- Знаю, дорогой, - Тохадзе опустился на стул, - горе меня к тебе привело, горе.
- Говори.
- Брата, Нугзара, арестовали.
- Об этом можешь мне, Гурам, не говорить. Знаю я кое-что о твоем брате. Знаю. Если за это посадили, то с трудным делом ты ко мне пришел.
- Я, дорогой Степан Федорович, к тебе как к отцу пришел. Помоги. Ты нас, Тохадзе, знаешь. Мы тебе как сыновья были. Нугзар по любому твоему слову все делал…
Желтухин поднял руку. Тохадзе замолчал.
- Ты мне ни о чем не говори. Брат твой не бесплатно все это делал. Понял? А потом, разве я его людей грабить посылал? А?… Молчишь… Ты просил, я его в дело взял. Кусок хлеба с маслом, да куш дал. А он, как нас отблагодарил? В налетчики пошел. Теперь свободу себе покупая, всех нас заложит.
- Что ты! Что ты! - Гурам Тохадзе замахал руками.
- Конечно, я его выручу, только стоить это будет дорого. Понял?
- Как не понять, дорогой, понял, конечно.
- Дело ты мне предлагаешь трудное, значит, и стоит оно дорого.
- Сколько?
Желтухин положил на стол растопыренную пятерню
- Это можно.
- Это пока. И запомни, освободить его я не сумею. Пока… Сейчас думать надо о том, чтобы ему статью помягче дали. А там уж посмотрим. Понял, Гурам?
Кравцов сидел за столом и читал документы по делу Тохадзе.
Корнеев стоял у окна, разглядывая знакомые до последней трещины крыши домов.
- Ну что ж, хорошо. Есть о чем доложить наверх. Есть. Заканчивайте быстрее.
- Станислав Павлович, мне хотелось бы поработать с Тохадзе побольше, у меня есть предполоожения, что он замешан в двух убийствах.
- Они за ним числятся?
- Нет. Одно в Московской области, а одно в Туле.
- Игорь Дмитриевич. Ну зачем тебе эти "висяки", пусть у областников голова болит, да туляки почешутся. Какое нам до этого дело. Заканчивай с Тохадзе.
- Но мне нужно еще дней десять.
- Пять. Понял? Пять. Корнеев кивнул и пошел к двери.
- Слушай, Корнеев, - Кравцов встал из-за стола, подошел к Игорю, - тут дело одно деликатное есть. Надо руководству помочь.
- Что за дело?
- Вот, - Кравцов щелкнул замком сейфа, достал папку, - дело по угону автомашины у товарища Черемисина. Слыхал о таком?
- Только по телевизору.
- Вот-вот, так сказать, большой человек. А у него машину угнали.
- Так угонами другой отдел занимается.
- До чего же ты, Корнеев, непонятливый человек. Это же Черемисин. Понял? Черемисин.
- Да хоть сам…
- Ты что, ты что, - прервал его Кравцов, - так сказать, такое имя, в суде. Ты лучше своего Тохадзе попроси, пусть на себя этот угон возьмет.
- Что?!
- Пусть на себя возьмет угон машины Черемисина.
- Да вы в своем уме предлагать мне такое?
- Так, - сказал Кравцов, - понятно. Потащишь в партбюро, откажусь, докажу что ты хочешь меня оклеветать. Понял?
- Ну и сволочь ты Кравцов. Ох, какая же сволочь.
- А это я запомню.
Корнеев вышел, в сердцах саданув дверью.
В кабинете Михаила Кирилловича телефонов было много. Они стояли на столе и на специальной тумбе. Только этот, старого образца беленький телефон, одиноко притулился на полочке. Сейчас он звенел тонко и переливчато.
Мусатов снял трубку.
- Да… Здорово… Знаешь, я, когда звонок этого аппарата слышу, сразу на сердце легче, друзья звонят… Да… А что за спешка такая… У всех дела… Ну ладно, ладно, приеду. А где там… Давай… Жди.
Мусатов положил трубку, забарабанил пальцами по столу. Нажал кнопку звонка.
В кабинете появился помощник.
- Коля, я тут уеду на пару часиков. Понял.
- Понял, Михаил Кириллович.
Помощник распахнул стенной шкаф, достал плащ, подал его своему шефу так, как швейцары подают пальто в ресторанах.
Довольный Мусатов благосклонно кивнул и вышел из кабинета.
Корнеев и дежурный по изолятору пожилой старший лейтенант шли по тюремному коридору.
- Он голодовку грозится объявить. Поэтому я тебя, Игорь, и вызвал. Или тебя теперь товарищ майор называть?
- Да что ты, дядя Сережа! Ты же меня еще младшим лейтенантом помнишь, - засмеялся Игорь.
- Я-то помню. Только некоторые об этом забывают.
- Не ворчи, дядя Сережа. Где он?
- В шестой.
Подошел старшина-надзиратель, открыл камеру. Тохадзе в разорванной рубашке сидел на нарах. Был он всклокочен, небрит. На столике стояли миски с едой.
- Встать, - скомандовал дежурный. Тохадзе молча поднял голову.
- Почему вы отказываетесь от пищи? - спросил Корнеев.
- Пища! - хрипло закричал Тохадзе и вскочил. - Ты, мусор!.. Где ты пищу видишь? У нас свиней кормят лучше. Понял!
- Может, мне в "Арагви" съездить? - прищурился Корнеев.
- В Батуми позвони, брату, пусть еду привезут!
- По мне, Тохадзе, ты и тюремной пайки не стоишь. Тебе на свете вообще жить нельзя.
- Это не тебе, мент, решать! Суду!
- Запомни, не будешь есть, начнем кормить насильно. У нас нервы крепкие. Пошли.
Дверь камеры захлопнулась.
Тохадзе вскочил, закричал что-то гортанное по-грузински. Схватил со стола миску и бросил в дверь. Корнеев и дежурный остановились.
- Миску бросил, - сказал дежурный.
До чего же тихо и красиво осенью в Сокольниках. Днем в парке пусто. Только несколько молоденьких мам с колясками, да одинокий художник устроился у пруда. Неяркое солнце добавляет золото в краски осени. Заканчивается сентябрь безветрием и яркостью.
Желтухин прошел мимо художника, заглянул через плечо.
Художник недовольный обернулся.
- Ивините, так вот, любопытствую.
Желтухин обогнул озеро, сел на лавочку. Посмотрел, прищурившись, как блестят солнечные блики на воде, достал пачку "Казбека". Долго обнюхивал папиросу, потом закурил.
Он сидел, бездумно покуривая, а глаза внимательно следили за аллеей. Ждали.
Мусатов появился стремительно. Шагал энергично, раскидывая туфлями листву.
Он подошел к скамейке, сел.
- Ну? - спросил отрывисто и зло.
- Миша, - Желтухин вздохнул, - ты посмотри, красота-то какая. Меня осень успокаивает, душой я отдыхаю в такие дни…
- Ты меня за этим позвал? - зло спросил Мусатов.
- А хотя бы и за этим, Миша. Ты забудь, забудь о посте своем. Стань нормальным-то, добрее стань. Проще. Может, последний раз мы с тобой такую-то осень видим. Мы же, Миша, с тобой как братья. Это у тебя родственников полный дам, а у меня ты один. Дружба наша с тех горьких блокадных дней началась.
- Ишь, как у пионеров на сборе заговорил. "Горькие блокадные дни". Не очень они для тебя горькими были.
- Ты, Миша, путаешь что-то. Это для тебя они слаще молока сгущенного. Тебе и медальку за Питерские дни, и два ордена. А мне?
Голос Желтухина стал жестким, злым.
- Мне что, Миша? Срок. А потом паспорт чужой. А дело одно делали. Людей голодных обирали.
У Мусатова лицо дернулось. Он хотел что-то сказать, но не смог. Так и глотнул воздух открытым ртом.
- Да, Миша, мародеры мы. Капитал свой на голодных сделали. Только ты все сберег, а я потерял. Но на следствии, ох как меня крутили, о тебе молчал. Поэтому ты государственный человек, а я никто.
- Никто! - Мусатов усмехнулся. - Деньгами, наверное, стены оклеены.
- А зачем они мне, деньги-то? На кашку да творожок мне пенсии хватает. Может, эти-то деньги компенсация мне за жизнь загубленную.
- Только не плачь, Степа, каждый сам себе жизнь выбирает.
- Вот это ты точно сказал, Миша, точно, поэтому и дело у меня к тебе.
- Может, хватит дел?
- Нет, Миша, не хватит. Я тебе о Ленинграде и сроке не зря напомнил. Ты ведь все понял, умница моя? Понял, конечно?
Желтухин посмотрел на Мусатова и улыбнулся.
- Вижу, что понял. Противен ты мне, Миша. Я-то вор, а ты еще хуже.
- Но… Ты!.. Полегче.
- Не нравится? А валюту скупать да доченьке с сыном передавать нравится?
- И это знаешь?
- Все о тебе, Миша, знаю. Все. И хватит, о деле теперь. Позвони Громову. Его орлы Нугзара Борисовича Тохадзе арестовали.
- За что?
- Скажем так, за дело. За грабежи.
- Ты с ума сошел! Чем же я тебе помочь могу?
- Можешь. Громов тебе в рот смотрит. Попроси, мол, сын друга, туда-сюда. Он ему грабеж на квартирную кражу переквалифицирует. Вот и все. Мы его потом в лагерь, в Грузию, а там его выкупят. Пусть только Громов его дело у Корнеева заберет и все, а там уж…
- Сколько? - спросил Мусатов. Желтухин показал два пальца.
- Маловато.
- Это аванс. Двадцать тысяч. Дальше еще столько.
- Подумаем. Ты фамилию следователя знаешь?
- Не следователь пока, а опер. Фамилия его Корнеев.
Желтухин вошел в почтовое отделение, взял бланк телеграммы, написал текст: "Батуми, улица Чернявского, 7, Тохадзе Гураму Борисовичу. Мы можем договориться по делу брата. Это ваш единственный шанс. Пока еще не поздно. Корнеев".
Девушка в окошке внимательно прочла телеграмму.
- Какой-то странный текст, - сказала она задумчиво.
- А чего странного, чего, - засуетился Желтухин, - адвокат посылает телеграмму о наследстве покойного.
- Все равно странно. Вы Корнеев?
- Нет. Я по его поручению.
- А документы у вас есть?
- Конечно, - Желтухин протянул в окошко паспорт. Девушка мельком взглянула на него, вернула обратно.
- Два сорок.
Желтухин приподнял шляпу и пошел к двери. Девушка посмотрела ему вслед, подумала и написала на настольном календаре: "Желтухин С. Козицкий, 4".
Мусатов принимал Громова на даче. Они сидели на мостках, к которым был пришвартован катер, выпивали и закусывали
На столике водка, крупно нарезанное сало, черный хлеб, и большие синеватые узбекские луковицы. Мусатов положил на кусок ржаного хлеба сало отрезал кружок лука, разместил сверху, налил.
- Ну, Борис, поехали.
Они выпили и закусили, захрустели луком.
- Я, Борис, человек простой, - Мусатов смахнул слезу, - в деревне вырос. Сало и лук - лакомство нашего детства.
- Я, Михаил Кириллович, тоже люблю простую пищу.
- Да что вы, молодые, понимаете в этом. Привыкли по ресторанам, да санаториям…
Откуда- то налетел ветерок, он погнал по реке барашки волн, закачал катер.
Мусатов зябко поежился.
- Наливай, Боря.
Громов стремительно наполнил стопки.
- Ну, за твое генеральство. Громов даже поперхнулся.
- Звонил я Олегу Кузьмичу, говорил с ним, - усмехнулся Мусатов, - была заминка, но все решили. К праздникам заказывай форму.
- Это правда? - Громов вскочил.
- Сиди, сиди. Правда. Я и с министром твоим вчера на совещании парой слов перекинулся. Он о тебе хорошего мнения. Обещал подумать о более масштабной работе.
- Михаил Кириллович, - Громов прижал обе руки к груди, - нет и не будет у вас человека вернее меня. Все сделаю для вас.
- Это ты загнул. Верность… все сделаю… Просто время такое, что хорошие люди должны друг друга держаться. Помогать. Ты чем силен? Компанией своей. Так-то, Боря.
- Вы же меня знаете. Не подведу.
- Да, знаю. Все знаю, а вот попросить стесняюсь.
- Михаил Кириллович! - Громов вскочил. - Только скажите. Любая ваша просьба - для меня приказ.
- Друг у меня есть… Старинный, с войны… Живет в Батуми… У него вроде бы сына что ли арестовали.
- Как фамилия сына?
- Тохадзе. Громов присвистнул.
- Что, трудно? - прищурился Мусатов.
- Да, нелегко.
- Я тебя, Боря, освобождать его не прошу. Ты ему смягчи статью. Чтобы он получил поменьше.
- Это можно, - обрадовался Громов, - только человек, который им занимается, больно гнилой.
- Что ты имеешь в виду?
- Не понимает он обстановки. Этики не знает.
- Хороший работник?
- Да как сказать…
- Ты его от этого дела отстрани. Как его фамилия-то?
- Корнеев.
- А живет где?
- А зачем?
- Нужно, Боря, нужно.
- Я его адрес завтра вам скажу.
Разукрашенная машина Тохадзе стояла у тротуара на Патриарших прудах.
Гурам и Гена кого-то ждали. Они много курили, развалясь на сиденьях, провожая глазами проходящих женщин.
- Долго еще ждать? - Гена выкинул окурок на тротуар.
- Совсем немного, Гена. Совсем немного.
- Что о Нугзаре слышно?
- А ничего. Его дело майор Корнеев ведет. Зверь, клянусь честным словом.
- А ты ему дай.
- Слушай! Как дам? Я его телефона даже не знаю. У меня там друг работает, говорит, зверь Корнеев, понимаешь, зверь.
- Ты ему много дай. Он и возьмет.
- А-а! - Тохадзе махнул рукой. - Сколько еще людей поганых на земле, Гена. Друг другу в беде не хотят помочь.
Из- за угла выехал "Запорожец", притормозил. Из него вышли Звонков и Желтухин.
Они перекинулись парой фраз, пожали друг другу руки и разошлись.
- Ты смотри, это же Женька Звонков, - удивился Гена, - мы с ним вместе работаем. Не знал, что он тоже из крутежных.
- Нет! Я его знаю. Тачку он мне чинил. Степан Федорович меня к нему посылал. Это механик его.
Тохадзе вышел из машины, подошел к Желтухину, поздоровался, тот передал ему бумажку и уехал.
- Большой человек. Ах, какой человек, - сказал, садясь в машину, Тохадзе. - Не голова. Совмин. Все придумать может. Все сделать может. Большой человек!
- Да знаю я этого старичка, - засмеялся Гена, - он иногда к дядьке моему заходит. Тихий пенсионер.
- Ты еще молод, дорогой, - Тохадзе улыбнулся снисходительно, - совсем молод. Вот уже много лет без этого тихого пенсионера ни одно крупное дело не обходится. Он богатейший человек.
- Так почему же он на этом дерьме ездит?
- Потому что умный.
- Очень богатый? - переспросил Гена и задумался.
Какой же сегодня день длинный был! Странно даже. Иногда время пролетает стремительно. Встал утром, кофе выпил, сигарету выкурил, пошел на службу. Вроде совсем недавно, кажется, час назад шел по своей улице Островского. Яркой, утренней. А вот топаешь домой по желтой фонарной дорожке. Спит Замоскворечье, а ты все идешь по той же улице Островского. Игорь остановился, закурил сигарету.
Осень хозяйничала в Замоскворечье. В свете фонарей листья казались черными. Ветер, заблудившийся в переплетении переулков, напитавшийся запахом осени в городских палисадниках и остатках замоскворецких рощ, оставлял на губах горьковатый вкус гниющей коры.
А хорошо просто так стоять и курить, прокручивая в памяти прожитый день. А он какой-то странный был. Вдруг начал домогаться и звать поужинать бывший начальник отдела Комаров. Предложение это просто сразило Игоря, а Борис Логунов, сидевший у него в кабинете, минут десять хохотал.
Всем московским сыщикам была известна феноменальная жадность Комарова. Он на работе даже костюмы носил, пошитые из форменного материала. И тут на тебе. Зовет ужинать в "Узбекистан". Главное, звонил настойчиво, несколько раз.
С семнадцати до двадцати допрашивал Тохадзе, так Комаров раза четыре звонил.
А потом Борис довез Игоря до ресторана на своем "Запорожце", на прощание они выкурили по сигарете.
И уехал Логунов в маленькой машине, и начался этот, какой-то рваный пугающий вечер.
…Все было странно и непривычно: богатый стол, роскошный костюм Комарова, а главное - его слова, так не вяжущиеся с тем, о чем он говорил еще месяц назад.
Комаров наливал дорогой коньяк в фужеры и пил его жадно, как воду.
- Ты, Корнеев, счастья своего не знаешь. Ты за Громова держись. Борис Павлович знаешь какой человек… То-то, ты не знаешь. Когда меня уволили, он позвонил, к себе домой позвал. В "Интурист" устроил. Понял. Да я раньше, когда в милиции этой бегал, даже не знал, что такая жизнь есть.
Комаров пил, хвалил Громова, совал Игорю дорогие фирменные сигареты.
И этот ресторан и пьяный Комаров, и, главное, разговор этот непонятный, вызвали в Игоре чувство настороженности и неосознанной опасности. Почему, как могло возникнуть это чувство?
Хороший стол, веселые люди вокруг, человек, которого Корнеев знал пятнадцать лет. Но вдруг Игорю все стало подозрительно: и марочный коньяк и богатая закуска, и пьяный Комаров.
Игорь не пил, а Комаров не обращал внимания на это, ему словно надо было выговориться кому-то, словно оправдаться в чем-то перед Игорем.
Потом к их столу подсел какой-то роскошно одетый грузин, который все время лез обниматься и говорил о дружбе.
Комаров же исчез, словно растворился, в дымном ресторанном воздухе. Игорю надоел грузин, его разговоры о дружбе и благодарности, и он покинул зал…
Действительно странный день. Тревожное чувство не оставляло Игоря все время, пока он поднимался на лифте.
Свет на площадке, как всегда, не горел и Корнеев решил сам сменить лампочку, прямо сейчас же.
Он открыл дверь квартиры и увидел Клавдию Степановну, стоящую на пороге комнаты.
- Ну, славу богу, явился, - она вышла в коридор, - а то тебя человек дожидался.
- Какой человек?
- Да грузинец, говорил, твой друг.
- А что же он мне на работу не позвонил?
- Звонил он тебе, часов в восемь, а тебя не было. Есть будешь?
- Пока нет, - ответил машинально Корнеев, и внезапно исчезло чувство тревоги, переполнявшее его. Сразу, начисто. Он точно помнил, что с восемнадцати до двадцати одного никуда не выходил из кабинета. Даже если бы захотел выйти, то не смог бы, потому что сидел перед ним на стуле арестованный Тохадзе.
- Он, - продолжала соседка, - больно убивался, что тебя дома нет. Посылку тебе привез.
- Какую посылку?
- Да в сумке она у него была, в черной.
- А где посылка?
- Ну, он попросился, я ему твою комнату открыла, он вошел и вышел обратно. Спасибо, мол, мамаша, и ушел.
- Клавдия Степановна, он с сумкой ушел?
- С пустой.
- Точно.
- Ну а как же?
Игорь толкнул дверь и вошел в свою комнату. Значит, здесь был человек и что-то спрятал. Что же? И вновь чувство тревоги забилось, запульсировало в нем.
Корнеев подошел к телефону и набрал номер.
- Дежурный по городу подполковник Зайцев.
- Владимир Павлович, Корнеев беспокоит.
- Привет, Игорь, что у тебя?
- Сегодня между 19 и 20 мою квартиру посетил неизвестный человек и оставил в комнате какой-то сверток.
- Да ты что, Игорек? - Корнеев почувствовал, как голос Зайцева зазвенел. - Да ты что?
- Владимир Павлович, я не шучу, примите сообщение и пришлите людей.
- Давай, - голос дежурного стал привычно сух.
- Сегодня, по словам моей соседки Клавдии Степановны Проскуряковой, между 19 и 20 в моей квартире находился неизвестный человек, предположительно грузин, который оставил в моей комнате сверток. В связи с тем, что мною ведется оперативная разработка грабителя Нугзара Тохадзе, считаю, что визит неизвестного связан с этим делом.
- Высылаю группу. Жди, - заключил дежурный и повесил трубку.
- В чем он был одет, Клавдия Степановна, - спросил Игорь.