Филатов приоткрыл форточку. Образовался сквозняк, и из коридора потянуло чем-то приятно-кислым. Запах был не совсем обычным для пятизвездочной гостиницы. Филатов подошел ко входной двери и выглянул в коридор.
Ну конечно! Как он мог забыть об этом?! В коридоре стояла большая деревянная бочка с кислой капустой. Ее прикатили только вчера, открыли и сказали, что постояльцы могут брать капусту бесплатно по мере надобности. Это в гостинице ввели новый сервис под названием "Доброе похмельное утро". Молодцы, однако, что и говорить!
Филатов взял подставку из-под графина и направился за капустой, предвкушая, как он сейчас припадет к рассолу. Но сколько он ни шел по мягкой ковровой дорожке, бочка ближе не становилась. Между ним и ею все так же оставалось метров пятнадцать, если не больше. Коридор был тускло освещен, и он не сразу заметил, что у бочки есть колесики и она уезжает от него, как будто бы ее кто-то дергает за веревочку.
Филатов разозлился. "А говорили, что капуста будет бесплатной", - подумал он. Он охотно заплатил бы за нее, но не знал кому. К этому времени рассолу хотелось уже нестерпимо.
Он побежал к бочке, чтобы преодолеть эти пятнадцать метров, но бочка поехала быстрее, и дистанция сохранилась. Тогда Филатов решил пойти на хитрость. Он остановился, и бочка тоже встала. Не выпуская бочку из виду, он медленно наклонился, как бы для того, чтобы освободить руки от подставки от графина, а сам тем временем встал в низкий старт, как учили в школе на уроках физкультуры. Бочка не двигалась.
Что есть силы он оттолкнулся правой ногой и рванул к бочке. Она же этот момент пропустила и начала двигаться слишком поздно. Филатов настиг ее в несколько мощных прыжков и уцепился за края. Бочка была высокой, ему по грудь.
- Тпррру, бл…дь! - велел он, и бочка встала.
Торжествуя, он сбросил с нее деревянную крышку, заглянул внутрь и почувствовал, что ему напрочь перехотелось и капусты, и рассола.
Внутри, слегка прикиданный капустой, неподвижно лежал человек. Лицо его утопало в рассоле. "Замочили!" - с ужасом подумал Филатов и проснулся.
ГЛАВА XIX
ОТЛЕТ ИЗ БЕЛГРАДА
Почти тотчас же в дверь позвонили. "Кого там еще черти принесли?" - подумал Филатов и поплелся открывать. На пороге стоял Милош с большим свертком в руках. Сверток был плоским и перевязанным бечевкой. Филатов онемел от такой бесцеремонности. Он никак не ожидал, что Милош заявится без звонка, да еще прямо в номер.
- Вставайте, граф, вас ждут великие дела! - весело поприветствовал его Милош как ни в чем не бывало. - Скоро улетать.
Филатов не двигался, плохо спросонок понимая, что происходит.
- Войти можно? - нетерпеливо спросил Милош.
- Да-да, конечно! - вышел из оцепенения Филатов и посторонился.
Пока Филатов принимал душ и брился, Милош распаковал свой сверток.
- Смотри, - сказал он, когда Филатов вышел из ванной, - это икона из Косово. Очень старая и дорогая, семнадцатый век. Я хочу подарить ее тебе в знак нашей дружбы и будущего сотрудничества.
- Ну что ты! - запротестовал Филатов. - Ведь ее, наверное, и вывозить-то нельзя.
- Не волнуйся, я все устрою, - заверил его Милош.
- Как?
- Проведу тебя до самолета. Меня никто проверять не станет.
- Нет-нет! - еще раз попытался отказаться Филатов. - Я не могу принять такой дорогой подарок. Да и к чему это все?
- Александр, - очень серьезно произнес Милош, глядя ему в глаза, - ты меня обижаешь. Это не просто икона. Это символ наших будущих отношений, их фундамент, можно сказать. Там, где в основу положена вера, не может быть неудачи.
"Эк как закрутил!" - подумал Филатов. Ему стало неудобно за свое непонимание значения символов, и он промолчал. Черт его знает, может, здесь так заведено: в начале важных дел дарить партнерам иконы? Иногда ему казалось, что за действиями Милоша не стоит искать никакого скрытого смысла, а просто вот он такой, как есть - простой парень из Министерства внутренних дел, добившийся высокого положения благодаря своей старательности и напористости. И испытывает к нему, Александру Филатову, искреннее расположение.
Спускаться в ресторан не хотелось. Завтрак на двоих он заказал в номер. Милош опять толковал про будущую учебу дочурки, приватизацию сербских предприятий и передал ему ворох бумаг, описывающих эти замечательные заводы и фабрики. Филатов мысленно пообещал себе, что оставит их "на хранение" в ближайшей же мусорной корзине, когда окажется один.
Болтовню Милоша он слушал рассеянно, вспоминая события вчерашнего дня.
- Могила Слободана будет открыта для посещения? - спросил он, прервав Милоша на полуслове.
Тот замолчал и несколько секунд не отвечал.
- Не всегда, - наконец сказал он. - И не для всех.
- А для кого? И когда?
- Ну, если соберется группа и подаст предварительную заявку. Или там по праздничным дням.
- А кто будет за ней ухаживать?
- Люди из Соцпартии. А почему ты спрашиваешь?
- Просто так, - уклончиво ответил Филатов. - Я вот думаю - может быть, его стоило похоронить в Москве?
Такой поворот разговора оказался для Милоша неожиданным.
- Где именно? - спросил он.
- Не знаю, - ответил Филатов. - Раньше людей его уровня хоронили у Кремлевской стены или в ней самой. Там лежит немало иностранцев. Но все они умер ли в России. Да и те времена давно прошли. Скорее всего, Слободана у нас похоронили бы на Новодевичьем кладбище. Мне кажется, это было бы лучше, чем во дворе собственного дома.
- Но зато здесь он на родине, - возразил Милош.
- На родине, которая не нашла ему лучшего места, - парировал Филатов.
Милош опять сделал паузу.
- Может быть, он сам этого хотел, - сказал наконец он.
- Он оставил завещание? - иронично поинтересовался Филатов.
- Выразить волю можно не только в завещании, - загадочно произнес Милош.
У Филатова опять появилось ощущение, что тот знает больше, чем говорит, и сейчас намекает на это. Но не скажет. Тем не менее Филатов хотел спросить, что он имеет в виду.
Словно предупреждая его желание, Милош посмотрел на часы и поднялся:
- Все, пора выезжать. Скоро объявят посадку на рейс. Я подожду тебя в машине.
Он захватил икону с собой и оставил Филатова в одиночестве. Филатов собрал вещи и покинул номер. Остальные члены думской делегации уже выехали в аэропорт на посольском микроавтобусе. Машина Милоша обогнала их по пути.
Когда пошли на посадку, Филатов оказался как бы во главе небольшой делегации. Впереди шли они с Милошем, сзади его подчиненный нес икону, за ним еще один подчиненный тащил кейс Филатова. Зюганов и Бабурин не могли понять, за что ему такие почести, и держались напряженно, косясь в его сторону.
Милош прошел вместе с Филатовым на борт, небрежно положил икону на полку для вещей и занимал его болтовней, пока стюардесса не попросила провожающих покинуть воздушное судно. В самолете это прозвучало диковато.
Милош в последний раз пожал Филатову руку, хлопнул по плечу и молодцевато вприпрыжку спустился по трапу. Глядя ему вслед, Филатов подумал, что тот находится в прекрасном расположении духа. Он так и не успел спросить, что же тот имел в виду, когда говорил, что воля Слободана может быть выражена не только в завещании. Уж не трибунальскому ли охраннику он высказал свое желание быть похороненным во дворе семейного дома?
Рядом с Филатовым, ближе к проходу, сидел Андрей Колесник из газеты "Коммерческий вестник". В иллюминатор Филатов видел, как отъехал трап. Пилоты включили двигатели, стюардессы попросили всех пристегнуть ремни. Филатов застегнул свой, оставив пряжку болтаться с изрядным запасом. Лень было укорачивать ремень. Кроме того, он полагал, что если произойдет что-нибудь серьезное, то такая мелочь, как правильно подогнанная длина ремня, никого не спасет.
Время шло, двигатели прогревались в разных режимах, менялась тональность их работы, а ничего не происходило, самолет не трогался с места. Затем вдруг все стихло - пилоты просто выключили двигатели.
Все с недоумевающим видом переглянулись.
- Уважаемые пассажиры, - поспешила объявить стюардесса. - Просьба соблюдать спокойствие и всем оставаться на местах. Вылет рейса ненадолго задерживается по техническим причинам.
- На сколько это "ненадолго"? - послышались недовольные возгласы. - И что за технические причины?
- Минут на двадцать, - ответила стюардесса, проигнорировав вторую часть вопроса.
- Что еще за новости? - произнес Колесник. - Со мной в первый раз такое.
- Бывает, - сказал Филатов и опять стал смотреть в иллюминатор.
На поле, откуда ни возьмись, ветром пригнало густой весенний туман. Такой образуется от тающего снега, луж и висящей в воздухе водяной пыли. Филатов испугался, что еще, того и гляди, рейс задержат надолго. Кукуй потом в этом Белграде, ожидая летной погоды. Конечно, им предоставят аэропортовскую гостиницу, но это коренным образом ситуацию не улучшит. Состояние длительного ожидания и постоянно откладывающегося вылета способно испортить да же пребывание в пятизвездочном отеле, а не то что в аэропортовской ночлежке.
Из тумана вынырнул погрузчик, тащивший за собой несколько тележек с багажом. За рулем подпрыгивал на сиденье одетый в толстую куртку водитель, на передней тележке сидел небритый и явно похмельный грузчик. На остальных тележках лежали набросанные внавал чемоданы. Филатов подумал, что это не может быть их багаж, потому что иначе пилоты не стали бы запускать двигатели, а спокойно подождали погрузку. Значит, багаж спешил к другим самолетам.
То, что он увидел на последней тележке, заставило его забыть обо всем. Чемоданов там не было. На тележке находился один-единственный предмет, старательно упакованный в оберточную бумагу, как и его икона. Это был… гроб. Целиком на тележку он не поместился, и поэтому его поставили под наклоном и по диагонали, узким концом вверх и вперед. С широкого конца бумага в одном месте сильно прорвалась, и из-под нее выглядывала полированная крышка. Филатова поразило то, что она была в точности такого же цвета, как и гроб, в котором хоронили Слободана. И детали деревянной отделки по бокам были такими же.
Он протер глаза и еще раз посмотрел в иллюминатор, но успел заметить только заднее колесо последней тележки, скрывшееся под фюзеляжем их самолета.
Он освободился от пристяжного ремня и, не обращая внимания на недоуменные взгляды пассажиров, кинулся к противоположному иллюминатору. Но там ничего не было, только густые клочья тумана и серые аэродромные плиты с пробивающейся между ними жухлой прошлогодней травой. Тележки могли проехать у них под брюхом и направиться дальше в сторону, противоположную от их хвоста. В таком случае их уже не увидеть.
Филатов вернулся на место.
- Что там было? - спросил Колесник.
- Так, показалось, - уклонился он от ответа.
"Что это был за гроб? - размышлял он. - Может, он вообще пустой? Здесь гробы дешевле, а где-то - дороже. Вот и везут отсюда - туда, чтобы сэкономить. Это не запрещено. Точно, он был пустой. Больно уж небрежно его расположили. Да и гроб с покойником внутри не стали бы упаковывать в оберточную бумагу, кощунственно это как-то".
Ему стало интересно, есть ли в багажном отделении самолета какое-то специальное место для перевозки гробов, или же их везут вместе с сумками и чемоданами других пассажиров? Если вместе, то соседство хорошее, нечего сказать. Получаешь чемодан и не знаешь, что тот всю дорогу терся о гроб с чужим покойником.
Ему вспомнился читанный еще в школьные годы рассказ Ивана Бунина "Господин из Сан-Франциско". Там администрации дорогого отеля очень не понравилось, что у них скончался постоялец, и гроб с его телом велели вынести ранним утром тайком, прикидав какими-то тряпками, чтобы остальные постояльцы об этом не узнали и не разъехались.
Припомнил он и то, что писатель Антон Чехов скончался в Ницце, а в Россию его тело привезли в железнодорожном вагоне для устриц. Кто-то из деятелей культуры тогда сказал: "Этого вагона для устриц я им не прощу никогда". Филатов так и не понял, кому это "им"? И в чем же того было везти, если дорога дальняя, а такой вагон был в то время, может быть, единственным доступным холодильником?
"Надо же, - удивился он, - как эти похороны забили мне голову, что теперь повсюду чудится гроб Слободана. Не его это был гроб. А может, и не гроб вовсе, а какой-нибудь антикварный шкафчик. Вон скульптор Шемякин, говорят, самолетом даже мебель свою перевозил из Парижа в Нью-Йорк, хоть это и страшно дорого".
Вскоре двигатели их самолета опять завелись, и стюардесса снова попросила всех пристегнуть ремни. В этот раз самолет таки взлетел, и все почти три часа лета до Москвы Филатов спокойно проболтал с Колесником. Сначала он делился с тем своими впечатлениями от похорон Слободана (но далеко не всеми), а потом они просто говорили о всякой всячине. Филатов попросил того не упоминать в будущей статье себя как источник информации, и тот пообещал.
Выходя из дверей аэропорта Шереметьево, Филатов увидел стоящий далеко у служебного входа катафалк. Двое мужчин, по виду грузчики похоронной конторы, задвигали в него завернутый в бумагу гроб. Он понял, что это тот самый гроб из Белграда. Прилететь тот мог только вместе с ними, второй белградский рейс был лишь вечером.
"Значит, он пустой, раз двое справились", - подумал Филатов. Хотя это было вовсе не обязательно. По опыту он знал, что профессиональные грузчики отличаются большой физической силой и легко поднимают то, что обычному человеку кажется неподъемным.
Филатова встретил его охранник.
- Пойди запиши номер, - велел Филатов и кивнул на катафалк.
Тот прошелся мимо катафалка с видом прогуливающегося человека и вернулся обратно.
У Филатова зазвонил телефон, это был Вождь. Он отвлекся на разговор, а когда нажал отбой, катафалка уже не было.
На Ленинградском шоссе он тоже не увидел его в потоке машин. Он даже не знал, в какую сторону тот повернул - к Москве или от Москвы. В первую минуту, когда он осознал это, ему стало досадно и захотелось выругать себя за нерасторопность. "Ну и ладно, - решил он потом. - Пробьем по номеру, если что".
ГЛАВА XX
СТАТЬЯ КОЛЕСНИКА
На следующий день, в понедельник 20 марта 2006 года, в газете "Коммерческий вестник" вышла статья под названием "Слободана Милосовича в гробу не видали". Колесник выполнил просьбу Филатова лишь частично - его имя упоминалось только один раз.
С первых же строк в статье высказывались сомнения по поводу личности покойного: "В субботу Сербия простилась со Слободаном Милосовичем. Спецкор Андрей Колесник весь день переживал по поводу того, кто же на самом деле лежит в гробу, который закопали в землю в доме номер 41 по улице Неманьина города Пожаровица".
Далее в своей ироничной манере, с нередкими передергиваниями Колесник описал похороны.
"Рано утром, проснувшись в гостинице "Интерконтиненталь" и выглянув в окно в надежде увидеть хорошую погоду (она мне сегодня бы пригодилась), я увидел тучи и толпу человек в пятьсот, идущих от автобусов по направлению к центру города. В руках они несли плакаты и красные знамена, так что было понятно, что люди идут проводить Слободана в его последний путь (они, может, не понимали, что это и для них если не последний, то предпоследний путь уж точно, ибо со смертью господина их дело, которое давно перестало побеждать, теперь окончательно проиграно).
До начала прощания было еще часа три, и я подумал, что организаторы похорон уже оставляют о себе благоприятное впечатление: они демонстрировали хорошую форму задолго до старта мероприятия. Приехав на площадь перед зданием союзной Скупщины (парламента Сербии и Черногории), я убедился, что не ошибся. За час до начала церемонии прощания она уже была чуть не наполовину заполнена. Здесь было уже не меньше тридцати тысяч человек. Просторная сцена была разделена на три части. На центральной ножом подрезали под размер подмосток розовый ковролин и застилали красным бархатом небольшой столик на раскладных металлических ножках, который я рискнул бы назвать журнальным. Кусок бархата был огромным, и, как им ни застилали столик, все равно было ощущение, что на трибуне лежит груда бархата, а под ней есть какой-нибудь приятный для горожан сюрприз.
Я не сразу понял, что столик застилают бархатом потому, что на нем будет стоять гроб с телом Слободана Милосовича. А когда я это понял, то, конечно, испугался за тело, так как слишком хорошо представил себе, как раскладные ножки подломятся под тяжестью величия отлетающей от него души экс-президента Югославии - а может, от дуновения ветра или от предсказуемой дрожи в ногах у членов почетного караула.
Но организаторы все-таки наконец догадались сложить ткань вчетверо и укутали столик, подоткнув бархат под ножки. Я даже удивился, как нарядно в итоге получилось.
Толпа на площади стремительно росла. За четверть часа до начала здесь было не меньше ста тысяч человек, а еще через полчаса - больше двухсот. Таким был украинский Майдан в его лучшие дни. Уже не было, насколько хватало глаз, ни сантиметра, казалось, земли и асфальта, не занятого людьми.
Толпу отгородили от сцены турникетами. В двухметровый зазор между ними пытались просочиться разнообразные люди. Так, появился безногий инвалид с внешностью растолстевшего и подобревшего Че Гевары. С ним были два мальчика и одна девочка, одетые в ладно скроенную по их фигуркам форму вохровцев.
На подмостках для прессы, справа от той части сцены, где должен был стоять гроб с телом, возник беспокойный человек в чистой белой майке поверх грязной куртки, с плакатом в руках. Он кричал, обращаясь к людям за ограждением, что Слобо жив, а они этого не понимают. Потом он заплакал и стал лихорадочно доедать кусок бигмака, который был у него, оказывается, все это время в руках.
Этого человека хотели снять со сцены, и тогда он, уже подкрепившись, опять раскричался. Потом спрыгнул на асфальт и орал уже оттуда. Он, впрочем, внес в результате сильнейшее оживление в молчавшую до сих пор толпу. Она начала скандировать: "Сло-бо!"
Какие-то парень и девушка подтащили тем временем к сцене значки с изображением господина Милосовича (эти значки накануне продавали по пятьдесят динаров за штуку) и с траурной каймой, отрезающей часть значка (как при игре в ножички), и стали бросать их в толпу. Началась давка, я услышал крики о помощи. Парень с девушкой, наверное, приняли их за мольбы о новых значках и стали еще активнее забрасывать толпу значками. Так что, когда вечером я услышал, что при проводах Слободана Милосовича два человека погибли в давке желающих проститься с ним, я не удивился.
Сквозь толпу к сцене время от времени продирались герои Сербии, известные и неизвестные. По явился бывший премьер Югославии Момир Булатович, которого благодарные горожане накануне зацеловали, я думал, до смерти. Но нет, он пришел целый и невредимый и снова прошел сквозь строй жадно целующих его женщин и мужчин.
Время от времени толпа начинала скандировать "Рус-си-я!". Эти крики не смолкали несколько минут, когда появились депутаты Константин Затулин, Геннадий Зюганов и Сергей Бабурин. На родине их в лицо знают уже, по-моему, не так хорошо.