4
Все у нас получится, бормотал я про себя как заклинание, все у нас получится.
Перед выездом на операцию Меркулов сообщил мне:
- Ни по каким зарегистрированным делам Аничкин не проходит. Не пойму, как они умудряются держать его в Лефортове?
- Его посадили свои же братья чекисты. И без всяких ненужных бумаг! - ответил я.
Он как-то странно посмотрел на меня.
- Ладно, иди, - махнул он рукой, - удачи тебе. Ни пуха ни пера.
- Иди к черту! - послал я его.
- Спасибо, - улыбнулся он.
Ох, и натерпелся же я!
Предъявив начальнику тюрьмы свое удостоверение, а также соответствующее постановление, санкционированное замом генерального прокурора, в котором черным по белому говорилось, что Владимир Аничкин должен покинуть стены тюрьмы и быть передан из рук в руки старшему следователю по особо важным делам Генпрокуратуры Александру Турецкому для проведения безотлагательных следственных действий, я собственной шкурой почувствовал, что такое тотальное недоверие. Этот начальник изучал несчастный лист бумаги минут пятнадцать, не меньше.
Наконец он поднял на меня глаза и спросил:
- А почему вы забираете его без охраны?
- Выполняйте предписание Генпрокуратуры, я отвечаю за сохранность зека, - посоветовал я ему, и что-то в моем голосе ему не понравилось.
Он внимательно меня оглядел и, кивнув, предложил сесть.
- Располагайтесь, - сказал, почти радушно улыбаясь. - Я только кое-что уточню.
И вышел. Странно. Если он решил позвонить, почему не позвонил из своего кабинета? Меня испугался? Подстраховаться решил? А с чего я вообще взял, что он звонить пошел? Может, он пообедать решил? Хотя для обеда еще рано.
Вернулся он через шесть минут пятнадцать секунд. Теперь он улыбался мне, словно близкому родственнику, которого не видел много-много лет. Я даже подумал, что он скрытый алкоголик и вышел только затем, чтобы принять очередную дозу. Хотя алкаши опять же заначку держат в рабочем столе - так надежнее.
- Все в порядке? - поинтересовался я у него.
- Конечно, - чуть ли не сиял он. - Извините, что заставил ждать. Сейчас приведут заключенного.
Что происходит в этом доме, а?
Аничкина ввели через десять минут. Вид у него был немного удивленный. Но я отметил, что сегодня он выглядит хуже, чем в нашу первую встречу.
- Гражданин Аничкин! - начал я как можно официальнее. - Я от лица Генпрокуратуры уполномочен вам заявить, что сейчас вы едете со мной для проведения некоторых следственных действий. Прошу вас не делать глупостей и не пытаться усложнять жизнь себе и мне. Наручники пока не снимем. Ради вашей же безопасности.
Он внимательно пригляделся ко мне, пытаясь, видимо, понять, что стоит за всем этим. Я смотрел ему прямо в глаза как можно тверже. Он перевел взгляд на свои руки, закованные в наручники, и сказал:
- Воля ваша.
- Очень хорошо, - кивнул я. - Прошу вас следовать за мной.
И, не оглядываясь, пошел к двери.
Охранник довел его до машины, которая стояла во дворе тюрьмы.
Это была "вольво". Я попросил "мерседес", по возможности шестисотый, но мне грубо отказали. И предложили "вольво". Спасибо, что не "Запорожец".
Итак, мы выехали за ворота, и свистопляска началась. Я сразу же заметил движение машин, которые до того, казалось, безучастно стояли у обочины.
И потеха, о необходимости которой всю эту ночь говорил Турецкий, началась!
Все получилось так, как планировал гениальный Вася.
Машина, черная как вороново крыло по цвету и сути, лениво двинулась вслед за нами. Все это я видел в зеркальце заднего обзора.
Денис, красавец, работал, как Бог, но он был обречен с самого начала. За черной машиной следовали еще две. Одна из них не дала ему сманеврировать, молниеносно среагировав на его рывок. Вторая примитивно подставила свой бок новенькому "Москвичу" Дениса. Автомобиль Дениса дернулся, не в силах, наверное, смириться с поражением, мотор чихнул пару раз и заглох. Черная машина получила оперативный простор.
Но она не успела им воспользоваться. Откуда ни возьмись - иначе и не скажешь - на огромной скорости для этого участка дороги выскочил "форд" и, как бы не видя ничего перед собой, на этой самой опасной скорости устремился прямо на наших с Аничкиным преследователей. Последние увидели его, похоже, в самый последний момент.
Противный скрежещущий звук двух столкнувшихся машин пролился на мое сердце бальзамом. Теперь можно было отрываться.
Что я и сделал. Выжав педаль газа до упора, я помчался по дороге.
Никто меня не преследовал.
- Хорошая работа, - негромко произнес Аничкин, глядя прямо перед собой.
Я бросил на него быстрый взгляд и прижал к губам указательный палец. С этой минуты я не хотел, чтоб кто-то посторонний нас слышал. Он кивнул и замолчал.
Я долго плутал по московским дорогам, стараясь сбросить несуществующий хвост. Убедившись в тщетности моих попыток обнаружить хоть какое-то подобие слежки, я сдался и направил машину в то место, о котором заранее договорился с Меркуловым.
На тихой улице Заповедной я увидел "джип" и подъехал к нему. Внутри сидел Меркулов, а его собственная машина стояла на расстоянии пятнадцати метров. Дальше ее поставить он остерегся: мало ли угонщиков. Я не стал пенять ему за это. Слава Богу, что он вообще сидел в "джипе", а не в своей тачке. А ну как угнали бы именно этот "джип"?
- Все в порядке? - спросил зачем-то Меркулов.
- Твоими молитвами, - буркнул я его же фразой. - Сматывайся быстрее, не компрометируй себя.
Мы пересели в "джип", а Меркулов двинулся в сторону своей тачки. Я не стал ждать, когда он дойдет до нее, и сорвался с места, будто за нами мчались вражеские танки.
- Кому-то повезло, - сказал вдруг Аничкин, оглядываясь на "вольво".
- Вот уж не ожидал от вас такого жульнического уровня мышления, - отозвался я, внимательно следя за дорогой и на всякий случай проверяя наличие хвоста. - О чем вы думаете в такую историческую, можно сказать, минуту? Что какому-то вору повезет и он найдет эту "вольво". Так ведь далеко не уйдет. В отличие от вас. Вы уже далеко ушли. Так что поздравляю со счастливым освобождением.
- Вы тоже далеко пойдете, - успокоил он.
- Правда? - обрадовался я. - Вы так думаете?
- Если не пристрелят, - остудил он мой пыл.
- Это кто же? - вроде как испугался я.
- Сволочи красные, - усмехнулся он.
Ха! Я тоже люблю этот фильм - "Неуловимые мстители" называется! Но я промолчал, пусть не думает, что я подлизываюсь к нему.
Пусть он ко мне подлизывается! В конце концов - кто кого освободил?!
Некоторое время он молчал. Я тоже. Пусть сам начинает. Пусть не думает, что я расколоть его хочу. Пусть сам колется. Потому что я очень этого хочу.
Кажется, это приключение плачевным образом повлияло на мои умственные способности. Но почему он молчит?! Да скажи же хоть что-нибудь!
И он сказал:
- Я знаю вас.
- Здравствуйте! - язвительно проговорил я. - Давненько не виделись. Или вы думаете, что я вам во сне являлся в Лефортове?
- Вы бывший любовник моей жены, - сказал он.
Я чуть в дерево не врезался. Уж язык-то прикусил точно. С этими гебистами ухо надо держать востро. Еще пришибет ненароком.
- Вы что, с ума сошли? - спросил я у него.
А что - вдруг он на самом деле чокнулся в этих застенках? Всяко бывает.
- Она мне рассказывала о вас, - сообщил он. - Но я не ревную. Это же было до меня.
Интересно, что бы ты сделал, милый мой, если бы узнал, что рога твои сейчас до того ветвистые, как никогда раньше? Все-таки ты большая сволочь, Турецкий.
Мне было нестерпимо стыдно, но не стану же я признаваться в своих грехах до срока? Какой смысл? Еще, чего доброго, даст по башке и - салям алейкум, кювет! Давно в этих краях катастроф не наблюдалось? Вот и мы, просим любить и жаловать.
- Давайте сменим тему, - предложил я.
Ага! Начинай развешивать уши, Турецкий. Щас он начнет тебе выкладывать местонахождение двух симпатичных чемоданчиков. С атомными бомбами.
- "Жучков" нет? - невинно, я бы даже сказал - наивно, спросил он.
Я молча покачал головой. Неужели и вправду начнет рассказывать?
- Зачем вам знать, где груз? - внезапно спросил он. - Кто много знает - много плачет.
А действительно, подумал я, зачем мне это? Мне, конкретно Александру Турецкому, - зачем?
- Если я правильно понимаю, - продолжал он, - вам необходимо как можно больше узнать об организации под названием "Стратегическое управление". Не так ли?
- Так, - коротко ответил я.
- Вот и хорошо, Александр Борисович. Что вы собираетесь делать в этом направлении?
- Для начала я спрячу вас так, чтобы никто не нашел, - ответил я.
- Зачем? - не понял он. - Какую пользу я могу принести, если буду прятаться?
Я ответил так, как думал:
- Не задирайте нос, но вы сейчас, на данный момент, являетесь национальным достоянием. За вашу голову противная нам сторона отдаст любые деньги. Не потому, что ваш груз дорого стоит, а потому что дорого стоят их покой и безопасность. Для них вы являетесь угрозой пострашнее вашего груза. В то же время те, против кого они действуют, то есть законное правительство и народ, тоже весьма высоко ценят вашу голову. Я имею в виду, что ценили бы, если б знали о вашем существовании. Но вы, я уверен, к популярности не стремитесь. Характер выбранной вами профессии отвергает подобную мысль. Не так ли?
- Так, - согласился он. - Но, боюсь, от популярности мне никуда не деться.
- Да?! - я был неприятно поражен. - И почему, позвольте полюбопытствовать?
- Потому что единственное, что мне может помочь, - это полная и безусловная гласность. Мне нужно связаться с журналистами, причем самыми известными.
- Например?
Он пожал плечами:
- Ну не знаю. Манкин?
- Слишком амбициозен, - высказал я вслух свое личное мнение.
- Быковский.
- Слишком молод.
- Холодов был еще моложе, когда его убили, - напомнил Аничкин.
- Быковского никогда не убьют, - категорически заявил я. - Самое большее, на что он способен, - выматериться на страницах газеты и заявить, что это народный фольклор.
- Соколов?
- Не знаю, - мне вдруг надоело это перечисление знаменитостей. - Вообще я думаю, что гласность в этом деле может быть применена только в самом крайнем случае.
Он повернул голову и с интересом посмотрел на меня.
- То есть вы хотите сказать, - осторожно подбирал он слова, - что у нас есть и другие пути?
- Совершенно верно.
- Тогда повторяю вопрос: что вы намерены делать, чтобы разоблачить Стратегическое управление?
Слишком лобово выражается, подумал я, но понять его можно: все-таки не из санатория человек вышел.
Однако вопрос требовал четкого ответа.
- В первую очередь я хочу вас спросить вот о чем: какие отношения связывали вас с председателем Национального фонда спортсменов Федором Борисовым?
Он как-то странно икнул. Я ожидал нечто такое, знал, что вопрос для него будет неожиданным, но подготавливать его не имел ни малейшего намерения. Пусть не думает, что в Генпрокуратуре сидят лохи, которые будут плясать под его дудку. Пусть под нашу пляшет. А то вообразил себя национальным сокровищем!
Я молчал и смотрел на дорогу. Мы уже выезжали за пределы Москвы.
- Вы его арестовали? - спросил он наконец.
- Борисов был убит на больничной койке, - сообщил я и вкратце пересказал все, как было. Разумеется, умолчав о ключе.
Потом я взглянул на него и увидел, что лицо его стало совершенно белым.
Он встретился со мной глазами. Взгляд у него был такой, словно ему только что Президент страны лично сообщил, что через четыре с половиной минуты он нажимает кнопку и начинает ядерную войну. Я просто содрогнулся от этого взгляда.
- Все пропало, - прохрипел он. - Все полетело к черту.
- Не думаю, - успокоил я его.
- Вы же ничего не знаете! - громко простонал он.
- Сказать, что я всезнайка, было бы преувеличением, - заметил я. - Но сказать, что я совсем уж ничего не знаю, - это, видите ли, другая крайность. Кое-что мы все-таки знаем, уж поверьте.
Он не усмехнулся - он оскалился. Настоящий Фредди Крюгер.
- Вы даже не представляете, как много вы не знаете, - в отчаянии сказал он.
- А вы не представляете, как вы ошибаетесь, - ответил я этому жлобу.
Что-то в моем голосе его насторожило, и он аж встрепенулся. Он выпрямился и стал бесцеремонно заглядывать мне в лицо, надеясь прочитать на нем подтверждение вспыхнувшим своим надеждам.
- Вы нашли его? - дрожащим голосом спросил он, и я был уверен, что сейчас он молится про себя: "Господи, сделай, чтобы это было так!.."
Я вспомнил, из-за чего он переживает, и мысленно выругал себя: перестань издеваться над человеком, Турецкий, не будь скотиной. Ведь, по существу, этот человек сделал то, что на его месте сделал бы не каждый. Он не дал атомной бомбе взорваться в твоей стране.
- Что, ключ? - небрежно откликнулся я. - Конечно, нашли. А вы сомневались?
Из него словно воздух выпустили. Он протяжно простонал и словно обмяк на сиденье.
- Спасибо, Господи! - истово произнес он.
А нам с Грязновым? Впрочем, это мелочи.
Через два часа мы приехали к деревенскому домику Грязнова. К вечеру подъехал сам Грязнов и сообщил, что, хотя к Денису нет никаких претензий, он не приедет - слишком опасно. За племянником могли следить. Я потребовал привет от Меркулова. Грязнов его зажилил.
Глава 17
ПОХИЩЕНИЕ
1
Простой смертный никогда бы не догадался, выбираясь с проспекта Мира на Ярославское шоссе и переезжая мост через Яузу, что справа под ним, на пустыре, обнесенном неприметным серым бетонным забором, расположено секретное оборонное предприятие. Этого не знали даже жители окрестных домов, ежедневно выгуливавшие на Яузе своих собак. В лучшем случае они принимали трубы, торчащие на противоположном берегу из зарослей сирени, за небольшой пивзаводик и думали нечто вроде: "Вот! Загаживает реку!" - и вспоминали, что при Петре I по Яузе еще ходили корабли. Никому не могло прийти в голову, что на этом "пивзаводике", уходящем под землю на пять этажей и известном специалистам под скромным названием СКТБ "Луч-16", работает несколько тысяч человек.
Конечно, как это обычно в Москве бывает, о "Луче" ходили кое-какие слухи непосвященных местных жителей, но слухи эти обрастали такими неправдоподобными подробностями, что человеку здравому верить в них было бы смешно. Говорили, например, что таинственное СКТБ строилось после войны по личному приказу Сталина, что его будто бы строили пленные немцы, которых затем расстреляли… Все это - мрачное вранье. Но если и находились умники, готовые поверить в небылицы, то в их глазах "Луч" представлялся чем-то вроде космической станции, где в стерильной тишине двигаются как роботы люди в форменных балахонах, словно у хирургов, с печатью государственной тайны на угрюмых лицах. И уж вовсе бы не поверили умники, если б узнали, что в таинственных недрах "Луча", в уютном кабинетике с искусственной зеленью на стенах, за столом сидит печальная красивая женщина, смотрит на настенный календарь с умильной кошачьей моськой в пол-листа и думает: "Боже мой!.. Боже мой!.. Моя жизнь совершенно запуталась…"
Между тем так оно и было: старший юрисконсульт СКТБ Татьяна Зеркалова сидела за столом в своем кабинетике и думала о жизни, а конкретно о Саше Турецком, который вот так вот вдруг, нежданно-негаданно вошел в ее жизнь и ее мысли.
Кроме Татьяны, в кабинетике работали еще две сотрудницы - Лена и Катя. Это были новенькие девушки, только что закончившие юрфак, и с самого начала Таня приняла по отношению к ним покровительственно-командирский тон: "Девочки-то, девочки - это". Лена и Катя ее побаивались, держались друг за дружку и старались пореже попадаться Татьяне на глаза во внерабочее время. У них были свои секреты, совершенно прозрачные для Тани: обе влюбились в одного сотрудника, на ее взгляд полного болвана. И, глядя на их перешептывания и понимающие взгляды, Татьяна всякий раз с недоумением спрашивала себя: "Неужели и я в двадцать шесть лет была такой же набитой дурой?" И ей казалось, что нет, что все, произошедшее и происходящее с ней, - гораздо умнее, сложнее, значительнее и… Она уже не находила подходящего эпитета.
Как просто разбираться в чужих проблемах! Все так ясно и не стоит выеденного яйца: он болван и катается на горных лыжах, а им по двадцать шесть и - "уж замуж невтерпеж". Но как справиться с собственными бедами: арестом мужа, смертью отца? Все так сложно, так запутано.
С двенадцати до часу у Татьяны был обеденный перерыв: как в каждом приличном заведении, в СКТБ "Луч-16" имелась своя столовая для сотрудников. Не какая-нибудь общественная тошниловка с сальными столами, а вполне солидное заведение. Сейчас была половина первого. Девочки еще обедали, то есть следили за предметом своих чувств, - а Таня вернулась в кабинет пораньше. Она боялась пропустить звонок Турецкого. Саша должен был позвонить, вчера они договаривались встретиться, но не получилось. Он должен был встретиться с ней сегодня.
Таня включила кофеварку и закурила. После обеда она всегда пила кофе и выкуривала одну сигарету - это вошло в привычку, как чистить зубы перед сном. Она не могла уснуть, не почистив зубы, даже если уже лежала в постели и умирала от усталости, и не могла сесть за работу, не выпив кофе, даже если начальник стоял над ней с ножом у горла. Все коллеги знали об этой ее слабости и старались забежать к ней под любым предлогом именно в те пятнадцать - двадцать тихих послеобеденных минут, чтобы поболтать и угоститься бразильским кофеечком. И Таня в эти минуты была склонна пооткровенничать с заскочившим приятелем, порасспрашивать его о житье-бытье и поделиться своими проблемами.
Но сегодня никто не зашел, и Татьяна, оставшись наедине со своими мыслями, чувствовала себя неприкаянной, как лодка, оторвавшаяся посреди океана от своего корабля.
"Боже мой!.. - думала она, уставясь в одну точку и пропуская меж пальцев завитой после химической завивки упругий локон. - Моя жизнь запуталась… запуталась, запуталась…" Фраза прокручивалась в голове сама собой, как магнитная пленка, будто голова мыслила отдельно и независимо от ее желаний. "Что мне делать с моей жизнью? Что? Она запуталась. И с каждым днем запутывается все больше. Почему "днем"? Будь откровенна хотя бы сама с собой, скажи - с каждой встречей с Сашей. Хотя почему встречей? Мы не встречаемся - мы спим. Как это так получилось? Само собой. Ни я, ни он не виноваты. Но Боже мой!.."