Между двумя звонками ко мне прорвался Васильев.
– Привет, Володя, – сказал он. – Сколько можно висеть на телефоне? Ты занят в субботу?
– А что? – спросил я.
– Да вот думал нагрянуть к тебе в гости с супругой. Не против?
Суббота – мой законный выходной день, и я был не против повидаться со старым приятелем. Мы договорились о времени.
– Ты все еще занимаешься тем делом? – на прощание спросил Андрей.
– Занимаюсь.
– Знаешь, мне кажется, что я тогда не совсем верно тебя информировал.
– Ты о чем?
– Не знаю. Просто хотел тебе сказать, что Вышемирский был в принципе не таким уж плохим парнем.
– Скажи, вы бы напечатали его рассказ, если бы не тот случай? – спросил я, раз уж он затеял этот разговор.
– Думаю, что да. А почему ты спрашиваешь?
– Видишь ли, Андрей, я не стал тогда с тобой спорить, но, по-моему, ты действительно был не совсем прав.
Как ему объяснить? Сказать, что не могу избавиться от мысли о мальчике, разбивающем свою детскую скрипку? Или посоветовать почитать Сухомлинского, Макаренко, Спока? Ведь это очень плохо, если ребенок копит свой жизненный опыт без участия родителей, под влиянием случайных знакомых, если он предоставлен самому себе. Иван Матвеевич не принимал участия в воспитании сына, ему было не до этого. Ребенок этого не забывает никогда. Обиды оставляют в его душе глубокие шрамы. Юрий рос, все больше отчуждаясь от отца, пока совсем не потерял контакта с ним. А значит, ему не с кем было посоветоваться, не к кому обратиться за помощью. Все это и привело к тому, что в свои шестнадцать он еще не созрел для борьбы, борьбы за справедливость, недаром он назвал свой рассказ "Мальчик на качелях" – здесь он был ближе к истине, чем редактор. Случай с Щелкановым многому его научил, и в своем рассказе он сделал правильные выводы...
Андрей слушал меня не прерывая.
– К сожалению, он выдавал желаемое за действительное, – продолжал я, – сам, наверное, верил в то, что научился активно бороться со злом, постоять за себя и за товарища. Но тем большим потрясением должна была стать для него встреча с тобой, Андрей. Фактически в тот вечер повторилась уже знакомая ситуация: снова был Зотов, был он и ты почти в роли Щелчка. И снова Юрий оказался несостоятельным. Безвольным, слабым, разбитым и опустошенным оставил ты его в тот вечер.
– Что же мне, по-твоему, надо было делать? – прохладно поинтересовался Андрей.
– Дать по морде легче всего, но разве это лучший метод? – Я и сам отчетливо не понимал, в чем упрекаю Андрея. – Ты наказал Зотова, заслуженно наказал. Но чем это помогло твоему подопечному?
– Я ходил к нему, – напомнил Андрей. – И домой и в институт.
– Ты ничем не отличал Вышемирского и Зотова после той встречи – в этом ошибка.
– Слушай, ты случайно не в адвокатуре работаешь? – сострил Васильев, и в его голосе слышалась обида. – Из тебя получился бы неплохой защитник.
– Защитники работают не только в адвокатуре.
– Ладно, не буду занимать твоего времени, – сказал он. – До субботы, встретимся, поговорим.
Я повесил трубку, но ненадолго. Через минуту позвонил Песков.
– У вас ничего нового, товарищ следователь? – спросил он.
– К сожалению, пока нет. А у вас, Сеня?
– Тоже. – Песков помолчал. – Ну, если что – вы позвоните, хорошо? – попросил он.
– Обязательно, – заверил я.
В половине четвертого ко мне зашел Сотниченко. В руках он держал большой, завернутый в газету сверток.
– С чем пожаловал? – в меру строго спросил я: с самого утра он не давал о себе знать.
– Первое: я дозвонился в Ригу. – Судя по тому, что он говорил, не переставляя слова местами, настроение у него было отличное. – Юрий там.
"Наконец!" – едва не вскрикнул я, но решил сначала узнать подробности, а потом уже вопить от восторга.
– Как мы и просили, рижские товарищи его не беспокоили, только осторожно навели справки. – Сотниченко положил сверток на стол и заулыбался. – Юрий проживает у своих знакомых Шепетисов. Квартира в центре Риги. Приехал туда в ночь на вторник.
– Значит, вылетел отсюда самолетом, – вставил я.
– Ты выяснил, что за отношения у него с Шепетисами?
– Они вполне приличные люди. Пенсионеры. Вышемирский почти каждое лето останавливался у них. Если хотите, прямо сейчас можем набрать номер и соединиться с их квартирой. Не исключено, что к телефону подойдет сам Юрий.
– Как он проводит время?
– Целыми днями сидит в кафе "Элита" – это недалеко от квартиры.
– Пьет?
– Нет. Кофе, сигареты.
Мне не терпелось узнать про чемодан, и я спросил.
Сотниченко помрачнел:
– Трудно установить было это. Расспросили соседей. Из них один сказал, что видел, как приехал Юрий. Не было чемодана у него.
– Он же ночью приехал, – усомнился я.
– У соседа Шепетисов бессонница, – ответил Сотниченко. – По полночи у окна просиживает. К тому же при посадке в самолет багажа у Юрия тоже не было.
– Вышемирского пока не трогать, подождем до субботы, – распорядился я. Покончив с одним вопросом, я перешел к следующему: – В течение завтрашнего дня коллекцию картин должны осмотреть специалисты. Тебе придется сделать так, чтобы они попали в дом незамеченными. Как – думай сам, не мне учить уголовный розыск.
– Сделаем в лучшем виде, Владимир Николаевич, – заверил Сотниченко.
Со вторым вопросом тоже было покончено. Оставался третий.
– Что с Зотовым? – спросил я.
– Нашел голубчика. – Инспектор развернул газету, снял оберточную бумагу и бросил ее в корзину.
В свертке оказались часы профессора.
– Не возражаете, если они постоят у вас на столе? – спросил инспектор. Лицо его осветилось загадочной улыбкой.
– Зачем? – удивился я.
– Вы помните часовщика Федю, хозяина этих архангелов?
– Еще бы.
– Не давали мне покоя его часики. – Сотниченко провел рукой по желтому корпусу. – Прикидывал и так и этак, а сегодня не поленился, съездил в Красино, привез Перевозкина и показал ему Зотова. Так, на всякий случай.
– Ну, про "всякий случай" ты кому другому рассказывай, – не поверил я. – Но почему именно Зотова?
– Вспомнил "Второй раунд", а Зотов там герой отрицательный, – пошутил он. – А если серьезно, то по описанию Перевозкина и рост и наружность больно подходили. Я навел справки на заводе, Зотов там работает в отделе снабжения. Он ездил в Красино по своим экспедиторским делам, и время командировки совпадает с датой кражи из часовой мастерской. Точка в точку. Не доказательство, конечно, а все же ниточка. И крепкая.
Ну и Сотниченко!
– Узнал его твой Федя?
– Эффект исключительный, Владимир Николаевич! Сам не ожидал. – Инспектор далее порозовел от удовольствия. – Федя чуть мне руку не оторвал. Как кинется из диспетчерской...
– Из какой диспетчерской?
– Я ему Зотова из диспетчерской завода показывал, во время перерыва. – Он уже хотел перейти к подробностям, но взглянул на часы и заторопился. – Мне бежать пора, Владимир Николаевич. С минуты на минуту Зотов будет здесь, я его на шестнадцать ноль-ноль вызвал. А Перевозкина я с собой прихватил, он в соседней комнате будет ждать с понятыми. Вызовите, если понадобится.
3
У меня оставалось еще немного времени. Перечитав рапорт со сведениями из Риги, я разобрал бумаги и позвонил Логвинову.
– Директор музея еще у тебя?
– Только что ушел.
– Разыщи Сотниченко – у него есть сногсшибательная новость. – Я не стал говорить, какая. – И еще. Есть у меня одна мыслишка: что, если нам пройтись после работы?
– С удовольствием, – ответил Костя.
– И поужинаем заодно. Можем мы себе это позволить?
– Когда вас ждать, Владимир Николаевич?
– У меня еще допрос и звонок домой. Значит, через час-полтора, – устраивает?
– Принято.
Я повесил трубку, но домой позвонить не успел.
В кабинет вошел высокий мужчина в клетчатой рубашке, поверх которой болталась широкая нейлоновая куртка. Коричневая от загара кожа обтягивала его скуластое лицо. Редкие, выдававшиеся мысиком до середины лба волосы были похожи на клочки желтой ваты.
– Можно? – простуженным голосом спросил он. – Моя фамилия Зотов. По повестке.
Я намеренно недобрал цифру и, прижав трубку к щеке, кивнул на свободный стул.
– Присаживайтесь, я сейчас.
Зотов широким шагом пошел от двери к столу и вдруг остановился, увидев каминные часы. Под ними, подсунутая заботливой рукой Сотниченко, лежала стопа стандартных бланков с крупным заголовком "ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ВОЗБУЖДЕНИИ ДЕЛА". Все было в рамках закона, мне оставалось исподтишка наблюдать за тем, как менялось выражение лица посетителя: его губы сжались в жесткую прямую линию, глаза забегали от окна к столу и двери. Рука с протянутой повесткой застыла в воздухе.
– Что же вы? – Не глядя в его сторону, я кивнул на свободный стул.
Он нерешительно потоптался на месте, потом втянул голову в плечи и уселся напротив.
– У меня заявление, гражданин следователь, – глухо сказал он.
– Занято и занято, – пожаловался я и начал снова набирать номер: пусть у него не сложится впечатления, что его поймали на слове.
– У меня заявление, – несколько громче повторил он. – Я, гражданин следователь, с повинной пришел.
"Вот теперь самое время", – определил я и повесил трубку.
– Слушаю вас.
– Два года назад, – торопливо начал Зотов, – будучи командированным в поселок Красино и находясь в состоянии алкогольного опьянения, я разбил витрину ларька и похитил часы. Совесть замучила – решил признаться в совершенном преступлении и понести заслуженное наказание.
Протокольный слог Зотова резал слух.
– Не так официально, – попросил я. – Сидели, что ли?
– Сидел, – с готовностью подтвердил он. – Двести шестая, часть вторая. Хулиганство.
– Хорошо, что запомнили.
– Запомнишь! – Зотов быстро освоился с новой ролью. – Полтора года в общем режиме план давал, а в личное время Уголовный кодекс изучал. "Мои университеты" читали?
– Веселый вы человек, – заметил я.
– Так ведь в песне как поется? "Не надо печалиться – вся жизнь впереди", – оживился он. – Я, гражданин следователь, как рассудил: сам признаюсь – суд учтет. Часы, – Зотов кивнул на стол, – много не стоят, сто рублей им красная цена. Явка с повинной – вещь серьезная, по нашим советским законам обязаны учесть. В итоге мелкое хищение. Ерунда. Разве что характеристику с завода отрицательную могут дать, так ведь я раскаяние и чистосердечное признание подброшу. Ставку на них сделаю. Пусть правосудие разбирается, взвешивает на своих весах. Авось не обвесит.
– Так-то оно так, если признание полное и правдивое, – вставил я.
– Не сомневайтесь, гражданин следователь, – заверил Зотов. – Все как на духу выложу. Мне теперь стесняться ни к чему. – Он закинул ногу за ногу. – Развитие событий, значит, такое. Выпили мы с ребятами в общежитии, прямо в красном уголке. Вы пишите, я и номер общаги скажу, чтобы суду легче частное определение выносить. Значит, употребляли мы спиртные напитки, отъезд мой обмывали, я через час-другой уезжать собирался. Оприходовали три бутылки водки и пошли проветриться. Красино – поселок маленький, улиц – раз, два и обчелся. Как я умудрился заблудиться – ума не приложу. Видно, алкоголь этот, будь он проклят, виноват. Товарищей своих, то есть собутыльников, растерял. Иду один, столбы телеграфные считаю, вдруг вижу – светится. Магазин не магазин, ларек вроде. А на витрине часы. – Зотов снова показал пальцем на стол. – Они самые. Стоят себе, блестят, прямо как золотые, загляденье да и только. И тут меня по пьяному делу качнуло и об витрину стукнуло что есть силы. Стекло не железное, сами понимаете, разбилось. Вокруг никого. Соблазн большой. Руки, я вам скажу, прямо сами ухватили этих амурчиков, я и опомниться не успел – чувствую, бегу что есть мочи. Гляжу, наперерез кто-то кинулся. Дружинник, наверное. Да я повыше оказался, ноги у меня подлиннее. Убежал. Вещички у меня с собой были, командировочное отмечено, дел в Красине никаких. Сел на попутку и скрылся с места преступления.
Хитрые, глубоко посаженные глаза-буравчики так и сверлили меня. Зотов старался угадать, верю ему или нет. Отсюда и ернический тон и нога на ногу. Конечно, в любой момент я мог оборвать его циничную браваду, но по ряду соображений, которые в совокупности принято называть тактикой допроса, не делал этого. Пусть выговорится.
– Потом, как водится, начались угрызения совести. – Зотов вдохновенно заиграл раскаяние. – На амуров этих с трубами смотреть не мог, чуть не выбросил. Поверите, гражданин следователь, ночами не спал, сновидения всякие мерещатся. Гляну на мать-старушку, сердце кровью обливается. Иду на работу – вокруг честные граждане, едут в троллейбусах, автобусах...
– ...трамваях, – подсказал я.
– И в трамваях, гражданин следователь, – невозмутимо подтвердил он.
– Я запишу это в протокол, не беспокойтесь, – пообещал я. – А кому вы часы продали?
– Обижаете, гражданин следователь. – Зотов проникновенно посмотрел мне в глаза. – Не знаю, правда, от кого они к вам попали... – Последовала секундная заминка, в течение которой он ждал ответа и закончил, не дождавшись: – Но я их попросту потерял. Вез на почту, чтобы в милицию посылкой отослать, без указания обратного адреса, конечно, и забыл в такси.
– Это тоже в протокол записать? – спросил я. – Мне нетрудно.
Пора было вернуть его из мира фантастики на твердую почву реальности.
– В каком смысле? – поинтересовался Зотов.
– В том самом, что от вашего чистосердечного признания ничего не останется.
– Это в каком смысле? – повторил Зотов.
– В том, что мы знаем о вас гораздо больше, чем вы представляете.
– Например? – спросил он и подозрительно уставился на меня.
– Вспомните Щелканова, своего одноклассника. Вспомните, как избили его восемь лет назад.
– Неподсудное дело. – Зотов облегченно вздохнул. – Это несерьезно, гражданин следователь.
– Вы правы. Только не советую попадаться ему на глаза. Сейчас вам с ним не справиться – здоровья, пожалуй, не хватит.
– Плевать мне на Щелчка.
– А как у магазина досталось от знакомого Вышемирского, помните?
– За это его, а не меня судить надо, – огрызнулся Зотов.
Он все еще не понимал, для чего я перечисляю его юношеские подвиги.
– А Вышемирского Юру не забыли?
– Вы что, с детства за мной слежку ведете? – кисло улыбнулся Зотов, но внезапно улыбка сбежала с его лица, сквозь загар проступила восковая бледность. – Понял! Постойте... выходит... Так вы из-за Юрки меня вызвали? Получается, что я, дурак, сам на себя наклепал?! – Он даже привстал со стула. – Наговорил я на себя! Неправда! Не крал я часы! Не крал!
– А как же явка с повинной?
– Отменяется явка, – рявкнул Зотов. – Оговорил я себя.
– И часы не вы крали?
– Первый раз их вижу. – От его напускного добродушия не осталось и следа.
Я не спеша дописал страницу протокола и протянул его Зотову. Он прочел и размашисто расписался.
– А теперь, – пряча бумагу в папку, сказал я, – довожу до вашего сведения, что часовщик из красинского ларька вместе с понятыми сидит в соседней комнате и ждет вызова на опознание. Может, начнем?
Глаза-буравчики снова метнулись к двери, потом к окну, потом с нескрываемой злобой на меня.
– Ладно, ваша взяла, – сказал он и махнул рукой.
– Наша всегда берет, – ответил я. – Явку с повинной вы отменили, но чистосердечное признание осталось. Пользуйтесь.
Зотов сгорбился, достал надорванную пачку папирос.
– Курить можно?
– Потерпите, – сухо отказал я. Время беседы в нейтральном тоне прошло.
Зотов спрятал свой "Беломор".
– Вы и так все знаете, – простуженным, хриплым голосом начал он. – Купил я Юрку на эти часы. То есть формально продал их ему, а фактически получил возможность тянуть из него деньги. – Он поднял глаза. – Пишите, пишите, гражданин следователь. Будет вам чистосердечное, а мне – смягчающие обстоятельства. Все по упэка. – Он помедлил, собираясь с мыслями. – Вернувшись из Красина, я решил как можно быстрее избавиться от часов. В комиссионку, известное дело, не отнесешь, сослуживцам продавать – тоже рискованно. Случай сам подвернулся. Юрка Вышемирский искал подарок для отца на день рождения. Я предложил ему часы за сто пятьдесят рублей, а уступил за семьдесят.
– Надпись сами стерли? – спросил я.
– Напильником, – утвердительно кивнул Зотов.
– Дальше?
– Недели через две после продажи у меня на заводе обнаружилась недостача. Так, ерунда, сто рублей, а покрыть денег, как назло, не было. Стал ломать голову, где достать. Выхожу вечером на балкон и слышу, внизу пацаны из-за мяча ссорятся. Один другому грозит: "Не дашь мяч, я твоим предкам скажу, что по подъездам куришь". Меня сразу осенило. На следующий день пошел к Юрке...