Мальчики из Бразилии - Айра Левин 19 стр.

- В таком случае нет ничего удивительного, что он смог обзавестись оборудованием. Но в таком случае он не может быть донором, если у детей другой цвет глаз.

- А вы знаете, кто глава Объединения Друзей? - Лена спросила у Либермана.

- Полковник по фамилии Рудель. Ганс Ульрих Ру­дель.

- С голубыми глазами? - спросил Клаус.

- Не знаю. Придется проверить. И данные о его семье, - Либерман смотрел на вилку, аккуратно подби­рая с тарелки кусочки моркови.

- Во всяком случае, - сказал Нюренбергер, - сей­час вы знаете, по какой причине были убиты все эти люди. Что вы теперь предполагаете делать?

Несколько мгновений Либерман сидел молча. Поло­жив вилку, он снял салфетку с коленей и расстелил ее на столе.

- Прошу прощения, - сказал он и, встав, вышел из кухни.

- Лена посмотрела ему вслед, перевела взгляд на его тарелку, а потом на Клауса.

- Дело не в этом, - сказал он.

- Надеюсь, что нет, - сказала она, стараясь разде­лать ребром вилки свой кусок мяса.

Клаус не смотрел на нее, наблюдая за Либерманом, который подошел к книжной полке в другой комнате.

- Это мясо, конечно, тоже великолепно, - заметил Нюренбергер. - И когда-нибудь нам станет доступно мясо гораздо более лучшего качества и более дешевое, благодаря однояйцевому репродуцированию. Оно рево­люционизирует животноводство. И, кроме того, сохра­нит вымирающие виды, как, например, леопарда.

- То есть вы защищаете эти исследования? - спро­сил Клаус.

- Они не нуждаются в защите, - ответил профессор биологии, - Они представляют собой всего лишь техни­ку, и, как любая другая техника, она может пойти на пользу и на вред,

- Пока я придумал только два толковых способа ее использования, - сказал Клаус, - которые вы только что упоминали. Дайте мне лист бумаги и ручку, и через пять минут я представлю пятьдесят доводов против.

- Почему ты вечно споришь? - вмешалась Лена. - Если бы профессор сказал, что это ужасно, ты тут же стал бы говорить о животноводстве.

- И совсем не так, - пробормотал Клаус.

- А вот и так. Ты будешь спорить против своих же доводов.

Но Клаус уже не смотрел на Лену, наблюдая за Либерманом, стоящим к нему в профиль, склонив голову к открытой книге, он слегка раскачивался: ну, чисто еврей за молитвой. Хотя не Библия: тут таких книг не держат. Собственная книга Либермана? Где-то там она должна быть. Проверяет, какой цвет глаз у полковника?

- Клаус? - Лена предложила ему еще салата.

Он взял его.

Посмотрев на Либермана, Лена опять вернулась к столу,

- Мне с трудом удастся держать язык за зубами, - сказал Нюренбергер, - относительно того, что я узнал.

- Вы должны, - сказал Клаус.

- Знаю, знаю, но это будет нелегко. Двое из моих знакомых биологов пытались проводить такие экспери­менты, но только с кроликами.

На пороге кухни появился Либерман; лицо у него было осунувшимся и пепельного цвета, в руке болтались очки, которые он придерживал за дужку.

- В чем дело? - спросил Клаус, ставя тарелку с салатом.

Либерман обратился к Нюренбергеру

- Разрешите задать мне дурацкий вопрос.

Нюренбергер кивнул.

- Тот, кто дает свои клетки, - сказал Либерман. - Донор. Он обязательно должен быть живым?

- Нет, не обязательно, - ответил Нюренбергер. - К отдельным клеткам не относится понятие "живая" или "неживая", о них можно говорить только "вскры­тая" или "невскрытая". Из пряди волос Моцарта - хотя даже не пряди, хватит одного волоска с головы Моцарта - некто, обладающий мастерством и обору­дованием, - он улыбнулся Клаусу, - и, конечно, женщиной, - он повернулся к Либерману, - может создать несколько сот малышей-Моцартов. Поместите их в хорошие дома, дайте им соответствующее воспи­тание и обращение - и в конце концов появятся пять или шесть взрослых Моцартов, которые подарят миру прекраснейшую музыку.

Прикрыв глаза, Либерман сделал неверный шаг впе­ред и покачал головой.

- Не музыку, - сказал он. - И не Моцарты.

Он вынул из-за спины книгу и показал им ее назва­ние: "ГИТЛЕР": на белой обложке тремя броскими штрихами были изображены лишь усики, острый нос и клок волос.

- Его отец был гражданским служащим, - сказал Либерман, - таможенником. Ему было пятьдесят два года, когда... на свет появился мальчик. Матери было двадцать девять. - Он огляделся в поисках места, куда бы положить книгу и, не найдя такового, пристроил том на одну из горелок газовой плиты. Затем он снова пере­вел взгляд на присутствующих. - И умер в шестьдесят пять лет, - сказал он, - когда мальчику было тринад­цать лет, почти четырнадцать.

Оставив стол неубранным, они расселись в другой комнате. Либерман и Клаус на неубранной постели, Ню­ренбергер на стуле, Лена на полу.

Они молча смотрели на стоящие перед ними пустые стаканы, на кусочки морковки на тарелках и орешки миндаля. Они смотрели друг на друга.

Взяв несколько миндалинок, Клаус стал подбрасывать их на ладони.

- Девяносто четыре Гитлера, - сказал Либерман, покачав головой. - Нет, - сказал он. - Нет. Это невозможно.

- Конечно, это не так, - пробурчал Нюренбер­гер. - Просто есть девяносто четыре мальчика, с той же генетической наследственностью, что у Гитлера. Но развитие их может пойти совершенно разными путя­ми. Во всяком случае, большинства из них.

- Большинства, - сказал Либерман. Он кивнул Кла­усу и Лене. - Большинство. - Он посмотрел на Ню­ренбергера. - И кое-кто все же останется, - сказал он.

- Сколько? - спросил Клаус.

- Не знаю, - ответил Нюренбергер.

- Вы сказали, что они могут получить пять или десять Моцартов из нескольких сотен его копий. Сколь­ко Гитлеров может получиться из девяносто четырех? Один? Два? Три?

- Не знаю, - повторил Нюренбергер. - Как я и говорил. И на деле никто этого не может знать. - Он мрачно усмехнулся. - Личностные тесты среди лягушек не проводятся.

- Попробуйте хотя бы прикинуть, - сказал Либер­ман.

- Если подобранные родители сходны только по воз­расту, расе и занятиям отца, то я бы сказал, что перс­пективы весьма сомнительны. Для Менгеле, я хочу ска­зать; нас же они устраивают.

- Но не в полной мере, - сказал Либерман.

- Нет, конечно, нет.

- Если бы даже существовал только один такой ... - промолвила Лена, - всегда существовала бы возмож­ность, что он... пойдет по правильному пути. По ужас­ному пути.

Клаус обратился к Либерману.

- Вы помните, что сказали на лекции? Кто-то спро­сил вас, представляют ли опасность группы неонацистов, и вы ответили, что пока нет, но если социальные условия ухудшатся - что, видит Бог, происходит каждый день - и если появится другой лидер типа Гитлера...

Либерман кивнул.

- Который с помощью телевизионных спутников сможет обращаться ко всему миру. Глас божий с небес, - закрыв глаза, он прижал руки к лицу, придавив веки.

- Сколько из этих отцов было убито? - спросил Нюренбергер.

- И в самом деле! - спохватился Клаус. - Только шестеро! Дела еще не так плохи, как может показаться!

- Восемь! - Либерман опустил руки, моргая покрас­невшими глазами. - Вы забыли Гатри в Тусконе и еще кого-то между ним и Карри. Есть и другие, в иных странах, о которых мы, скорее всего, ничего не заем. Нам известно только о тех, кто был с самого начала; во всяком случае, так обстоит дело в Штатах.

- Эксперименты с первой группой, должно быть, прошли более успешно, чем он сам ожидал, - сказал Нюренбергер.

- Я не могу отделаться от ощущения, - заметил Клаус, - что в какой-то мере вы даже рады этому достижению.

- Ну, вы не можете не признать, что чисто с научной точки зрения оно представляет собой огромный шаг впе­ред.

- Боже небесный! Вы хотите сказать, что можете спокойно сидеть здесь и...

- Клаус, - остановила его Лена.

- Ну, дерьмо! - Клаус отшвырнул косточку минда­ля.

- Завтра же я отправлюсь в Вашингтон, - сказал Либерман, обращаясь к Нюренбергеру, - поговорить с их Федеральным Бюро Расследований. Я знаю, кто из отцов должен быть следующей жертвой; они смогут пой­мать убийцу, они должны будут поймать его. Не хотите ли поехать вместе со мной и помочь убедить их?

- Завтра? - переспросил Нюренбергер. - Я, скорее всего, не смогу.

- Даже, чтобы предупредить появление нового Гит­лера?

- Господи! - Нюренбергер потер лоб. - Да, конеч­но, - сказал он, - если я в такой мере вам нужен. Но, видите ли, там есть ученые в Гарварде, Коренелле, в Калтехе, чьи заслуги куда более весомы, чем мои и кто, во всяком случае, произведет на власти куда большее впечатление, хотя бы потому, что они американцы. Я могу дать вам их имена и названия учебных заведений, если вы хотите...

- Да, хотел бы.

- ... и если почему-то я еще буду вам нужен, то, конечно же, я отправляюсь с вами.

- Хорошо, - сказал Либерман. - Благодарю вас.

Из внутреннего кармана Нюренбергер вынул ручку и записную книжку в кожаном переплете.

- Шеттлс, скорее всего, сможет вам помочь, - ска­зал он.

- Запишите его имя, - попросил Либерман, - и как я могу связаться с ним. Запишите всех, кого помните. - Повернувшись к Клаусу, он сказал: - Профессор прав, американцы лучше. Двух иностранцев они просто выставят.

- Разве у вас там нет контактов? - спросил Клаус.

- Они не помогут, - ответил Либерман. - Во вся­ком случае, в Министерстве юстиции. Но я пробьюсь. Я буду двери вышибать. Боже небесный! Подумать только! Девяносто четыре юных Гитлера!

- Девяносто четыре мальчика, - продолжая писать, уточнил Нюренбергер, - с той же самой генетической наследственностью, что и у Гитлера.

Гостиница "Бенджамин Франклин", где ему предсто­яло остановиться, по мнению Менгеле, не заслуживала и десятой доли одной звезды, набором которых обычно оценивается качество отеля. Хотя, как место, где пред­стояло наконец избавиться от врага, который уничтожил дело его жизни и последнюю надежду (поправка - уве­ренность) в превосходстве арийской расы, гостиница за­служивала три с половиной звезды, а, может, даже и четыре.

К тому же, клиентура, толпившаяся в холле, была преимущественно черной, и это позволяло предполагать, что преступления в гостинице не были редкостью. Как доказательство этого предположения, если тут вообще были нужны доказательства, на двери его 404-го номера красовалась надпись крупными буквами: "Ради вашей же собственной безопасности всегда держите двери за­крытыми". Он оценил предупреждение.

С другой стороны, тут было достаточно немноголюд­но; в 11 40 утра подносы с завтраками продолжали сто­ять у дверей многих номеров. Едва только избавившись от этого чертового шарфа, закрывавшего ему шею (толь­ко при пересечении границ и, может быть, в Германии он будет им пользоваться), он, вынырнув наружу, пере­нес в номер поднос, хлебницу и плакатик "Прошу не беспокоить". Бросив плакатик на стол, где уже валялся такой же, он стал изучать план этажа, прикрепленный к двери; на него вели три лестницы, одна из которых была тут же за углом коридора. Выйдя, он нашел ее и открыл двери, осмотрел лестничную площадку и выкра­шенные серым лестничные пролеты.

Оборудование тут было отвратительным. Ко времени появления с ленча он уже извлек из прямой кишки трубочку с алмазами, промыл ее, припудрил раздражен­ную после бритья кожу шеи, распаковал все свои вещи, посидел у телевизора и набросал список всего, что ему предстояло купить и сделать. Но официант, который принес ленч, оказался белым, примерно его лет, шести­десяти или около того, одетый в белый сюртук, который, скорее всего, можно приобрести в любом магазине рабо­чей одежды. Купить его было куда легче, чем похищать, и он записал эту покупку тоже.

Поесть, познакомиться с симпатичной женщиной... впрочем, забыть об этом.

Он покинул отель в начале второго, воспользовав­шись боковой дверью, Темные очки, отсутствие усов, шляпа, парик, шарф, высоко поднятый воротник. Пис­толет в наплечной кобуре. Ничего ценного в той жалкой комнатке не осталось, но в Штатах лучше всего быть при оружии.

Улицы Вашингтона оказались чище, чем он предпо­лагал, и достаточно привлекательны, но после недавно выпавшего снега они были мокрыми. Первым делом он остановился у обувного магазина и приобрел себе пару обуви на резиновой подошве. Из лета он сразу же ока­зался в зиме, а он всегда был чувствителен к холоду; в списке покупок был и набор витаминов.

Он гулял, пока не набрел на книжный магазин, войдя в который сменил темные очки на обыкновенные. Он нашел экземпляр книги Либермана и внимательно рас­смотрел его небольшую квадратную фотографию на по­следней обложке. Спутать такой еврейский шнобель просто невозможно. Полистав страницы, он добрался до подборки снимков в середине книги и нашел свой собст­венный; вот уж трудновато будет Либерману опознать его. Снимок был сделан в Буэнос-Айресе и, скорее всего, оказался лучшим из тех, что попали Либерману в руки; но ни в парике и с усами, ни со своим ежиком седоватых волос и начисто выскобленной верхней губой - ни в том, ни в другом случае он, увы, ничем не напоминал того симпатичного мужчину, которым был шестнадцать лет назад. Конечно же, Либерман его не опознает.

Поставив книгу обратно на стеллаж, он остановился у полки с путеводителями. Выбрав атласы дорог США и Канады, он расплатился двадцатидолларовой купюрой. Аккуратно пересчитав сдачу, он кивнул и покинул книжный магазин.

Снова надев черные очки, он двинулся в район не столь оживленных улиц. Он никак не мог найти того, что ему было нужно и наконец спросил молодого черного - кто, как не он, должен знать лучше всего? Он дви­нулся дальше, повинуясь на удивление точно данным ему указаниям.

- Какого типа нож? - из-за стойки спросил его черный продавец.

- Для охоты, - объяснил он.

Он выбрал самый лучший. Производство Германии, отлично лежит в руке, поистине великолепное изделие. И так остер, что им без труда можно было отрезать ленточки от листа бумаги на весу. Еще две двадцатки и десятка.

Рядом располагалась аптека. Он приобрел свои вита­мины.

В следующем квартале он увидел вывеску "Рабочая одежда".

- Как мне кажется, вам нужен тридцать шестой размер.

- Да.

- Не хотите ли примерить?

- Нет.

Из-за оружия.

Он купил еще и пару белых хлопчатобумажных пер­чаток. Ему так и не удалось найти продовольственный магазин. Никто не знал, где он находится; наверное, они вообще не ели.

Наконец он нашел один, залитый светом, супермар­кет, забитый черной публикой. Он купил три яблока, два апельсина, два банана и для полноты набора аппе­титно выглядевшую кисть винограда без косточек.

К "Бенджамину Франклину" он добрался на такси - к боковому входу, будьте любезны - и в 3.22 уже сидел в своей жалкой комнатушке.

Передохнув, он съел виноград и, расположившись в удобном (ха!) кресле, стал рассматривать атлас, то и дело справляясь со списком имен, адресов и дат. До Уиллока добраться он успеет - предполагая, что тот все еще обитает в Нью-Провиденсе, Пенсильвания - почти точно по расписанию, ну, а потом уж, как получится. У него шесть месяцев, и он постарается в них уложиться. К Дэвису в Кентакки, затем он поднимется вверх в Канаду за Штрогеймом и Морганом. Потом в Швецию. Нужно ли ему будет возобновлять визу?

Отдохнув, он стал репетировать будущие действия. Сняв парик, он надел белый смокинг, белые перчатки и стал шлифовать умение непринужденно нести на подно­се корзину с фруктами; раз за разом он повторял: "При­мите поздравления от администрации отеля", пока не добился более-менее удовлетворительного произноше­ния.

Заняв позицию спиной к запертой двери, он прики­дывал, как, произнеся выученную фразу, он пронесет поднос через комнату и поставит его на буфет, вытянет нож из ножен за поясом и повернется, держа нож за спиной; сделает несколько шагов и остановится, отведя назад левую руку - "Благодарю вас, сэр". Левой рукой захват сзади, удар правой.

- Благодарю вас, сэр. Благодарю вас, - произноше­ние никак не давалось. Захват левой, удар ножом с правой руки.

Но даст ли этот еврей на чай?

Он стал продумывать и другие варианты действий.

***

Залитое солнцем плато облаков неожиданно ушло из-под крыла, и внизу открылась черно-синяя плоскость океана, испятнанная белыми барашками волн; сверху она казалась неподвижной. Подперев подбородок рукой, Либерман не сводил с нее глаз.

М-да.

Он лежал без сна всю ночь и весь день, не ощущая потребности в отдыхе, думал о выросшем Гитлере, бро­сающем свои пронизанные демонической ненавистью ре­чи в толпу, уже забывшую уроки истории. О двух или даже трех Гитлерах, в разных местах пришедших к власти, в окружении признавших его последователей, считающих самих себя первыми человеческими сущест­вами, появившимися на свет в результате процедуры, которая в 1990 году будет общеизвестна и широко прак­тиковаться. Этот человек, единый в нескольких лицах, схожих более, чем братья-близнецы - разве не могут они объединить силы и развязать (с оружием 1990 года!) первую и последнюю межрасовую войну? Конечно, в этом и заключалась надежда Менгеле, о чем Барри пе­редал его словами: "И предполагается, что с Божьей помощью мы придем к триумфу арийской расы!" На словах он к этому и стремился.

После того, как в 72-м году скончался Гувер, у него была почти стопроцентная уверенность, что его столь радостным известиям будет дан от ворот поворот. Он уже слышал удивленный вопрос:

- Яков... кто?

Как легко было прошлым вечером сказать Клаусу, что он все организует, что он двери будет сшибать с петель; но, по правде говоря, никаких контактов, никаких свя­зей у него не было. В свое время он встречался с парой сенаторов, которые по-прежнему занимали свои посты и кто-то из них, конечно, и мог бы открыть нужные двери. Но сейчас, придавленный ужасом от открытия, он боял­ся, что даже при открытых дверях упущено слишком много времени. Можно расследовать обстоятельства смерти Карри и Гатри, опросить их вдов, спросить Уиллоков... но сейчас во главе угла стояла настоятельная необходимость поймать возможного убийцу Уиллока и через него выследить остальных пятерых. Остальные из девяноста четырех человек должны будут остаться в живых; ручка сейфа (если воспользоваться сравнением Лены; стоит запомнить его выразительность и в свое время использовать), не должна встать на засечку по­следнего и самого опасного номера в этой комбинации.

И, что еще хуже, 22-е число - всего лишь примерная дата предполагаемой смерти Уиллока. А что, если по­длинная дата уже прошла несколько дней назад? А что, если - смешно, до чего такая мелочь может сказаться на всей будущей истории - Фрида Малони ошиблась, посчитав, что щенку было всего десять недель от роду? А что, если ему было девять недель или даже восемь, когда Уиллоки получили своего ребенка? Убийца уже мог сделать свое дело и исчезнуть несколько дней назад.