– Он и сейчас там работает? – раскрыв блокнот, спросил Розниек.
– Что вы! – замахала руками бабушка Салинь. – Лет, почитай, пять как помер. Стар он был и хворый. А вот и барыня наша, а с нею рядом – да это же он, ей-богу, Хлыщ! Ишь как к ней притулился!
– Хлыщ? – Розниек всмотрелся в снимок, а затем протянул его Леясстрауту. – Вы помните этого человека?
– Помнить-то помню, – подтвердил Леясстраут. – Но как он тут очутился? Он же вроде птицы перелетной – приедет, поживет, уедет. На людях показываться не любил. Хозяйка писала ему письма и чаще всего сама ездила в Ригу.
– Откуда вам известно о письмах?
– Я отвозил письма на почту. На конвертах было написано: "Господину Круминю. Рига, улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь", или наоборот: "Дом двадцать семь, квартира тридцать девять".
– Значит, говорите, господину Круминю, – повторил Розниек. – Улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь или дом двадцать семь, квартира тридцать девять.
Леясстраут удивленно обернулся к Розниеку, но ни о чем не стал спрашивать.
Следователь вновь вручил альбом бабушке Салинь.
– Посмотрите, пожалуйста, до конца, может, еще попадется этот Круминь или какая-нибудь знакомая личность.
Вскоре бабушка Салинь воскликнула:
– А вот, сынок, погляди-ка! Вот он самый и есть – Хлыщ с Каролиной на мотоцикле.
– У Круминя был мотоцикл? – спросил Розниек.
– Раза два приезжал на нем, – ответил Розниеку Леясстраут, – английской или немецкой марки. Хозяйка уезжала вместе с ним в Ригу и жила там по нескольку дней. Лишь тогда мы с Кате, бывало, могли вздохнуть свободно.
– Более никого не знаю, – заявила бабушка Салинь, возвращая альбом.
Розниек, пошарив в портфеле, достал металлическую чернильницу – индейца с конем у колодца.
– Отличная вещица! – восхитился Леясстраут. – Антикварная. Где приобрели?
Бабушка Салинь поправила съехавшие на нос очки и восторженно вскрикнула:
– Как живые!
Розниек, убедившись, что оба они видят этот предмет впервые, все же спросил на всякий случай;
– А раньше вы никогда этой штучки не видели?
– Нет, – согласно ответили оба. Розниек вынул бланк протокола, уселся поудобней за стол и начал писать.
Леясстраут задумчиво стоял посреди комнаты.
– Я понимаю, – сказал он, глядя почему-то в потолок. – У вас есть свои служебные секреты, которые разглашению не подлежат. И тем не менее у меня к вам просьба. Мне не безразлична судьба Катрины, потому я хочу знать все до конца… Безусловно, когда это станет возможным… Если я смогу чем-либо быть полезен, всегда к вашим услугам, в любое время. Розниек продолжал писать.
– Сейчас мы проверяем новую версию. Обещаю, если дело прояснится, вы все узнаете. А за предложенную помощь – благодарю.
Леясстраут размашисто подписал протокол и придвинул листок мамаше Салинь, затем быстрым взглядом окинул комнату, словно желая убедиться, что ничего тут не забыл, и, прихрамывая, направился к двери.
Бабушка Салинь засеменила вслед за ним.
XXIX
До войны улица Марияс, была замощена булыжником. Магазинов и лавчонок на ней было великое множество – больших и малых, торговавших всякой всячиной.
Со звонким цокотом мчались пролетки легковых извозчиков, мелькали желтые спицы высоких тонких колес. Толстые кучера в черных кожаных фартуках чинно восседали на передках и время от времени, больше для порядка, охлестывали лошадей кнутом. Глаза лошадей сбоку были прикрыты шорами, дабы не глядели по сторонам и не пугались неуклюжих автомобилей и трамваев с открытыми площадками, со звоном и лязгом тащившихся по рижским улицам.
Босоногий мальчишка Арвид Кубулис носился по этим улицам в ораве таких же, как он, пострелят. Летом катался, примостясь на задней оси колясок, а зимой на коньках, зацепившись проволочным крюком за извозчичьи сани.
По этой самой улице Марияс шагал Кубулис в день Первомая сорок первого года, а в июне шел с комсомольским отрядом на фронт. За послевоенные годы преобразилась старая улица. Просторные витрины магазинов, вместительные автобусы и троллейбусы, юркие "Москвичи", "Жигули" и "Волги" нескончаемыми вереницами мчат в обоих направлениях по гладкому асфальту.
Хорошо зная довоенную улицу Марияс и многих ее жителей, Кубулис отправился в Ригу сам. В доме тридцать девять с тех давних пор и по сей день проживал друг детства Кубулиса. Прокурор решил поначалу не обращаться в официальные инстанции, не рыться в архиве, как обычно поступают в таких случаях. Он хотел сперва выяснить по возможности больше о Кришьяне Крумине, или Хлыще, некогда наезжавшем в Юмужциемс к Каролине Упениеце. У него не было уверенности, что Круминь имеет какое-то отношение к смерти обеих Упениеце. Однако проверить необходимо каждую версию.
На тридцать девятом доме давным-давно другой номер, да и выглядит теперь это здание совсем иначе.
В списке жильцов Кубулис, к своему удовлетворению, обнаружил то, что искал: "И. Думинь, квартира одиннадцать". Там же, где и раньше.
Дверь долго не открывали. Затем послышались шаркающие шаги и сонный мужской голос:
– Кто там?
– Скажите, пожалуйста, Илмар Думинь дома?
– Сейчас отопру. – Замок щелкнул, и перед Кубулисом предстал старый, сгорбившийся человек с сухой желтой кожей и впалыми щеками.
– Мне нужен Илмар Думинь, – повторил Кубулис. Человек подозрительно оглядел Кубулиса с головы до ног и на вопрос ответил вопросом:
– Зачем он вам?
Кубулис замялся. Не так уж удобно разговаривать через порог, а войти его не приглашали.
– Меня зовут Арвид Кубулис. Когда-то в детстве мы дружили. Я жил в соседнем доме…
Старообразное лицо человека сразу изменилось, разгладились морщины, сердитые глаза подобрели.
– Не узнаешь? Да, здорово я постарел!
– Илмар! Неужели это ты? – Кубулис был потрясен. Вот что сотворило время с некогда стройным и подвижным пареньком!
– Заходи, заходи! – Илмар Думинь отступил на шаг, пропустил Кубулиса и запер дверь.
Все тут до боли знакомое. Только на однотонных светло-коричневых стенах появилось несколько современных гравюр, и комната обставлена рижской "Юбилейной" мебелью с витриной и широкой секцией.
– О, у тебя масса отличных книг! – воскликнул Кубулис и направился к секретеру.
– Теперь, дружище, времени у меня хоть отбавляй. Только тем и занимаюсь, что книжки читаю да дочке помогаю по хозяйству. Доктора запретили работать, дали вторую группу. Что поделаешь – инвалид!
– Это где же ты так?
– Известное дело, в Освенциме.
– В Освенциме?!
– Отец у меня, если помнишь, был железнодорожником…
– Как не помнить!
Пригласив Кубулиса сесть, Думинь также опустился в кресло.
– И я пошел по его стопам, – принялся он рассказывать. – А когда мы взорвали эшелон с фашистскими танками, подался к партизанам. Но не повезло – во время разведки угодил в лапы фрицам. Сперва мной занимались гестаповцы. Потом попал в Освенцим, Сам удивляюсь, как удалось выжить. После войны снова работал на железной дороге, но здоровье было подорвано. Вот и пришлось уйти на пенсию. А что ты поделывал все это время?
Думинь вновь помрачнел. Он, видимо, жалел, что сразу все выложил о себе, не узнав, чем все эти годы занимался его бывший товарищ.
От Кубулиса не ускользнула внезапная перемена настроения.
– Моя судьба сложилась удачней. Воевал, затем окончил юридический факультет, теперь работаю прокурором.
– Прокурор – это хорошо, – неопределенно протянул Думинь. – Прокуроры нам пока нужны, даже очень нужны. Ты здесь, в Риге?
– Нет, в сельском районе.
– Ну а каким ветром занесло тебя после стольких лет ко мне? Ведь не ради того, чтобы поболтать.
– Не скрою, мне нужна твоя помощь, – признался Кубулис. – Не помнишь, кто до войны проживал в двадцать седьмой квартире?
– Помню, отчего же не помнить! Квартира как раз подо мной, окна выходят во двор. Там жила госпожа Круминь, сколько раз мы им стекла мячом вышибали!
– Да, да, вспомнил, – озорно заискрились глаза Кубулиса. – Я был меньше тебя и грозился наябедничать отцу.
– Вот видишь, ты уже тогда стремился к справедливости.
– Но не вспомнишь ли ты, что собой представляли сыновья вдовы Круминь?
– Старший отращивал усики, был холостяком. Неужто забыл, как он гонялся за нами, поймал Лаймониса и отлупил за то, что мы в него швыряли гнилые яблоки? Младший же – толстяк и задавака – учился в гимназии.
– Этого чуточку помню. Что с ними стало?
– Толстяк, рассказывали, служил в немецкой армии и погиб на фронте. Мать переселилась в деревню, вряд ли теперь еще жива. А что со старшим, не знаю…
– А чем он в ту пору занимался, не помнишь?
– Нет. Постой-ка, мы ведь его дразнили обером. Не был ли он официантом в каком-нибудь ночном кабаке? Ведь всегда по вечерам куда-то уходил. Наверно, тот еще фрукт, раз ты им так интересуешься. – Думинь оживился, но не хотел показаться излишне любопытным.
– Кто сейчас обитает в той квартире? – спросил он.
– Совсем другие жильцы. Поселились после войны, про Круминей наверняка слыхом не слыхали. А знаешь, кто, пожалуй, сможет рассказать? Эрмансон! Он был соседом, другом и собутыльником Круминя. Они и по возрасту, наверно, одногодки.
– Где живет Эрмансон?
– Там, где и раньше, в двадцать восьмой.
– Тогда, может, сходим к нему? – встал из-за стола Кубулис. – Мне надо узнать о Крумине как можно больше.
– Видишь ли, друг мой, тебе по делу, в котором, не дай бог, можно угодить в официальные свидетели против Круминя, Эрмансон вряд ли что-нибудь расскажет. Человек он осторожный и придерживается известного принципа: моя хата с краю, я ничего не знаю. А мне, председателю домового комитета, с глазу на глаз он охотно выложит все, что только ему известно о любом жильце дома. Правда, при одном условии: чтобы источник информации оставался в тайне. Я могу ему это обещать?
– В обратной пропорции, – рассмеялся Кубулис, – чем больше он сообщит, тем меньше у него шансов остаться в тени.
Думинь поднялся со стула,
– Схожу к Эрмансону, а ты посиди, почитай или посмотри телевизор… – Думинь осекся и, как-то странно вдруг поглядев на Кубулиса, выложил на стол несколько документов. – Уж извини, но вот мои удостоверения – пенсионное и дружинника, а ты тоже предъяви мне свои. В жизни всякое случается. Поди знай, какие дорожки исходил человек за свою жизнь и по какой шагает сейчас.
Кубулис показал Думиню служебное удостоверение.
– Еще раз извини! – сказал Думинь и вышел.
"Разумный человек, – подумал Кубулис, – а какой сорвиголова был в детстве!"
Думинь вернулся скорей, чем ожидал Кубулис. Он даже предположил, что затея оказалась напрасной.
– Ну так вот! – Думинь, кряхтя, снял пиджак, который никак не желал отделиться от толстого вязаного жакета, надетого под низ, несмотря на теплую погоду. – Круминь на самом деле работал в "Фокстротдиле" официантом. Его туда пристроил некто Жанис Зустер, тоже официант. Он был другом дома Круминей. Эрмансон его тоже знает.
Кубулис слушал внимательно, изредка делая в блокноте заметки.
– Этот Зустер мне может понадобиться?
– Зустер и Круминь были неразлучны и тогда, когда Круминь, уволившись из ресторана, заколачивал деньгу на биржевых и валютных махинациях. Эрмансон предполагает, что Зустер был его тайным компаньоном. Где находился Круминь в годы войны, Эрмансон толком не знает. По слухам, вроде бы за границей. Не знает и где Круминь сейчас, зато Зустера он в Риге встречал.
Работает официантом в ресторане. В каком – не спросил… Тебе надо бы отыскать Зустера и порасспрашивать его. Но, по словам Эрмансона, он тип скользкий. Больше из старого хрыча мне ничего выжать не удалось.
Кубулис встал и подошел к столу.
– За такую информацию спасибо. Приезжай, Илмар, в Пиекрасте! У нас там замечательный санаторий. Подлечим тебя как следует. Заодно и рыбу поудим. Я говорю вполне серьезно.
XXX
По вестибюлю ресторана публика прохаживалась степенно. Две молоденькие женщины перед зеркалом поправляли прически. У гардеробной стойки собралась очередь. Старый гардеробщик привычным движением принимал пальто, зонты и шляпы.
Улдис Стабинь пристроился к очереди. Продвигаясь мимо одного из трех огромных зеркал, Стабинь поглядел на свое отражение и остался доволен. На него смотрел человек с внушительной гривой, модными усиками и самоуверенным выражением лица.
Вместе с плащом Улдис сунул в руку гардеробщика полтинник и подмигнул ему. Старик, смерив Стабиня оценивающим взглядом, изобразил услужливую улыбку и шепнул:
– Иди, милок, в малый зал, за портьеру. Там тебе будет приятно.
– Зустер сегодня работает? – озабоченно спросил Стабинь.
– Работает, работает, а как же, – успокоил его гардеробщик.
В малом зале было с десяток столиков. Двое молодых официантов и один седой неторопливо обслуживали гостей. Стабинь, быстро оценив ситуацию, сел в самый угол. Пожилой кельнер, проходя мимо, окинул Стабиня безразличным взглядом и, покопавшись без всякой надобности в стенном шкафу, минут через десять подошел.
Стабинь, делая заказ, не поскупился, и ледяное выражение на лице официанта сменилось улыбкой.
– Судя по всему, вы будете не один.
– Надеюсь, – со значением подмигнул ему Улдис.
Время шло, но за столик никто не подсаживался.
Стабинь потягивал коньяк, закусывал и листал принесенные с собой ярко иллюстрированные заграничные журналы. Официант начал заметно нервничать. Столики давно были заняты, а посетители все подходили. Улдис подозвал официанта, налил ему рюмочку коньяка. Официант пугливо оглянулся и сказал:
– Мне в рабочее время нельзя, но если вы настаиваете…
– За ваше здоровье и успехи! – поднял рюмку Улдис.
– Ваше здоровье.
– Что-то не идет ваш друг, э-э… или подруга, – озабоченно сказал он, давая понять, что был бы не прочь посадить на свободные стулья еще кого-нибудь. – Может, вообще не придут?
– Я сам себе и друг, и сосед, и компаньон, – высокомерно бросил Стабинь, вроде бы не поняв намека. – И если захочешь, ты тоже будешь моим другом. – Стабинь прикидывался опьяневшим и уже хотел было заключить своего нового собутыльника в объятия.
– Ладно, ладно, – отстранился официант, намереваясь улизнуть.
– Я тебе знаешь, каким другом буду? Твоим лучшим другом буду! Таким же, каким был тебе папаша Круминь.
– Круминь? – удивился официант. – Вы знаете Круминя?
– Отчего же не знать, если он мне… – Стабинь осекся и ткнулся носом в щеку Зустеру.
– Кем же он вам приходится? – заинтересовался официант.
– Слишком много хочешь знать! Это м-моя тайна, сугубо личная, ли-ичная, понимаешь?!
– Насколько мне известно, детей у Круминя не было, – не очень уверенно возразил официант.
– Кто тебе это сказал? К твоему сведению, старик из тех, кто умеет прятать концы в воду! – с пьяной обидчивостью воскликнул Улдис. И для убедительности стукнул кулаком по столу.
Официант склонился к Улдису и положил ему руку на плечо.
– А где Круминь сейчас?
"Ишь ты, не знает, где Круминь!" – промелькнуло в голове Стабиня.
– Где он? – неожиданно повеселел Стабинь. – Я и сам не прочь бы уз-з-знать, где этот старый Хлыщ!
– Хи, хи, – подхихикнул официант. – Стало быть, папашу разыскиваешь?
– Хочу слупить с него в пользу матери, разумеется, алименты за восемнадцать лет моей молодой несчастной жизни, ха, ха, ха! – засмеялся Стабинь.
– Черта лысого ты с него получишь! – усомнился официант. – Вон Розинда уже который год пытается, и все без толку.
– Это кто, девка его?
– С довоенным стажем. Буфетчица у нас. Твой папаша всегда к тому же умел делать деньгу.
Стабинь налил еще. Официант, подозвав одного из своих молодых коллег, попросил его подменить. Чувствовалось, что тема застольной беседы была ему небезразлична. Правда, Стабинь еще не разобрался, в чем тут причина, но решил выудить из старика все, что удастся.
– Послушай, друг! – наклонился он к уху официанта. – А не удрал ли он опять в эту, как ее…
– В Австралию?
– Ага, вот выскочило название из головы. Вроде бы еще рано для склероза. Наверно, он немало чудес всяких тебе понаплел?
– Ну да, что и говорить!
– А почему он вернулся?
Официант с явным подозрением покосился на Стабиня, словно желал разглядеть, что кроется за веселостью пьяненького парня.
– Это ты у него самого спроси!
– А как же это ему удалось через границу в заграницу? Вот бы и сыночка прихватил. Нет. Всегда только о себе и думает. Ха, ха, ха…
– Он вместе с фрицами драпанул еще во время войны, попал в американскую зону, а уже оттуда и подальше.
– Это мне все известно. Я подумал, уж не смазал ли он пятки и теперь?
– Теперь где ему! Слушай-ка, – официант придвинулся совсем вплотную к Стабиню, – а кто твоя мамаша? Уж не та ли деревенская, у которой родня богатая аккурат в этой самой Австралии?
– Разве я на нее не похож? – накалывая вилкой маринованный грибок, спросил Стабинь.
"Один-ноль в мою пользу, – отметил он про себя. – Круминь был в Австралии, где проживают родственники Упениеце, и приехал оттуда".
Официант потыкал вилкой в салат.
– А где же она теперь?
– Умерла, да будет ей земля пухом.
– Отмучилась, – отозвался официант. – Царство ей небесное!
Стабинь налил, и они выпили "за упокой души".
– А ты, брат, сказочно богатый человек, – угодливо шепнул официант. – Известно ли это тебе или неизвестно?
Стабинь лихорадочно соображал, что выгодней – быть информированным или нет?
– Круминь считает, что мне об этом лучше не знать, – заговорщицки оглядываясь, тоже шепотом сказал он.
– Понятно, – констатировал официант. – Ты ищешь папеньку с тем; чтобы разобраться в ваших финансовых делах. Напрасные хлопоты! Не в его это интересах. Круминь не станет с тобой связываться!
– А почему бы нет?
– Ты – лишняя карта на руках, не козырная и даже не туз.
– Ошибаешься, старина! – хихикнул Стабинь. – Я туз, и вдобавок не простой, а козырной, без меня ему игры не сделать.
– Не хвались. Хоть ты, сынок, пошел в своего отца, но тебя видно насквозь. Хочешь все разнюхать, а потом мотануть через границу к своему миллиону, а папаше шиш с маслом! Разве не так, а? Ты молодой, шустрый, но Круминю и в подметки не годишься. Тебе его не облапошить…
"Старик надеется на богатый улов, – подумал Стабинь. – Из Круминя Зустеру все равно ничего не выжать, а из меня надеется. Пускай старик пытается заинтриговать меня свежими новостями, а я буду делать вид, что они мне давно известны. Чем ниже упадут его акции, тем крупнее будут карты, с которых ему придется ходить".
– Все это давно знаю, – небрежно бросил Стабинь. – Иначе я и не искал бы Круминя. Знаю, что ты близкий его друг, потому и пришел сюда. Одним словом, предлагаю играть в открытую. Это выгодно обоим…