Глава 3
Опять Шевассу
Распахнутая дверь мэрии выходила прямо в коридор с белыми, свежевыкрашенными маслом стенами, на которых были приколоты кнопками разные административные объявления. Некоторые из них - например, объявление о срочном заседании муниципального совета - были написаны от руки круглым почерком. Возможно, писал их сам учитель. Серый пол, выложенный плитками, такая же серая деревянная мебель… Дверь направо вела, очевидно, в зал заседаний, где стояли бюст Марианны и флаг, а полуоткрытая дверь налево - в канцелярию. В пустой комнате стоял запах выкуренных сигар. Лейтенант Даньелу, превративший в последние дни канцелярию в свой главный штаб, еще не приходил.
На другом конце коридора, как раз напротив входной двери, была раскрыта настежь двустворчатая дверь, ведущая во двор, в самой середине которого росла липа. Там же, во дворе, приютилось низкое здание школы; в трех его окнах виднелись лица мальчишек и девчонок, а позади них - новый учитель, которого комиссар Мегрэ уже видел в гостинице.
Всюду царила тишина, и лишь из кузницы доносились частые удары молота о наковальню. В глубине двора виднелись дощатые изгороди, зеленеющие сады с распускающейся сиренью, белые и желтые домики, раскрытые всюду окна…
Мегрэ свернул налево и направился к дому учителя Гастена. Когда он поднял руку и хотел уже постучать в дверь, она неожиданно отворилась, и Мегрэ очутился на пороге кухни. Там, склонившись над тетрадью, сидел за столом, покрытым клеенкой, мальчуган в очках.
Оказалось, что дверь ему отворила мадам Гастен. Она увидела в окно, как он остановился во дворе, посмотрел по сторонам и медленно направился к ним.
- Я еще вчера узнала о вашем приезде, - сказала она, отступая в сторону, чтобы пропустить его. - Входите, господин комиссар. Если бы вы только знали, как я вам рада!
Она вытерла мокрые руки о передник и обратилась к сыну, который так и не поднял головы и вроде бы не замечал посетителя: - Жан-Поль, почему ты не поздоровался с господином комиссаром?
- Здравствуйте.
- Поднимись в свою комнату.
Кухня была очень маленькая, и, несмотря на раннее утро, в ней было необыкновенно чисто и уютно.
Юный Гастен молча взял книгу и, пройдя по коридору, стал подниматься по лестнице.
- Проходите сюда, господин комиссар.
Они прошли через коридор в комнату, служившую гостиной, которой, видимо, никогда не пользовались. У стены стояло пианино, круглый дубовый стол, кресла с кружевными салфеточками под голову, на стенах висели фотографии, и всюду были расставлены разные безделушки.
- Садитесь, пожалуйста.
В доме было четыре комнаты, но все такие маленькие, что Мегрэ сразу же почувствовал себя огромным, нескладным, и, может, поэтому ему показалось, что он попал внезапно в нереальный мир.
Ему говорили, что мадам Гастен похожа на мужа, но он никогда бы не подумал, что настолько. Их действительно можно было принять за брата и сестру. Такие же жидкие, неопределенного цвета волосы, какое-то вытянутое вперед лицо, светлые близорукие глаза… И ребенок, в свою очередь, был некоей искаженной копией собственных родителей.
Интересно знать, что он там, наверху, делает: подслушивает их разговор или опять уткнулся в тетрадь? Ему было тринадцать лет, а выглядел он маленьким старичком или, точнее, человеком вне возраста.
- Я запретила ему идти сегодня в школу, - объяснила мадам Гастен, закрывая дверь. - Мне кажется, что так будет лучше. Вы же знаете, как жестоки бывают дети…
Если бы Мегрэ поднялся, то наверняка бы заполнил всю комнату, поэтому он неподвижно сидел в кресле, жестом пригласив собеседницу последовать его примеру: слишком уж было утомительно смотреть на нее снизу вверх.
Угадать ее возраст было почти невозможно. Точь-в-точь как у сына. Мегрэ знал, что ей не больше тридцати четырех лет, но ему редко приходилось видеть женщину, настолько лишенную всякой женственности. Под платьем какого-то унылого цвета угадывалось тощее, изможденное, чуть сгорбившееся тело. Кожа у нее в деревне не загорела, а приобрела сероватый оттенок. Даже голос был какой-то устало-погасший.
Она попыталась улыбнуться, робко протянула руку и, взяв Мегрэ за плечо, еле слышно произнесла:
- Я так вам благодарна, что вы ему поверили!
Он не мог ей признаться, что и сам еще не знает, почему он вдруг решил поехать сюда: может, в этом повинно весеннее солнце над Парижем, а может, воспоминание об устрицах и белом вине…
- Если бы вы только знали, господин комиссар, как я себя упрекаю! Ведь это я виновата во всем, что здесь произошло. Я испортила жизнь и ему, и нашему сыну… Я стараюсь искупить свою вину. Я ведь очень сильная…
Он испытывал примерно такое же чувство неловкости, как если бы пришел невзначай в дом, где лежал покойник, и не знал бы, что сказать. Он попал в особую среду, в своего рода одинокий особняк, вокруг которого кипели и клокотали деревенские страсти.
Все трое - Гастен, его жена и их сын - настолько отличались от всех прочих обитателей, что комиссар хорошо понимал, почему здешние крестьяне не доверяют им.
- Я не знаю, чем все кончится, - продолжала она, вздохнув, - но я не могу поверить в то, что суд может приговорить невиновного. Это такой необыкновенный человек! Вы видели его, однако вы его не знаете… Скажите, как он чувствовал себя вчера вечером?
- Хорошо. И очень спокойно.
- Правда, что ему надели наручники на перроне?
- Нет. Он сам пошел за двумя полицейскими.
- И много было там народу?
- Все прошло тихо и незаметно.
- Как вы думаете, может, ему что-то нужно? У него ведь слабое здоровье. Он не из крепышей…
Она не плакала. Она, наверно, столько пролила в жизни слез, что больше их и не осталось. У окна, как раз над ее головой, висела фотография молодой девушки, почти толстушки, и Мегрэ не мог оторвать от нее глаз, спрашивая себя: неужели она и в самом деле была когда-то такой - со смеющимися глазами и с ямочками на щеках?..
- Да, - вздохнула она, - тогда я была молода…
Рядом с этой фотографией висела другая - фотография Гастена. Он почти не изменился, с той только разницей, что тогда он носил довольно длинные волосы, как у художников, и, конечно, писал стихи.
- Вам уже рассказали? - пробормотала она, бросив настороженный взгляд на дверь.
И он почувствовал, что именно об этом она и хотела рассказать, что именно об этом она и думала с тех пор, как он приехал, что именно это и было для нее самым важным.
- Вы говорите о том, что произошло в Курбевуа?
- Да, о Шарле…
Спохватившись, она покраснела, как будто произнесла запретное имя.
- Шевассу?
Она утвердительно кивнула.
- Я все еще спрашиваю себя, как это могло случиться. Я столько выстрадала, господин комиссар!.. И я хотела бы, чтобы мне объяснили! Видите ли, я не плохая женщина. Я познакомилась с Жозефом, когда мне было пятнадцать лет, и сразу же поняла, что выйду за него замуж. Мы вместе готовили нашу будущую жизнь. Мы оба решили, что будем учить детей.
- Эту мысль подал вам он?
- Думаю, что да. Он умнее меня. Это человек с головой. Но он очень скромен, и люди не всегда это понимают. Мы получили наши дипломы в один и тот же год и поженились; с помощью влиятельной кузины мы оба получили назначение в Курбевуа.
- Вы полагаете, что все это имеет отношение к тому, что здесь произошло во вторник?
Она взглянула на него с удивлением. Ему не следовало было прерывать ее, так как она могла растеряться и стать в тупик.
- Во всем виновата я… - Нахмурившись, она постаралась пояснить свои слова: - Если бы не случилось того, что было в Курбевуа, мы не приехали бы сюда. Там Жозеф пользовался общим уважением, ибо городские жители куда более современны, нежели здешние. Он преуспевал там. У него было будущее.
- А вы?
- Я тоже. Он помогал мне, давал советы. А потом наступил день, когда я будто сошла с ума. Я и теперь себя спрашиваю: что же тогда со мной случилось? Ведь я не хотела этого, боролась с собой. Даже дала себе клятву, что никогда не позволю поступить так… А когда приходил Шарль…
Она снова покраснела, будто боясь, что рассказ ее неприятен Мегрэ.
- Простите меня… Я не думаю, что это была любовь… ведь я люблю и всегда любила Жозефа. Я была как в лихорадке и забывала обо всем на свете, даже о нашем сыне, который был еще крошкой… Я могла его бросить, господин комиссар. Я и в самом деле надумала бросить их обоих и уехать куда глаза глядят… Вы понимаете меня?
Он не решился сказать ей, что история ее весьма банальна. Ведь ей так хотелось верить, что это что-то из ряда вон выходящее, что она должна истязать себя, упрекать, упрекать…
- Мадам Гастен, вы католичка?
- Да, до встречи с Жозефом я была католичкой, как и мои родители. Но он верит только в науку и в прогресс. Он ненавидит священников.
- Вы перестали посещать церковь?
- Да.
- После того, что произошло?
- Я не могла туда ходить. Мне казалось, что я предала бы его опять… Когда мы приехали сюда, я думала, что мы сможем начать новую жизнь. Местные жители, как это всегда бывает в деревнях, смотрели на нас с недоверием. Но я была уверена, что в один прекрасный день они оценят достоинства моего мужа. Потом история в Курбевуа каким-то образом стала здесь известна, и даже ученики перестали его уважать. Я же говорила вам, что во всем виновата я…
- Не случались ли у вашего мужа столкновения с Леони Бирар?
- Случались… Ведь он секретарь мэрии, а эта женщина умела доводить людей до белого каления… Речь шла о пособии. Жозеф всегда был очень пунктуален. Он знает свой долг и отказывался подписывать липовые справки…
- Она знала, что у вас произошло?
- Как и все.
- Она и вам показывала язык?
- Когда я проходила мимо, она выкрикивала мне всякие грязные слова. Я старалась обходить ее дом стороной. Она не только высовывала мне язык, но и… Впрочем, это детали. И все-таки трудно поверить, что такая старая женщина… Да… Жозефу никогда не приходило в голову убить ее за все ее пакости. Он вообще никого не мог бы убить. Вы видели его. Это очень добрый человек, он хотел, чтобы все были счастливы…
- Расскажите мне о вашем сыне.
- Что я могу вам рассказать? Он похож на отца. Это спокойный ребенок, усидчивый, развитой не по возрасту. Он не первый в классе лишь только потому, что иначе мужа обвинили бы в том, будто он потакает своему сыну. Жозеф нарочно занижает ему оценки. Он все понимает. Мы объяснили ему, почему надо так поступать.
- Он знает о том, что случилось в Курбевуа?
- Мы никогда ему об этом не говорили. Но его товарищи наверняка не упустили такой возможности. А он делает вид, что ничего не знает.
- Он играет с детьми?
- Сначала играл. Но в течение последних двух лет, когда жители деревни ополчились на нас, он предпочитает сидеть дома. Много читает. Я учу его играть на пианино. Для своего возраста он уже довольно хорошо играет.
Окно в комнате было закрыто, и Мегрэ стало душно. Он спрашивал себя: уж не превратился ли он в какую-нибудь старую фотографию, засунутую в толстый пыльный альбом?
- Ваш муж вернулся домой во вторник вскоре после десяти часов?
- Да… кажется, да… Меня столько раз допрашивали на разные манеры, так хотели добиться от меня противоречивых показаний, что теперь я уже ни в чем не уверена. Как правило, во время перемены он забегает на минутку на кухню и выпивает чашку кофе. В это время я бываю обычно наверху.
- Он не пьет вина?
- Никогда. И не курит.
- Во вторник он не приходил домой во время перемены?
- Он сказал, что не приходил. Я подтвердила его слова, так как он никогда не лжет. А потом выяснилось, что он заходил позже…
- И вы это отрицали?
- Я была уверена, что это так, господин Мегрэ. Позже я вспомнила, что видела на столе в кухне его грязную чашку. Я не знаю, приходил ли он во время перемены или позже.
- Мог он пройти в сарай для садовых инструментов так, чтобы вы его не видели?
- Наверху, в той комнате, где я была, окно не выходит на огород.
- Вы могли видеть дом Леони Бирар?
- При желании могла…
- Вы слышали выстрел?
- Я ничего не слышала. Окно было закрыто. Я стала страшно зябкой… Впрочем, я всегда была такой. И во время перемен, даже летом, я закрываю окна, чтобы не слышать шума.
- Вы мне сказали, что здешние люди не любят вашего мужа. Я хочу уточнить, есть ли в деревне люди, которые особенно рьяно настроены против вашего мужа?
- Конечно. Помощник полицейского.
- Тео?
- Да, Тео Кумар. Он живет сразу за нами. Наши сады соприкасаются. С утра он пьет белое вино у себя в погребе, а с десяти или одиннадцати часов идет к Луи и там пьет до вечера.
- Он ничем не занимается?
- У его родителей большая ферма. Он никогда в жизни не работал. Однажды в полдень, когда Жозеф и Жан-Поль были в Ла-Рошели, он пришел к нам в дом, часа в четыре. Я была наверху, переодевалась. Я услышала тяжелые шаги на лестнице. Это был Тео… пьяный. Он открыл дверь и начал смеяться. Потом стал приставать ко мне. Я стала отбиваться, расцарапала ему в кровь лицо. Он принялся ругаться, говоря, что такая женщина, как я, не должна важничать. Я открыла окно и пригрозила, что позову на помощь. Наконец он ушел. С тех пор он ни разу не сказал мне ни слова… Это он наблюдает за порядком в деревне. Наш мэр, господин Рато, все время занят своими делами и в мэрии бывает только в дни совещаний. Тео по своему усмотрению вершит все дела, оказывает всяческие услуги и всегда готов подписать любую бумажку…
- Вы не знаете, был ли он во вторник утром у себя в саду, как он говорит?
- Если он это говорит, то так и есть. Другие должны были его видеть. Правда, если он попросит их соврать в свою пользу, они не задумываясь сделают это.
- Вас не огорчит, если я поболтаю немного с вашим сыном?
Она покорно встала, открыла дверь:
- Жан-Поль! Иди сюда.
- Зачем? - раздался голос наверху.
- Комиссар Мегрэ хочет поговорить с тобой.
Послышались нерешительные шаги. В проеме двери появился мальчик с книгой в руке и, остановившись, исподлобья поглядел на Мегрэ.
- Подойди поближе. Ты же не боишься меня?
- Я никого не боюсь.
У него был почти такой же глуховатый голос, что и у матери.
- Ты был в классе во вторник утром?
Он сначала посмотрел на комиссара, потом на мать, как бы спрашивая себя, должен ли он отвечать даже на такой невинный вопрос.
- Можешь отвечать, Жан-Поль. Комиссар Мегрэ на нашей стороне.
Она вскинула взгляд на Мегрэ, как бы извиняясь за свои слова. Не отвечая, мальчик кивнул.
- Что случилось после перемены?
Снова молчание. Мегрэ преобразился в монумент терпения.
- Ты, конечно, хочешь, чтобы твоего отца выпустили из тюрьмы и чтобы нашли настоящего преступника.
Нелегко было рассмотреть через толстые стекла очков выражение его глаз. Он не отводил глаза в сторону, напротив, пристально смотрел в лицо своему собеседнику, и на его худеньком лице не дрогнул ни единый мускул.
- Пока мне известно только то, что говорят другие.
- Маленькая, самая незначительная деталь может навести меня на след. Сколько всего учеников в школе?
- Отвечай, Жан-Поль, - И он нехотя ответил:
- Всех тридцать два.
- Что значит "всех"?
- Маленьких и больших. Всех, кто записан.
Мать пояснила:
- Всегда есть отсутствующие. Иногда во время полевых работ в классе бывает человек пятнадцать, и нам не всегда удается послать полицейского к родителям.
- У тебя есть товарищи?
- Нет, - коротко ответил он.
- Неужели во всей деревне у тебя нет ни одного приятеля?
Тогда, как бы бросая вызов, он заявил:
- Я сын школьного учителя.
- И поэтому они тебя не любят.
Он промолчал.
- Что же ты делаешь во время перемен?
- Ничего.
- Ты не приходишь домой к маме?
- Нет.
- Почему?
- Потому что отец этого не хочет.
Мадам Гастен опять пояснила:
- Он не хочет выделять своего сына среди других учеников. Если Жан-Поль будет приходить домой во время перемен, то нельзя будет отказать в этом и сыну полицейского, и сыну мясника…
- Понимаю. Ты помнишь, что твой отец делал во вторник во время перемены?
- Нет.
- Он присматривает за детьми?
- Да.
- Твой отец всегда стоит посередине двора?
- Иногда стоит.
- В ту перемену он заходил домой?
- Не знаю.
Мегрэ редко приходилось допрашивать такого строптивого субъекта. Если бы перед ним был взрослый, он наверняка бы рассердился, и мадам Гастен это почувствовала. Стоя рядом с сыном, она как бы старалась защитить его, примирительно положив ему на плечо руку.
- Отвечай вежливо комиссару, Жан-Поль.
- А я и отвечаю вежливо.
- В десять часов вы все вернулись в класс. Подошел ли твой отец к доске?
Сквозь оконные занавески он видел здание школы и часть этой доски с написанными на ней мелом словами.
- Может, и подошел.
- Это был какой урок?
- Урок грамматики.
- Кто-то постучал в дверь?
- Может, и постучал.
- Ты не уверен в этом? Ты видел, как вышел твой отец?
- Не помню.
- Послушай… Когда учитель выходит из класса, ученики обычно вскакивают с мест, начинают смеяться и баловаться.
Жан-Поль молчал.
- Разве во вторник так не было?
- Не помню.
- Ты выходил из класса?
- Зачем?
- Ты мог пойти в уборную. Я вижу, что она находится во дворе.
- Нет, я не ходил туда.
- А кто подходил к окну?
- Не знаю.
Теперь Мегрэ встал и, сунув руки в карманы, крепко их сжал.
- Послушай…
- Я ничего не знаю. Я ничего не видел. Мне нечего вам рассказать! - выпалил вдруг мальчик и, выскочив из комнаты, взбежал по лестнице. Слышно было, как наверху хлопнула дверь.
- Не сердитесь на него, господин комиссар. Представьте себя на его месте. Вчера лейтенант допрашивал его больше часа, а когда Жан-Поль пришел домой, он не сказал мне ни слова, бросился на кровать и пролежал там до вечера с широко раскрытыми глазами.
- Он любит отца?
Она не совсем поняла смысл его вопроса.
- Я хочу сказать: любит ли он отца, восхищается ли он своим отцом? Или он любит больше вас? С кем - с вами или с ним - он более откровенен?
- Он ни с кем не откровенен. Конечно, мне он больше доверяет…
- Как он реагировал на арест отца?
- Он был таким же, каким вы его видели.
- Он не плакал?
- С самого раннего детства я не видела, чтобы он плакал.
- Когда у него появился карабин?
- Мы подарили ему карабин к Рождеству.
- Он часто им пользуется?
- Время от времени он отправляется гулять с карабином в руках, как заправский охотник, но я думаю, что стреляет он редко. Как-то раз он прикрепил мишень к липе, которая растет на дворе, но муж объяснил ему, что этим он портит дерево.