Цой ушел наверх, а Волоха, весь внутренне дрожа от злости, стал следить, сколько пробудет в мансардочке кореец. Тот вернулся очень скоро.
- Спит, - сообщил равнодушно.
Но Волоха уже не верил этой косоглазой морде и думал, что кореец успел положить глаз на его спящую красавицу. Поэтому после ужина он подсел к Цою и, вытащив свою колоду карт, спросил:
- Малек, игра есть?
- Есть!
Они смели все лишнее с низкой кушетки на пол и уселись друг против друга. За час они сожрали по бутылке водяры, и заодно Волоха проиграл корейцу все, что при себе имел. Лапшин только поглядывал в их сторону да бровями играл, но помалкивал.
- Ставлю пушку! - Волоха вытащил из-под подушки пистолет с портупеей. - В обмен на твой.
- Идет! - мотнул головой Малек, осоловевший от водки и фарта. Перекинулись, и Волоха проиграл пистолет.
- Ну? - нетерпеливо дернулся Цой, желая продолжить игру.
Волоха сделал вид, что призадумался, - он был гол как сокол.
- Одолжи тысячу баксов, - предложил он Мальку.
Тот согласился.
- Ты где так арапа заправлять научился? - не выдержал, ухмыльнулся Эдик, прекрасно понимая, что проигрыши Волохи насквозь липовые и что Волоха таким образом только растравляет Малька.
- Нигде, под зелеными елочками, - неохотно процедил Волоха, выбрасывая карту.
Лапшин развернул свой стул к игрокам. Через полчаса уже кореец у него на глазах проигрался в дым, несмотря на усердные подсказки со стороны Эдика.
Малек проиграл и еще остался должен.
Лапшина задело за живое.
- Ну-ка, слиняй, - сказал он корейцу, усаживаясь на его место напротив Волохи и вынимая из внутреннего кармана свою колоду.
- Зарядим старый штос?
- Давай, - вяло кивнул Волоха.
Эдик перетасовал карты и подрезал колоду.
- Штос готов?
За шесть сеансов Волоха обыграл его шесть раз, выцыганив всю наличность. Эдик взъерошился.
- Люська, прими со стола! Пошли на свет, не могу я так играть, скрючившись. Малек, пошли Безрукого за водкой.
- Магазин закрылся.
- Ну к Пелагейке его пошли! Что, сам сообразить не можешь? Играем!
Они пересели с кушетки за стол, под низкий абажур. Посланный к местной знаменитости - Пелагейке - за самогоном, Безрукий возвратился, неся в торбе бутыль мутноватой теплой жидкости. К этому времени Лапшин проиграл золотой браслет и перстень.
- Ставлю "крабы"! - Эдик сорвал с запястья свои часы.
Волоха стасовал колоду, усмехаясь тому, как Эдик, не отрываясь, следит за его пальцами, словно кот за мышиной норой: пытается раскусить, каким образом его обыгрывают.
- Штос готов? - спросил Волоха, подрезая колоду.
Эдик молча кивнул: да, все чисто, без баламута. Через пару минут он распрощался и с часами.
- Люська, отвали! - отпихнул он подсевшую было Магаданшу. - Принеси лучше чего-нибудь пожрать.
Магаданша пожала плечами и принесла банку соленых помидоров, пожертвованную Безруким. От теплого самогона у Эдика зашумело в голове и перед глазами поплыли зеленые пятна.
- Ты что это, бражки принес? - заорал он Безрукому.
- А другого не было! - спокойно ответил идиот из своего закута на печке, куда уже заполз спать.
Лапшин выловил рукой помидор из банки, высосал из него мякоть, обливая рассолом зайцевский пиджак, и шваркнул на пол шкурку. Волоха смотрел на него с невозмутимым видом и тасовал карты.
- Есть игра?
- Есть!
Эдик снял с шеи цепь в палец толщиной, кинул на кон.
Чем больше он проигрывал, тем сильнее повышал ставки, с каким-то суеверным упорством искренне полагая, что чем больше он сначала проиграет, тем больше потом выиграет. Уж он старался снимать карты попеременно то снизу, то сверху, крестился и брал левой рукой, а прежде чем выбрать карту, долго ворожил по своей колоде. Но никакие испытанные методы не приносили удачи.
Волоха, у которого от бражки по всему телу прокатывались прохладные волны, только щурился на Эдика и лимонил у него, как у малого дитяти, даже не давая себе труда время от времени проигрывать, чтобы зажечь ретивое у партнера. Он знал, что Лапшин игры не бросит.
- Эдик, он же тебя засадит на рогатину! - сообразила догадливая Магаданша, с беспокойством наблюдая за игрой.
- Пошла вон, чувырла!
- Эдик, хватит! Иди спать!
Люська видела, что, засадив Эдика на рогатину, Волоха заставит его расплачиваться чем-нибудь неисполнимым, но оторвать Лапшина от стола не могла.
Безрукий давно уже храпел на печке. За полночь перевалило. Малек и Магаданша не отходили от игроков, следя за ними. Под низким абажуром плавали сизые клубы дыма, не выветриваясь, хотя все окна были нараспашку. Эдик проиграл свой джип, оставшийся в Москве. Он был ободран как липка, пьян в дугу, взбешен и горел желанием продолжать игру если не для того, чтобы отыграться, то хотя бы раскумекать, каким же образом Волоха подрезал ему бороду. Тогда он мог бы, не теряя достоинства, объявить проигрыш недействительным, кинуть карты на бочку со словами:
"Ваш номер старый!"
- Одолжи мне десять тысяч баксов, - небрежно махнув рукой в сторону Волохи, заплетающимся языком произнес он.
Но Волоха отрицательно покачал головой.
- Как нет? - взбесился Лапшин. - Я не пацан, чтобы тебе в трубу кукарекать! Чего ты хочешь?
- Играю на золотой дукат, - блеснув глазами, сказал Волоха.
- На что?
- На ту бабу!
- Я тебе сказал!.. - Эдик в ярости пнул бочонок. - Хозяин приказал, ни-ни!.. Чтоб волос не упал!..
- Как хочешь, - пожал плечами Волоха, делая вид, что собирается ложиться спать.
- Да что ты жмешься? - насела Магаданша на Эдика. - Не шоколадная, за раз от нее не убудет. Ты же ее не под трамвай кладешь.
Эдик колебался. Каким бы пьяным он ни прикидывался, а свою выгоду соображал, тем более что еще неизвестно, какая мысль завтра тюкнет заказчику в голову. А опыт жизни подсказывал, что, как правило, если в один день с клиента велят пылинки сдувать, то в другой день прикажут поставить ему на пузо раскаленный утюг. И в этом случае жаться из-за какой-то бабы смешно и глупо.
- Сядь и нишкни! - бубнил Лапшин, мрачно глядя на Волоху. - На бабу играть нельзя. Дай мне отыграться, поверь в долг.
- Ты не мычи, как Брежнев на трибуне. Играешь или нет?
- Нет!
- Баш на баш? Бабу в обмен на все?
- Эдик, соглашайся! - дернула его за рукав Магаданша.
Малек смотрел то на Волоху, то на Лапшина и замирал от восторга. Такой классной игры он еще не видел.
- Нет! - мотал головой Эдик.
- Если я выиграю бабу, ты заберешь обратно все!
- Эдик, давай! Давай соглашайся! - зудела над ухом Люська.
- А если я выиграю? На хрен мне баба?
Волоха усмехнулся. Не выиграешь, подумал он, не надейся!
- Если выиграешь, то получишь все свое и это. - Он кинул на кон ключи от своего "БМВ".
- Я тасую! - предупредил Эдик.
- Идет.
Эдик тасовал долго и тщательно, не надеясь на выигрыш, но рассчитывая оттянуть время. Вот если бы в этот самый момент позвонил заказчик!.. Тогда игру можно было бы отменить. Разменять долг на бабу было соблазнительно и невероятно просто, и от этой простоты Лапшину становилось не по себе.
Малек и Магаданша не дышали, усевшись на пол по обе стороны стола и не сводя глаз с рук игроков. Последний сеанс тянулся долго, как шахматная партия. Ни звука не раздавалось ни с чьей стороны. Наконец все решилось.
- На, забирай! - сказал Волоха, придвигая к Эдику кучу проигранного Лапшиным барахла.
Эдик тупо смотрел на кучу движимого имущества, в которой бумажки переплетались с кожей и золотыми цепочками.
Волоха выиграл. Вернув Эдику обещанное, он встал и потянулся, сыто улыбаясь. Малек и Магаданша по-прежнему не проронили ни звука, ожидая развязки. Волоха пошел к лестнице и сделал несколько шагов вверх по ступенькам. Малек заерзал - ему вдруг захотелось присоединиться к нему, но, раз все молчали, и он молчал.
Эдик сунул руку в кучу барахла, лежащего перед ним, нащупал рукоятку пистолета, поднял его, стряхнув на пол побрякушки, которые со стуком раскатились по углам, и почти не целясь выстрелил в Волоху. Колени Волохи подкосились, он скатился с лестницы, попытался вскочить на ноги, но снова упал. Пуля попала ему выше колена и прошла насквозь, не задев кости и оцарапав другую ногу.
На улице хором дико взвыли собаки. Безрукий перестал храпеть и заворчал на своей печке. Лапшин молча сидел, уронив голову на руки, пока Магаданша и Малек выхаживали раненого. Волоху перетащили на кушетку, уложили, и Люська умело и тщательно обработала рану, уколола антибиотик и наложила повязки. Волоха кусал губы до крови, но не стонал.
- Тебе попить принести? - жалостливо спросила Люська, глядя на него, но он только перевернулся лицом к стенке.
"Убью его… рано или поздно, убью!" - думал он, плача без слез.
Через некоторое время он ослабел и забылся, мучаясь в кошмарном сне.
Постепенно все стихло. Заткнулись собаки, Магаданша замыла кровь на полу и легла спать. Цой сидел на стреме возле дверей мансардочки, и до Эдика доносился то и дело скрип его стула. Стонал и метался во сне раненый Волоха, мешая Эдику сосредоточиться и уснуть. Укладываясь спать, он думал, что уснет как убитый, но хмель вдруг быстро прошел и сна не было ни в одном глазу. Он лежал, вглядываясь в темноту и слушая подозрительные шорохи, доносящиеся сверху, - то ли это кошки бродят по дому, то ли ходит по мансарде их подопечная.
Промучившись так с полчаса, Эдик встал и оделся. Тихо отправился вверх по лестнице. Малек спал сладким сном, развалясь в гнилом кресле-качалке, выкинутом кем-то из дачников. Эдик хотел разбудить его, но что-то его удержало. Вместо этого он толкнул заскрипевшую дверь и вошел в мансардочку, стараясь не потревожить спящего корейца.
Нащупав на стене выключатель, он зажег свет. Под потолком вспыхнула тусклая шестидесятиваттная лампочка, висящая на голом шнуре, и осветила убогую обстановку комнатушки. Женщина уже не спала. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене, сжавшись в комочек, и смотрела на Эдика широко раскрытыми глазами. Рядом с ней, на кровати, пригревшись, спали и мурлыкали сквозь сон две кошки - это было их место, и они не понимали, с какой стати оно занято.
Татьяна проснулась от выстрела. Она и до этого просыпалась несколько раз, открывала глаза, обводила взглядом комнатку, но затуманенный снотворным ум воспринимал окружающее в фантастическом свете: низкие потолки казались ей то потолком тюремной камеры, в которой она живет вместе со своим мужем, то крышкой гроба. Лай собак превращался в крик африканских шакалов, выгоревшие желтенькие обои на стенах расстилались саванной.
Она вскочила и села на кровати. Хотя окно и не было занавешено, в мансарде стояла плотная, непроглядная тьма, какая только бывает в деревне в безлунные ночи. Татьяна попыталась высвободить руки, но поняла, что они скованы наручниками за спиной. "Где я?" - с ужасом подумала она. И тут же вспомнила все: звонок от Турецкого, "Волгу" у проходной и пчелу, ужалившую в руку. "Сколько же я тут нахожусь? День, два? Чем они меня кололи, наркотиками? Кто стрелял?"
Вдруг ей показалось, что за ней приехала милиция, что сейчас там идет перестрелка и скоро ее освободят. Она вскочила и подбежала к двери и стояла, прислушиваясь к голосам и звукам, доносящимся снизу, пока не поняла, что никакой милиции не было, и даже выстрела, пожалуй, не было, а она приняла за выстрел грохот упавшего кресла.
Татьяна вернулась на кровать и просидела, прижавшись к стенке, очень долго. Отупевшая от снотворного голова не хотела думать, а подсовывала ей вместо мыслей похожие на галлюцинации образы-картинки. Вдруг ее напугали кошки, вылезшие, как ягуары, откуда-то из-под крыши, в щель в потолке, возле дымохода, и спрыгнувшие прямо на нее. В нормальном своем состоянии Татьяна бы обязательно взвизгнула, но теперь она продолжала сидеть молча и неподвижно, чем и вызвала доверие к себе со стороны этих мелких хищниц. Они улеглись рядом с ней и замурлыкали.
Татьяна слышала, как пришел и уселся возле двери ее надсмотрщик, а потом вдруг зажегся свет, ослепивший ее на мгновение, и она различила стоящего на пороге невысокого плотного человечка в дорогом, но мятом и запятнанном костюме. Из-под расстегнутого пиджака выглядывала толстая золотая цепь на волосатой груди.
- Выспалась? - спросил человек неопределенным тоном.
Татьяна не уловила в его голосе ни угрозы, ни доброжелательности и промолчала.
Лапшин прикрыл за собой дверь и уселся в ногах кровати, потому что больше сесть ему было не на что: вся обстановка комнатки ограничивалась только этим объектом меблировки. Татьяна отодвинулась от него в противоположный конец кровати, подобрала под себя ноги, как черепаха, уходящая в свой панцирь.
- Что-нибудь надо? - спросил человек.
Теперь в его голосе слышалось желание поболтать.
- Что вы хотите со мной сделать? - спросила Таня, имея в виду не столько человечка, сколько тех, кто его послал.
Эдик объяснил в двух словах, что ничего плохого - пока, подумал он, - ей не сделают, и повторил свой вопрос, добавив:
- Хозяин просил о тебе позаботиться.
- Я хочу в туалет, - призналась Таня.
- Пошли, я тебя отведу.
Туалет типа "скворечник" стоял на улице, на противоположном конце участка Безрукого, и Лапшин задумался: от дороги участок отделяет не забор, а изгородь в две жердины, через нее и годовалый ребенок перескочит. Вдруг она задумала сбежать?
- Иди в парник, - решил Эдик.
- А наручники? Снимите с меня наручники, я не убегу.
- Зачем?
- Ну, я же не могу в них… раздеться!
Лапшин напрягся. Черт ее знает, может, она - чемпион по айкидо и, едва он снимет с нее манжеты, она ему шею свернет так профессионально, как какому-нибудь Сидору.
- Не надо снимать. Я сам тебе помогу, - сказал он, заталкивая ее в парник.
Шарахнулась перепуганная внезапным вторжением на ее территорию черная дворняжка, спавшая на тюфяке между помидорами.
- Нет, не надо! Я лучше сама!
- Да не дергайся ты, я ничего не сделаю.
- Не трогайте! - взмолилась Таня.
Он толкнул ее лицом вниз на вонючий собачий тюфяк. Она замолчала. Эдик знал, что она будет молчать, такие интеллигентки молчат от стыда, как овечки, и только думают, чтобы их в этот момент никто не увидел.
Татьяне казалось, что изнасилование нельзя забыть за целую жизнь, но пройдет пять лет, и она сможет думать о нем спокойно, как о страшной сцене, увиденной в кино. Единственным следствием останется бессмысленное в общем-то отвращение к собакам, возникшее у нее с той ночи.
Той ночью черная дворняга не убежала, а уселась напротив них, глядя с немым любопытством на дела человеков.
Вернувшись в дом, Лапшин бросил обмякшую и оглушенную женщину на кровать в мансардочке, вышел и зуботычиной поставил на ноги Малька, спавшего сном праведника. Эдику хотелось найти и пристрелить того черного кобеля, но собака предусмотрительно смылась.
Ночь подходила к концу, оставалось только раздеться и лечь спать. Лежа на кушетке, Лапшин слышал, как наверху Малек со звонким деревянным стуком крутит нунчаки.
2
К обеду приехал хозяин.
Таня была деморализована полностью. "Что же это происходит с нашей семьей? - спрашивала она себя постоянно. - Папа, Володя и вот теперь - я… Что же происходит, Господи, дай ответ!"
Она уже совершенно не ориентировалась во времени. Ей казалось, что она находится в этой незнакомой местности тысячу томительных лет, что она родилась здесь, что она никогда не жила другой жизнью, что все, что она помнит о той, прошлой жизни, - всего лишь красивый сон-сказка. На самом же деле ничего этого не было, она только придумала себе всю ту красоту, она всегда была такая романтичная…
Это наказание мне, вдруг с полной ясностью пришла ей в голову простая мысль. За Толика, за Володю, за Турецкого и еще за многих мужчин, которые любили ее, но которых никогда не любила она - так, как должна любить Женщина с большой буквы. Никогда она не отдавалась яростно, без остатка - никому. И вот оно, наказание. Этот скот дал ей ясно понять, что это значит - когда любят без любви.
"Господи, я все поняла, - забормотала вдруг она, - я все поняла, правда, Господи, я поняла и приняла твои уроки. Пощади меня, Господи, сжалься, выпусти в ту, прошлую жизнь, которую я так не ценила и которую я теперь буду холить и лелеять до самого ее конца. Я изменюсь, Господи, я стану любить людей, я буду любить их без остатка, я все сделаю, - только верни мне мою жизнь…"
Лицо ее было залито слезами, и она не сразу поняла, кто это вырос перед ней: фигура и лицо подошедшего расплывались во влажных глазах.
- Эй! - услышала она знакомый грубый голос. - Вставай! Быстро!
Она рукавом утерла лицо и, продолжая тихонько всхлипывать, поднялась с кушетки.
- Зовут тебя там, - буркнул ее вчерашний мучитель. - Скажешь про вчерашнее хоть слово - убью. Поняла? Тебя спрашивают, сучка!
- Поняла, - торопливо ответила ему Таня. - Поняла, правда. Честное слово!
Эдик хмыкнул.
- Ну, смотри, - с угрозой протянул он. - А то вчерашнее раем тебе покажется.
Его не удивила такая покорность женщины, которую он вчера изнасиловал. Все они такие, мокросучки, пока на мужика не наткнутся нормального. Пусть кочевряжатся. Это у них до первого хорошего втыка. Он снял с нее наручники.
- Иди, - толкнул он ее легонько в спину.
- Иду, - покорно повторяла Таня. - Только не бейте меня, пожалуйста.
Эдик снова хмыкнул.
"Вот так надо с ними, - думала Таня, - только так: покорно, жалостно, с любовью. Они тоже люди, они просто не знают об этом или забыли. А Господь специально ее сюда и направил, чтобы именно она заставила их вспомнить, что они - люди. Именно так, и никак иначе".
Лапшин привел ее в небольшую, но довольно уютно обставленную комнату. Здесь в огромном кресле сидел мужчина лет пятидесяти и с любопытством поглядывал на Татьяну. Когда она вошла в комнату, он не встал, а так и остался сидеть в своем кресле. В руках он держал длинную трость.
Одним движением руки он отослал Эдика и, когда тот уже закрывал дверь, вдруг сказал ему:
- Побеспокойся о том, чтобы никто нам не мешал.
Эдик ухмыльнулся:
- Кто тут может помешать? - и закрыл дверь.
Мужчина снизу вверх смотрел на Таню, которая стояла перед ним как школьница перед учителем.
- Сделай два шага вперед, - жестким голосом вдруг приказал мужчина.
Она выполнила приказание и оказалась в метре от него. Он протянул вперед трость и медленно задрал ей юбку, внимательно разглядывая ее ноги. Ноги были красивыми.
- Как тут с тобой обращались? - спросил он.
Она молчала, не зная, как отвечать. Ей и пожаловаться хотелось, и в то же время она помнила угрозу этого страшного человека, который привел ее сюда.
- Что же ты молчишь?
Кажется, она нашла правильное выражение.
- Меня тут… любили, - с едва заметной горечью ответила она. Брови мужчины медленно поползли вверх.