. Маддалена молодая, но становится очень хорошей мастерицей.
- Где эти девушки? Можно с ними увидеться?
- Да, но умоляю вас, не задерживайте их очень надолго. Они там, в глубине комнаты.
Ричарди подошел к большому столу, за которым сидели четыре молодые женщины. На столе лежал костюм паяца, и все четыре портнихи работали над ним, не поднимая глаз. В рабочей форме, с ножницами и иглами в руках они выглядели одинаково. Комиссар с трудом узнал девушку, которую видел накануне вечером. Тогда она почти качалась под тяжестью этого самого костюма.
- Добрый день. Как идет работа?
Портнихи неразборчиво пробормотали что-то одобрительное, но ответила комиссару синьора Лилла:
- Работенка нелегкая. Вецци был высокий и полный, даже с брюшком. Тот, кто будет петь вместо него, худой и маленького роста. Я даже не понимаю, где в нем только голос помещается. Нам приходится полностью перекраивать костюмы.
Ричарди снова повернулся к девушкам:
- Кто-нибудь из вас заметил что-либо необычное, странное в гримерной Вецци?
Одна из четырех, брюнетка с быстрыми глазами, подняла взгляд на комиссара и с легкой улыбкой ответила:
- Настроение Вецци, всегда мрачное, никогда не менялось, комиссар, как цвет этой черной пуговицы. Самое большее - он мог шлепнуть девушку по заду. Самое меньшее - смотрел будто сквозь нее.
- Мария! Когда ты здесь, помни, о ком говоришь! - прикрикнула синьора Лилла. Но, видно, начальницу мастерской позабавило замечание подчиненной. Ричарди понял, таким путем он ничего не добьется.
- Если вам что-нибудь придет на ум, сообщите мне это, либо придите в полицейское управление, либо скажите синьоре Лилле.
В это время в мастерскую вошел директор сцены. При его появлении синьора Лилла сильно изменилась - покраснела, опустила взгляд и принялась приглаживать обеими руками свои жесткие белокурые волосы. Лазио повернулся к Ричарди и объявил:
- Комиссар, у главного входа стоит человек и спрашивает вас. Он говорит, что он доктор Модо, судебно-медицинский эксперт. Добрый день, синьора Лилла.
И та ответила бархатным, нежным голосом, который, как небо от земли, отличался от грубого голосины, которым она разговаривала до сих пор:
- Добрый день, дорогой директор. Господа, мы в вашем распоряжении, возвращайтесь в любое время, когда пожелаете.