Черри выпрямилась и устремила незрячий взгляд куда-то вдаль.
– Я знаю, где она зарыта.
В аэропорту было много, не по сезону, народа. Неподалеку от выхода № 13 в маленьком ресторанчике "Фрайдиз" они нашли уютную кабину. Торлино заказал себе крепкого баварского пива. Карпович – имбирного. Черри пальцем обвела бокал с "Маргаритой" – коктейлем из текилы с ликером и лимоном.
– Вам совсем не обязательно ждать отлета, – проговорила она. – Мой выход на посадку рядом.
– Меня нигде не ждут, мисс Мур, – возразил Карпович. – Хочу еще раз поблагодарить вас за то, что вы нам помогли, и попросить прощения за причиненное беспокойство.
– Спасибо, Эдвард, но не будем торопить события. Иногда мои старания пропадают даром. Очень может быть, что вы неделю проковыряетесь в земле и ничего не найдете.
– Все равно примите мою благодарность, – улыбнулся Карпович. – Я читал, как вы помогли распутать гиблое дело в Норвиче.
За долгие годы допросов свидетелей, подозреваемых, подследственных Карпович научился замечать малейшие изменения в выражении лица собеседника и потому обратил внимание, как дрогнул у Черри уголок рта. Очевидно, то дело было не из приятных.
– Как у вас получается то, что вы делаете? – спросил Торлино.
Карпович хотел остановить помощника, но Черри была рада перемене темы разговора.
– Я, собственно, знаю лишь то, что говорят доктора, – начала Черри, сложив перед собой руки. – В детстве я перенесла тяжелую черепно-мозговую травму, результатом которой стала церебральная слепота. Церебральная слепота – это когда зрительные нервы не повреждены, но что-то в коре головного мозга мешает им нормально функционировать. Кроме того, после несчастного случая у меня развилась амнезия, то есть выпадение или полная потеря памяти. Я совершенно не помню, что со мной произошло и что было незадолго до этого. Повреждение коры головного мозга вызывает примерно такие же отклонения, какие бывают у эпилептиков, но у меня припадков нет.
Какая у нее очаровательная улыбка, как оживлено лицо, как красиво она жестикулирует. В ней не было той неподвижности, которая обычно ассоциируется со слепыми людьми. Сквозь затемненные очки виднелись ее совершенно нормальные глаза.
– Однажды подростком я была на похоронах подруги. Я взяла ее руку и вдруг как бы увидела незнакомые мне картины. Через несколько лет это повторилось. Я увидела, что совершается преступление. Позвала полицейских, и потом они в основном подтвердили то, что я им рассказала. Вскоре был еще случай – так оно и пошло. Люди стали обращаться ко мне за помощью. Выражаясь научным языком, я подключаюсь к ближней памяти умершего человека.
– Ага, – промычал Торлино, откусывая подсоленный сухарик.
– В передней части головного мозга у нас находится орган ближней памяти, – продолжила Черри. – Когда в магазине вы видите надписи на пакетах с овсянкой, кукурузными хлопьями и раздумываете, что бы взять, информация, накопленная в вашей долговременной памяти, то есть в глубинах вашей памяти, как бы передает в память ближнюю. Она содержит то, о чем вы думаете в данный момент или думали последние восемнадцать секунд. И если вдруг в магазине у вас случается сердечный приступ, своим мысленным взором вы видите не только людей, кинувшихся помочь вам, но и лица близких. Или, допустим, вас застрелили. Тогда в вашей ближней памяти может отпечататься лицо убийцы.
Черри отпила соку и вытерла губы салфеткой.
– Значит, это как оперативная память в компьютере, – усмехнулся Торлино.
– В сущности, так оно и есть.
– Что же происходит, когда вы прикасаетесь к мертвому телу?
– Я как бы соединяю два электрических проводника. Дело в том, что все мы заряжены электричеством. В наших мышцах от кончиков пальцев на ноге до последнего волоска на голове имеются миллионы рецепторов, крошечных чувствительных органов. Вы касаетесь какого-нибудь предмета, и рецепторы приводят в движение нервные клетки. Те посылают сигналы в мозг, и мозг сообщает нам, какой он, этот предмет, – деревянный или металлический, холодный или горячий. Когда рецепторы на моей руке касаются рецепторов на руке умершего, электрическая система моего организма, то есть моя центральная нервная система, соединяется с его электрической системой. Таким образом я подключаюсь к мозгу умершего.
Женщина за соседним столиком оглянулась на них.
– На что же похожа память другого человека? – нагнувшись вперед и понизив голос, спросил Торлино.
Черри пожала плечами:
– Вообще-то похожа на домашнее кино, но у людей она разная. Однажды я видела страницу книги: последние восемнадцать секунд человек был погружен в чтение увлекательного романа. У людей в состоянии стресса чаще всего чередуются беспорядочные видения. Однако случается и так, что воспоминания о ком-то или о чем-то настолько ярки и отчетливы, что человеку кажется, будто он находится прямо перед ним. Самое сложное – отделить реальное время от воспоминаний умирающего. Так или иначе, видения сменяют друг друга. Одну секунду перед ним является одно, вторую секунду – другое и так далее, пока не истекут последние секунды. Восемнадцать секунд – большой промежуток времени. – Черри показала пальцем на проход позади их столика. – Подумайте, о чем вы размышляли восемнадцать последних секунд и как это выглядело бы на пленке. Вы, конечно же, размышляли над тем, что я сейчас говорила, и могли видеть мое лицо. О чем еще? – Черри улыбнулась. – Вы могли подумать о стюардессе, которая только что прошла мимо, и о ее складной фигуре.
От удивления молодой Торлино закатил глаза.
– Например, вы задумались о завтрашнем визите к дантисту. Тогда вы могли представить зубоврачебное кресло. Или вспомнили о вчерашнем свидании. Иногда то, что я вижу, – зрелище не из приятных. Кроме того, не всегда удается выстроить видения в единый контекст. Допустим, вас убили выстрелом в спину. Я вижу возле вас какую-то женщину, но не знаю, кто это – ваша жена, сестра или та, которая убила вас, если не увижу, кто стрелял. Когда смерть наступает не сразу, перед мысленным взором умирающего проходит множество картин и лиц, не имеющих вроде бы никакого касательства к нему. Он часто забывает о том, что происходит сейчас, и вспоминает родных, близких, прежних возлюбленных.
– Вы видите картины, лица. Но мыслей вы читать не можете?
Черри улыбнулась:
– Слепая что-то там видит. Какая злая шутка, правда?
– Нет, неправда! – возразил Торлино. – Но поверить в это трудно.
Черри взяла свой бокал и приложила палец к его стенке.
– Кто верил двести лет назад, что по отпечаткам пальцев на предмете может быть установлена личность человека? Кто верил пятьдесят лет назад, что в маслянистом слое на ладони человека, благодаря которому и остается отпечаток, содержится программа всей его жизни? – Черри поставила бокал на стол и снова сложила руки. – Если наш мозг умнее любого компьютера, который мы способны сконструировать, – а мы не используем и десятой доли возможности наших мыслительных извилин, – то разве нельзя предположить, что при соответствующих условиях мозг человека может подключиться к организму другого человека и получить всю содержащуюся там информацию.
– Вы хотите сказать, что наш мозг работает как электрокардиограф? Но вы же получаете информацию из зрительных образов, а не из электрических волн.
– Я не знаю, как это объяснить, но, наверное, что-нибудь в этом роде. – Помолчав, Черри продолжила: – Когда мы умираем, в нашем мозге остаются неизгладимые следы всего, что мы пережили. Человеческий мозг буквально насыщен информацией. И меня не удивляет, что я способна прочитать очень малую ее часть.
– Почему же тогда вам не являются зрительные образы, когда вы пожимаете кому-нибудь руку? – спросил Торлино.
– Подумайте сами. Конечно, наша нервная система подвергается воздействию высших факторов, но она сопротивляется им и многое просто отторгает. Главное в любом живом организме – инстинкт самосохранения. Поэтому он представляет собой закрытую систему. Но стоит лишь немного приоткрыть клапан, в него начинается вторжение извне.
– А то, что вы делаете, не вредит вашему здоровью?
"Неуместный вопрос", – недовольно подумал Карпович.
– Не вредит ли моему здоровью?
Трудный вопрос, очень трудный. Разве можно забыть стук тяжелых комьев земли, падающих на крышку гроба, куда вас положили живым? Разве можно забыть страх, который охватывает вас, когда вы сознаете, что самолет падает? Или вспышку от выстрела направленного в ваше лицо пистолета? Разве можно забыть, как вы ошиблись и ваша ошибка стоила человеку жизни?
– Не вредит, – произнесла она после минутного молчания.
"Черри, вас ведь преследуют тяжелые сны, как вы не понимаете?" Врачам не нравилось то, что она делает, и они предупреждали о непредсказуемых последствиях. Ее уверяли, что она взялась за опасное, противное природе занятие. "Оно точно ухудшит ваше состояние. Стресс может перейти в психоз".
Однако люди привыкли к опасностям. Полицейские, врачи и санитары "скорой помощи", солдаты – все они научились преодолевать страх. Да, то, что она видела в глазах несчастных жертв, оседало в памяти, но никто еще не умер от воспоминаний.
Кроме того, Черри содрогалась при мысли, что будет жить бесполезным человеком.
Еще ребенком она мечтала стать знаменитостью, выдающейся женщиной, таким человеком, как врачи, политики или космонавты на картинках в учебниках. Хотела поступить в университет, овладеть научными знаниями и сделаться полезной обществу.
Но мечты так и оставались мечтами. Она была бедной сиротой, прозябавшей в детском доме. Очень скоро она поняла, что слепая девочка, у которой нет ни прошлого, ни будущего, никому не нужна. Осознала, что без денег, которые она могла получить только от родителей, ее мечты никогда не сбудутся.
Какая ирония заключалась в том, что лишь теперь, когда Черри сделалась знаменитостью и имеет достаточно денег, чтобы оплатить обучение в колледже, университеты распахивают перед ней свои двери, ученые собираются обсудить феномен Черри Мур, а медики стараются спасти ее от нее самой.
Да, она сама добилась всего. Мечты ее осуществились, а она не желает жить во тьме и в страхе. Она будет жить и работать, даже рискуя сойти с ума.
– Вам снятся сны? – Карпович задал вопрос таким тихим, мягким тоном, что Черри едва расслышала его.
– Кому они не снятся? Вам, Эдвард, снится ваша работа. Мне снится то, что я узнаю об умерших. Даже жертвам снятся сны. Последние секунды своей жизни доктор Донован думал о бетонной поилке, ведь он думал о ней почти каждый день на протяжении тридцати лет. Эдвард, вы говорили, что здесь разводили крупный рогатый скот, но я вижу у своих ног овец.
– Овец? – удивленно воскликнул Торлино.
Черри допила коктейль.
– А если скот купили потому, что недалеко от дома уже была бетонная поилка, а поилку установили, чтобы скрыть могилу? Согласно инвентаризационной описи в хозяйстве Донована имелся небольшой подъемный кран. Так что он сам мог установить тяжелый бак.
Карпович посетовал – почему он сам не подумал об этом.
– Зачем ему было возиться? – произнес Торлино. – Взял бы и закопал ее там, под деревьями.
– Чтобы полиция увидела свежевскопанную землю? – иронически заметил Карпович.
– Он все рассчитал, – сказала Черри. – Все выглядело естественно: стадо коров, расплесканная ими вода вокруг поилки, их следы на земле. Кому могло прийти в голову, что здесь что-то не то.
– Да, но при чем тут овцы? – спросил Торлино.
– Полагаю, до убийства у него были овцы, – ответила Черри. – Мне даже видится, как он стоит посреди овечьего стада и размышляет, что делать с телом Карен Кунц. Потом решает поставить бетонную поилку на том месте, где он ее закопал. Стенки у нее высокие, а овцы – животные низкорослые. Вот он их и продал, взамен купил коров.
2
Тексома, штат Оклахома
Воскресенье, 10 апреля
Над Оклахомой протянулся грозовой фронт. Бушевал ветер, гоня тяжелые тучи. Они сталкивались, сбивались в бесформенные груды, снова расползались по иссиня-черному небу, прорезаемому изломанными стрелами молний.
Прозвонил церковный колокол. Те, кто желал помолиться Всевышнему, разбрелись по своим приходам. Эрл Оберлейн Сайкс молиться не собирался. Из зарешеченного окна камеры он смотрел на приближающуюся грозу.
Где-то в недрах огромного здания раздавались звонки, открывались и закрывались двери с электронными запорами, слышались покрикивания и торопливые шаркающие шаги.
Внутренние стены тюрьмы были высотой с четырехэтажный дом и толщиной в метр. По верху стен тянулись спирали колючей проволоки и километры электрического провода под током высокого напряжения. Тюрьму окружали десятиметровые стены ограждения тоже с витками колючей проволоки, электрическими проводами и сверхчувствительной системой сигнализации. По стенам расхаживали охранники с автоматами, снабженными оптическим прицелом.
За оградой расстилались десятки и десятки квадратных километров голой равнины: ни жилья, ни дорог, ни линий электропередач, ни надежды на побег. Прожекторы с вертолетов высветят любого.
Сайкс уже не думал ни о тюремных стычках, ни о том, что было за ними. Оклахома его больше не интересовала. Он сидел на нарах в одних трусах весь в поту. Из-за недостатка солнечного света и малоподвижного образа жизни мышцы стали дряблыми, кожа обвисла. На предплечьях виднелась выцветшая зеленая татуировка: на одном – злющий гном, на другом – голая женщина. На левой ладони было выцарапано "любовь", на правой руке – "ненависть". Над карими, с желчной желтизной, глазами нависали тяжелые выпуклые, как у пресмыкающихся, веки. По горлу от подбородка к груди червем извивался шрам – это какой-то доходяга из сокамерников порезал его крышкой от суповой кастрюли. За ухом у Сайкса вскочил большой прыщ, похожий на початок цветной капусты. Другой прыщ вырос под мошонкой. Постоянно чесалась на шее бляшка величиной с четвертной. Иногда он раздирал омертвевшую кожу до крови.
Сайкс вытер полотенцем лицо и под мышками. Ну и жара же, Господи Иисусе!
Дождь, стучащий в окно, закончился. Сайкс вдруг почувствовал дурноту и кинулся к унитазу. Едва он сел на стульчак, как его пронесло.
Сегодня утром он снова думал о Сьюзен Марки. Что она сейчас делает, где живет, с кем? Когда в последний раз вспоминала о нем, если вообще вспоминала? И что бы подумала о нем сейчас, если б знала, что с ним?
Он представил ее в своем стареньком "шевроле": сидит в коротенькой юбчонке, скрестив ноги, пригоршнями отправляет в рот землянику из корзинки, которую она купила, а скорее всего стащила с какого-нибудь лотка, и посматривает на него своими диковатыми зелеными глазами, ждет не дождется, когда он скажет, куда они поедут и что станут делать.
Сайкс спустил воду в унитазе, с трудом поднялся и побрел к нарам. Он почувствовал, что перестал потеть, и ему вдруг стало холодно. По спине, рукам и ногам поползли пупырышки. Он поежился. То жар, то холод, и так всю неделю.
На ближней лестнице послышались шаги и клацание замков. Скрежет раздвигающихся и задвигающихся дверей. Он смотрел на решетки, на стены, на потолок, на умывальник, на нары – все из железа. Больше всего на свете Сайкс ненавидел лязгание металла. Чувствуешь себя как обезьяна в клетке, и твоя жизнь зависит от прихоти хозяина. Подъем, завтрак, прогулка – все сопровождается металлическими звуками.
Дрожь пробирала его сильнее. Сайкс знал, что это не от холода – он нездоров. Доктора говорили, что нервная система у него никуда. Даже самые крутые заключенные страдали от нервных стрессов. Сайкс никогда не предполагал, что такое же может случиться с ним.
Стервоза Сью – так стали называть Сьюзен ее дружки и подружки. Прозвище пристало, и Сайкс с помощью спрея исписал кликухой пол-Уайлдвуда. На опорах железнодорожных мостов, на парковых скамьях – всюду красовалось "Стервоза Сью".
Сьюзен нравилось прозвище, нравилось, что ее считают отчаянным сорванцом, не признающим никакую власть и авторитеты. В большом городе она примкнула бы к вайзерменам или какой-либо иной левацкой группировке. В Уайлдвуде она спуталась с Сайксом.
Господи Иисусе, та еще штучка в постели, знает толк в сексе. Но секс и неприятие любых запретов было для Сьюзен средством стереть прошлое, забыть об обманутых надеждах некогда счастливого детства, об отце, благочестивом сквернослове, бывшем капитане полиции, уличенном в шантаже, и о матери, которая утопилась, не стерпев позора.
Сьюзен хотела мстить людям за загубленную жизнь, боль, даже если эта боль отзывалась в ней самой. Естественно, что в тихом курортном городке, излюбленном месте тусовок хипповских представителей поколения возлюбленных со всего Восточного побережья, она положила глаз на парня, которому море по колено.
Сайкс не был похож на других, любителей покрасоваться и поболтать. Отъявленный хулиган, и ее потянуло к нему, как тянет мотылька на пламя.
Сьюзен польстило, с каким любопытством ее одноклассники разглядывали Сайкса, когда она познакомила их с ним. Еще больше ей понравилось, как оторопел отец и его сослуживцы, собравшись у них, чтобы отведать праздничного жаркого с вертела, когда она привела нового знакомца в дом. Это было до того, как папашу обвинили в вымогательстве.
В общем, Сьюзен любила показуху, но ею не ограничивалась. В ней жила неутоленная жажда опасных приключений. Она была готова на все ради упоительного зуда в крови, на все, кроме убийства.
Сайкс мог пойти еще дальше. Сьюзен сама ездила в том автобусе и представляла, что случилось с теми, кто в нем тогда находился.
Сайкс швырнул промокшее полотенце в угол и посмотрел на наручные часы. По окну снова застучал дождь. Сайкс почесал шею и почувствовал, что его пальцы стали липкими. "Если не загнешься от этой болячки, то уж от лечения точно сыграешь в ящик". Он отхаркался и сплюнул в раковину.
В юности у Сайкса никогда не было денег, даже скромных сумм, какие водятся у людей среднего достатка и к каким привыкла Сьюзен Марки, но он хорошо знал, как выглядят и пахнут деньги. Из полузаброшенного трейлерного парка на краю Сосновой пустоши он ездил на автобусе в Уайлдвуд, в среднюю школу. Он видел, как надушенные, с золотом на шее дамы в шикарных автомобилях встречают своих дочек. Ему до смерти хотелось быть там, с этими девчонками.
"Эй ты, хочешь прокатиться?"
Бьянка Эшли была одной из тех девчонок. Волосы у нее доходили до подола мини-юбки. Выйдя однажды из школы после уроков, она увидела, что он засмотрелся на новенький вороненый "мустанг", подаренный ей к шестнадцатилетию.
Бьянка кинула портфель на заднее сиденье.
"Ты что, язык проглотил?"
Все семь лет, что они ходили в школу, Бьянка его просто не замечала.
"Попроси хорошенько – прокачу".
Сайкс таращился на нее, не зная, всерьез она говорит или разыгрывает. Бьянка села за руль, и из-под задравшейся клетчатой юбчонки показался краешек розовых трусиков, которые она не спешила прикрыть. Он не мог отвести глаз от ее голых коленок. В горле пересохло.
"На такой тачке да не прокатиться? Спасибочки", – услышал он вроде бы чужой хрипловатый голос.