Палму, видимо, не услышал. Он зажег спичку и стал раскуривать трубку, разглядывая в то же время башмаки старика, штанины и руки.
- Кроме того, - медленно проговорил он, - это никакой не "бродяга". Разве я не спросил у тебя сегодня утром, откуда тебе известно, что это "бродяга"?
- Перестань говорить ерунду! - вспылил я. - Это было написано в газете. - Я с торжествующим видом похлопал рукой по газете: - Вот здесь напечатано. Крупным шрифтом. Можешь сам прочесть.
Кокки опустил голову и стал рассматривать свои ботинки. Теперь, я думаю, ему было неловко за меня.
- Это верно. Палму, то есть комиссар, прав, - сказал он. - Старик этот вовсе не "бродяга". Это же видно с первого взгляда. Я даже не понимаю, кто такое мог придумать. Есть же у человека глаза!
- Но ведь в газете говорится… - начал было я.
И вдруг словно пелена упала с моих глаз, когда я наклонился, чтобы приглядеться к покойнику. Пожилой мужчина, довольно хрупкого телосложения. Башмаки, хоть и не первой молодости, заботливо вычищены. Одежда запачкана землей. Вещи не особенно элегантные, но все же и не такие, как у настоящих бродяг. А лицо, на котором остекленевшие глаза смотрели куда-то вверх, было скорее лицом мыслителя и созерцателя. Конечно, и среди пьяниц попадаются мыслители - кто там только не попадается! - но все-таки у них другие лица.
Подчеркиваю: даже будь этот старик мертвецки пьяным, а не мертвым, все равно - это не было лицо алкоголика. Не было! Хотя и было изуродовано и смотреть на него страшно.
Меня замутило. Должно быть, от съеденной соленой салаки.
Покойный недавно побывал у парикмахера. Его седые волосы были аккуратно подстрижены. Я посмотрел на его руки. Кожа на тыльной стороне была в старческих морщинах и коричневых пигментных пятнах, но совершенно очевидно, что эти руки не знали тяжелой физической работы по крайней мере много лет. Конечно, и среди бродяг… - но нет, это не были руки бродяги. Чистые руки, и никакой грязи под ногтями.
Я возликовал.
- Первое очко в нашу пользу! - заявил я. - Никакой он не бродяга, это выдумала газета.
Дверь с силой распахнулась, и в зал влетел профессор, собственной персоной. Он был мрачен, как туча.
- Что все это значит?! - грозно закричал он.
Сторож за его спиной отчаянно подавал нам какие-то знаки.
- Я, между прочим, не баклуши бью, а занимаюсь содержимым желудка - весьма любопытное исследование! - окончательной перегонкой и взвешиванием. Доверить такое ассистенту я просто не могу. Он даже не умеет обращаться с весами! Непонятно, чему теперь учат в университете?!
- Простите, профессор, - сказал Палму. - Будьте добры, не могли бы вы нам сразу сказать, от чего умер этот человек и как давно, предположительно, это произошло.
Профессор нехотя оглядел голову покойника.
- Ну, тут и младенцу ясно… - начал он, но вдруг осекся и как будто забыл о своем гневе. На его лице появилось странное выражение. - В первое мгновение, - сказал он медленно, - я подумал - мне показалось, что я его знаю…
- Мне тоже, - с готовностью отозвался я. - Потому что он был в газете.
- В газете… какой газете? - сердито буркнул профессор и уставился на меня, буравя глазами; потом потер лоб и снова внимательно посмотрел в лицо покойнику. - Такое впечатление, что я его знал прежде, в школе или… или в армии… Конечно, он давно уже мертв. Сторож сказал, что это бродяга. Хотя нет, не так давно, температура все еще выше нуля. Вот, это видно по его голове. Н-да, у кого нет школьных приятелей. У которых, бывало, стрельнешь на бутылку. Можно понять. Все мы, грешные, человеки.
- Господин профессор, - с нажимом сказал Палму, - сейчас не время для школьных воспоминаний. Поверьте мне, это так. Обычно я не люблю спешить и торопить других. Вы это знаете, профессор. Но на этот раз случай просто пожарный. Честь всего Управления… да что там, речь идет о государственном престиже. Поэтому…
Но профессор уже стоял на помосте и натягивал резиновые перчатки. Не такой уж он был вредный - сразу понял, что мы не стали бы беспокоить его по пустякам. Да и то, что я сам, лично, приехал, тоже кое о чем свидетельствовало.
Осторожными движениями он ощупал теменную и затылочную кости черепа и покачал головой.
- Довольно слабо стукнули, - заметил он, нащупывая опытными пальцами что-то невидимое. - Смерть наступила, скажем так, в результате одного удара. Но орудие какое-то новенькое, не обычный тупой предмет. Если вспомнить прежние времена, я бы сказал, его ударили мешком с песком. Но резиновая дубинка тоже подойдет. Да, пожалуй, она. Крови не вытекло ни капли.
Кокки тяжело вздохнул.
- Эх, ребята, ребята, - пробормотал он и опять сложил молитвенно руки.
- Но почему так пострадало лицо? - задал себе вопрос профессор. - Словно бы бедняга упал лицом вниз. Однако кровь отлила от лица, еще когда он был жив. Он уже ничего не чувствовал.
- Так что же, - осторожно сказал Палму, - сначала его ударили по голове, а потом уже было искалечено лицо?
- Я не могу это утверждать с абсолютной уверенностью, - ответил профессор. - Вообще, в нашей науке ничего нельзя утверждать с абсолютной уверенностью. Но таково мое мнение. Хорошо бы, например, узнать, хотя бы приблизительно, сколько он потерял крови, и сравнить с тем количеством, которое успело перегнать сердце в те считанные секунды, пока оно еще работало.
- Так-так, - торопливо сказал Палму. - А как насчет времени?
Профессор проверил окоченелость трупа, приподнял руку и покачал головой.
- Надо бы посмотреть, образовались ли уже синюшные пятна от кровоизлияния. Заодно узнать, как он лежал - на животе или на спине.
- Ага, ага, - заинтересованно подхватил Палму и кинул взгляд в мою сторону. - Да он ведь и у вас успел полдня пролежать.
- Тогда будем разоблачаться, - решительно сказал профессор, и я машинально начал снимать пиджак - у меня было впечатление, что я на приеме у врача.
Но, к счастью, я быстро опомнился, видя, как сторож торопливо подступил к покойнику и стал рывками стягивать с него пиджак.
Кокки пришел в ужас.
- Погодите, что вы так с ним! - засуетился он. - Мне же еще нужно взять пробы для анализов. И мы еще не фотографировали!
И Кокки торопливо начал вынимать из своей санитарной сумки и раскладывать на ближайшем столе маленькие бумажные пакетики.
- Нет, фотографий уже больше чем достаточно, - твердо сказал Палму, и на этот раз я был с ним совершенно согласен. - Лучше помоги-ка. Все помогайте!
Но сделать это было не так легко. Если вы когда-нибудь пытались раздеть окоченевшее тело, тогда вы меня поймете. У сторожа это получалось мастерски, да и профессор орудовал довольно ловко. Для очистки совести Кокки все же расстелил на столе чистые листы, брал вещи и заботливо заворачивал их, каждую отдельно. Палму ограничился тем, что стянул с покойника башмаки. А я… мне, говоря по правде, пришлось ненадолго отвернуться, и я поклялся никогда больше не есть картошки в мундире, сваренной вместе с соленой салакой.
Так что я слышал только монотонное бормотание Кокки:
- Платье готовое. Меток нет. В кармане ничего нет. В другом кармане тоже ничего. Чист. До основания.
Палму вполголоса:
- Носки аккуратно заштопаны. Аккуратнее, чем мои. Меток нет. Подштанники чиненые. Обшлага рукавов и воротник пальто потертые, но чистые. Опрятный старикан.
Я обернулся на восклицание профессора.
- А это что такое?
От чистого сердца прошу прощения у бедного старика за то, что мне пришлось хладнокровно взирать на его наготу. То есть мне случалось бывать вместе с кем-нибудь в сауне, ну и всякое такое, но я всегда был убежден, что нельзя, нехорошо смотреть на обнаженные тела умерших. Наверно, это правда, что полицейский из меня никудышный, как не раз замечал Палму. Прежде он, однако, утешал меня тем, что я отлично выгляжу за письменным столом, изображая деловитость и виляя хвостом перед начальством.
И вот я своими глазами увидел кошмарные черно-синие пятна на боках у покойника. И своими ушами услышал, как слабо хрустнули сломанные ребра под рукой профессора. Тот выпрямился, его лицо побагровело.
- Это… это что-то неслыханное, - сказал он. - По крайней мере, такого я еще не встречал. Хотя кое-что в жизни видел. Но насколько я могу судить, ему умышленно сломали ребра уже после смерти. Как это понимать?.. Чтобы уродовали лицо и ломали кости уже мертвецу!
- Бедняги, - прошептал Кокки, - бедняги, не ведают, что творят.
- Подонки! Мразь! - взревел я.
Именно так. Я нечасто ругаюсь. Я ведь должен служить примером для подчиненных. Ведь не все получили такое домашнее воспитание, как я. Но если бы в ту минуту передо мной оказалась ухмыляющаяся рожа какого-нибудь битника, я, ей-богу, врезал бы ему как следует!
- Ну-ну, - успокоительно проговорил Палму, словно читая мои мысли, - сначала разберись, а потом уже дерись. Закон и порядок необходимо соблюдать.
- Иногда, - неуверенно проговорил профессор, - иногда - поверьте, я вовсе не злой человек, но когда я вижу такое, то начинаю думать, что пора возвращаться к телесным наказаниям. Впрочем, что я говорю! - поторопился он взять свои слова назад. - Я погорячился, конечно. Простите. Мы, благодарение Богу, живем в правовом обществе. Гуманизм. Человеческое достоинство. Тут замешан, по-видимому, больной человек, а не преступник. А с преступлениями я борюсь всю жизнь и не собираюсь отступать.
- Ну так, переломы, - жестко заключил Палму. - Большое спасибо, профессор. Не сомневаюсь, что в завтрашних газетах будет с избытком рассуждений и о телесных наказаниях, и о смертной казни. Об этом можно не беспокоиться. Разве что кто-нибудь вздумает поплыть против течения. Все-таки слишком велик риск утратить все, что завоевывалось с таким трудом и так долго, в борьбе с предубеждениями и предрассудками. Но завоевано было. И нами в том числе.
- Что ты несешь? - завопил я. - Вообразил себя на трибуне, да? Ха! Позволь мне самому решать, как мне думать и что делать!
- Вот как, прекрасно, - с готовностью согласился Палму и отступил на шаг в сторону, словно умывая руки. - Тогда разбирайся в этом деле сам. Тем более что ты эту кашу и заварил.
Такое ложное и несправедливое обвинение просто ошеломило меня. Это я-то? Да я ни сном ни духом… Ведь это стечение обстоятельств, цепь злополучных случайностей, цеплявшихся одна за другую, о чем я уже писал в первой главе. Правда, тогда я еще не знал, сколько этих обстоятельств вместилось в такой небольшой отрезок времени. Но, даже и не зная, я содрогался при мысли, что комиссар Палму может сию минуту оставить меня один на один с этим кошмаром.
- Нет, нет! - пошел я на попятный или, лучше сказать, побежал. - Нет, что ты! Делай как знаешь. Пожалуйста, пусть все будет: человеческое достоинство, борьба и все прочее. Но ты должен продолжать расследование. Мне необходимо - то есть я хотел сказать, что ты можешь совершенно располагать мной.
- Да, насчет времени, - сказал профессор, возвращаясь к делу, и посмотрел на часы. - Сейчас около двух. Здесь он шесть или семь часов…
- А до того - в парке, ночью, на сырой земле, - поторопился я внести свою лепту.
- Средняя ночная температура - плюс три, то есть никак не ниже нуля, - сообщил Палму, и я удивился, когда и откуда он успел выудить такие сведения.
- Не могу утверждать, - просто сказал профессор, - могу лишь предположить. Скажем, это случилось между одиннадцатью и часом ночи. Примерно в двенадцать, мне кажется это наиболее вероятным.
- Значит, в двадцать четыре ноль-ноль, - повторил Палму и взглянул на часы.
Уже потом, позже, оказалось, что профессор угадал тютелька в тютельку. Большого ума человек, хоть и думает, что все преступники - больные люди. Впрочем, он ведь имеет дело только с умершими преступниками.
Но тогда я об этом не думал. Уставившись на часы Палму, я похолодел при мысли, что двадцать четыре ноль-ноль - это время, когда уходят в набор воскресные газеты. Это был последний срок, назначенный мне шефом полиции. И губернатором. И министром внутренних дел.
В дверь постучали. Водитель, войдя, лихо щелкнул каблуками.
- Вас вызывают, - обратился он ко мне.
- Ага, начальство вызывают, - заметил Палму и поблагодарил профессора. - Ну все, нам пора уходить.
- А вещи? - забеспокоился Кокки.
- Положи в пакет, - резко бросил Палму.
- А отпечатки пальцев? - заволновался уже я. - Разве мы не должны взять его отпечатки для ифенди… идентификации?..
У меня даже начал заплетаться язык, как иногда у Палму, когда он хотел щегольнуть каким-нибудь ученым словцом.
- Его в нашей картотеке наверняка нет, - ответил Палму, ткнув в сторону покойника трубкой. - Помяните мое слово. Ладно, Кокки, сними у него отпечатки на всякий случай. Ему уже хуже не будет. Только поживей. А наше начальство пока всласть по телефону побалакает.
Я побагровел: по моему убеждению, я был ничуть не разговорчивее, чем все нормальные люди. Однако считал, что следует обстоятельно и подробно объяснять подчиненным их задачу, а не ценить свои слова на вес золота. Ну, может быть, иногда я действительно увлекался и бывал многословен, как мне не упускали случая заметить. Вы понимаете, кого я имею в виду. Но ведь это отнюдь не значило, что я болтлив! И то, что Палму сказал это так пренебрежительно, оскорбило меня до глубины души. Но выяснять отношения и получить, быть может, еще один щелчок по носу мне не хотелось, и я почел за лучшее промолчать.
Все-таки, пока мы шли через двор к машине, Палму решил меня утешить и сказал, помахивая зажатой в руке трубкой:
- Не переживай, мы его быстро опознаем.
- Как? - спросил я. - Ведь ни клочка бумаги, ни меток на белье! А вещи самые обыкновенные, дешевые. И ты сам говоришь, что в картотеке его нет. Мы же не можем устраивать простое опознание! Для этого у меня… у нас нет времени.
- Успокойся, - насмешливо сказал Палму, - ведь даже профессор и тот, оказывается, с ним встречался.
Ну и что? Нет, я решительно ничего не мог понять. Все же по отношению ко мне он порой бывал… Впрочем, чего уж там, сказать я просто не решаюсь. Так вот: это правда, я должен это признать - да, да, да, я - болван. Вот вам мое добровольное признание.
Мы подошли к машине, и я рявкнул в микрофон:
- Слушаю! Что у вас?
Послышался запинающийся голос дежурного:
- Да я ничего, просто приказали докладывать обо всем подозрительном… Тут у меня на проводе постовой, он звонит от Пассажа…
- Соединяйте! - приказал я. - О чем вы там мечтаете!
- Н-но… У меня нет такого… ну, передатчика, чтобы соединить телефон с рацией… Я могу передавать.
- Достаньте! - распорядился я. - Срочно! Под мою ответственность. Нет - под ответственность начальника полиции: у меня полномочия. Ничьим передачам я доверять не могу, только своим собств…
Я запнулся на полуслове, увидев лицо Палму. Он, кажется, ухмылялся.
Из рации донесся неуверенный голос дежурного:
- Вот, сейчас. Если у меня получится. Я положу телефонную трубку к микрофону и попробую усилить звук.
Было слышно, как он что-то говорит в телефон. В рации затрещало, звук стал на тон выше, и чей-то голос внезапно заорал:
- Алло, алло! АЛЛО!
- Не орите! - приказал я. - Слушаю. Что у вас стряслось?
- Это кто? Это сам он, что ли? - недоверчиво переспросил постовой.
- Сам, - подтвердил я. - Командир группы по насильственным действиям… то есть группы по убийствам. Ну, что у вас, докладывайте.
- Да я что, я потому только, что приказано было… У нас тут в крытом дворе, в Пассаже то есть, собралась целая толпа битников. С такой блестящей круглой трубой. Она на подставке. В общем, вроде того. Вы меня понимаете? Они уже давно с ней носятся, нацеливают в разные стороны, смотрят в нее и гогочут. Девчонки тоже. Я сначала подумал - студенты балуются или эти, из политехнического, замеры высот делают, ну, в общем, что-то такое. Но тут ни одного студента нет, одни битники да стиляги. А я газету вечернюю проглядел, вот и подумал, что… что…
Постовой умолк.
- Продолжайте! - потребовал я.
- Ну, я сначала подумал, что, может, это какая-то особенная пушка… или ракета… Их ведь теперь даже дети мастерят. А когда газету прочел, то стал думать, что вдруг они из нее захотят стрельнуть - по полицейскому участку, скажем. Или даже… даже по государственному совету… Что мне тогда делать?
- Кто это говорит? - вдруг услышал я над ухом невозмутимый голос Палму.
- Кархунен докладывает, - удивленно ответил постовой.
- А-а, - протянул Палму и как ни в чем не бывало уселся поудобнее.
- Так делать-то мне что? - осторожно осведомился постовой.
- Отправить в отделение, в КПЗ! - приказал я. - Всю компанию.
- В-всю, то есть, компанию? - заикаясь, переспросил тот. - Их, знаете, человек, наверно, двадцать будет… Вот! И… и мне тут вообще-то одному страшновато. То есть теперь, когда я газету прочел.
- А вы что - в самом деле один? - ужаснулся я. - На таком посту?! Сегодня?!
- Ну да, сегодня; я в полдень заступил на вторую половину дня, на субботу то есть. А тут, вон - дебоширят, а у меня все ж таки жена и дети, - плаксиво сказал постовой.
- Все ясно! Ведите наблюдение. Ни во что не вмешивайтесь! Сколько вам понадобится людей?
- Да сколько, два-три… - голос констебля звучал неуверенно. - Пока вообще-то ничего плохого не было. Но вдруг…
- Получите десять человек, - щедро посулил я. - Или нет, двадцать. "Черный ворон", фургон то есть, скоро прибудет. Все. Отбой.
- О-отбой, - заикаясь, проговорил несчастный голос.
Телефон выключился.
- Дежурный! - гаркнул я. - Соедините меня с дежурным комиссаром. Срочно!!
- К-криминальным или по п-поддержанию п-порядка? - послышался запинающийся голос дежурного.
Мне показалось, что я сейчас тоже начну заикаться.
- Конечно, по поддержанию порядка! - раздраженно ответил я.
Рация затрещала.
- Дежурный комиссар полиции порядка слушает, - раздался сдержанный голос.
- Говорит командир группы по убийствам, - сказал я. - Срочно "черный ворон" и двадцать полицейских к Пассажу. Для облавы. Нет, лучше два "воронка".
Воля к власти была упоительна. Бешеное веселье овладевало мной всякий раз, когда я поддавался ее порывам!
- Один - на угол к Пассажу, другой - вниз, к Старому дому студентов. И людей - сколько потребуется. Главное внимание - на группу битников, они развлекаются там в крытом дворе с пушкой.
- С пушкой? - еще сдержаннее переспросил голос.
- Может быть, с ракетной установкой, - нетерпеливо проговорил я. - Блестящая труба на подставке, что-то в этом роде. Надеюсь, у ваших людей есть глаза. И постовой покажет. Всех до единого - в КПЗ, безоговорочно.
- А чувих? Девчонок то есть, тоже? - недоверчиво спросил комиссар.
- И чувих! - распорядился я, хотя этот вариант еще не успел продумать. - Только вот что: их в другие камеры, отдельно от парней! - вовремя догадался я предупредить. - И если кто-то будет выламываться - сразу по башке, без разговоров!