"А у тебя, милая, наверное, бабушки не было,- пожалел капитан девушку.- Ты так и проживешь всю жизнь, скривив свои губки".
Статья в "Смене" называлась "Дом Арлекинов". Она начиналась словами: "Двадцать лет - замечательный возраст: расцвет молодости! Для человека. А для театра, оказывается, роковой. В двадцать лет театр должен умереть, считал великий Станиславский".
"Красивые слова,- подумал капитан.- А что же театр? Решил не умирать?"
Дальше автор статьи писала о том, что на "Конгрессе дураков" в Ленинграде "Театр Арлекинов" проводили "в последний путь". "По-моему,- утверждала журналистка Сернушкина,- способность пошутить над собственной смертью - признак молодости".
- Хороший признак! - прошептал Панин с изумлением и посмотрел на библиотекаршу.
- Вы что-то сказали? - девица по-прежнему не спускала с капитана глаз. Наверное, боялась, что он выдерет нужный ему номер газеты и унесет к себе в управление.
- Способность пошутить над собственной смертью - это признак молодости?
- Как это? - библиотекарша так удивилась, что презрительная гримаска исчезла.
- Черный юмор! - вздохнул капитан и снова принялся было за статью, но фраза, произнесенная им, видно, не на шутку заинтриговала библиотекаршу.
- Я плохо поняла ваш афоризм,- сказала она и почему-то покраснела.- Вы хотели сказать, что в молодости со смертью нельзя шутить?
- Со смертью, милая девушка, в любом возрасте шутки плохи! - серьезно произнес он.- Это я вам официально заявляю. А тут,- он постучал пальцем по газете,- одна гражданка решила пошутить.
- И что? Ее убили?
- Да нет, не убили! - капитан весело рассмеялся, разглядывая библиотекаршу. Без презрительной гримаски ее можно было бы назвать милашкой.- Не убили, слава Богу! А за уши я бы ее отодрал. Вы потом прочитайте, что она тут накарябала.
Статья была довольно длинная и восторженная. "Одни всхлипы и вскрики",- сердито думал Панин, быстро пробегая глазами строчки в поисках фамилии пропавшего певца.
"Вечный поиск требует жертв. К "Арлекинам" приходили многие. Были среди них талантливые. Даже очень. И уходили. Не выдерживали. Нужна была не просто полная самоотдача, требовалось самоотречение. Ушел Леня Орешников, не захотевший ограничить свои интересы ради коллектива, в котором вырос, сделал себе имя. Остались те, кто принял условия "Арлекинов". Они - основа театра, носители его неписаных законов. Они - образцы. И одновременно - жертвы. Потому, что в коллективе объединяются не половинки, которые легко составляют целое, не абстрактные существа, а конкретные личности, которым неизбежно приходится что-то менять в своей судьбе, отказываться от ее предложений, шансов".
"Орешников не отказался от своего шанса,- с удовлетворением подумал капитан.- И правильно сделал!" - Впечатление о "Театре Арлекинов" у Панина складывалось неважное. Он только сомневался - не журналистка ли виновата? Не под ее ли резвым пером театр выглядит братской могилой? Но если все, о чем она написала, правда, то такому яркому таланту, как Орешников, у "Арлекинов", наверное, не хватало воздуха.
Особенно много всхлипов в статье досталось на долю певицы Татьяны Данилкиной. "Если она жена главного режиссера Данилкина,- решил капитан,- то не слишком-то скромно расточать столько дифирамбов".
И еще одно место в статье привлекло внимание капитана: "Арлекины" говорят о себе: "Мы - большая итальянская семья". Что такое "итальянская семья", представляют даже те, кто в Италии не бывал…" Панину тоже не приходилось бывать в Италии, но его представления об "итальянской семье" были слишком профессиональны и вызывали в памяти имена Аль Капоне, Лючиано и других "крестных отцов".
"Интересно, как отнеслись к этим пассажам в самом театре? - подумал Панин.- Надо будет выяснить". Он записал в свой потрепанный блокнот адрес театра, имена упоминавшихся в статье актеров. Поблагодарил библиотекаршу.
- Если вам очень нужна эта газета, я могу поискать дома. Мы с мамой выписываем "Смену",- сказала девушка, провожая капитана. Тон у нее теперь был доброжелательный, даже ласковый, но презрительная гримаска опять угнездилась на лице. Наверное, происходило это непроизвольно.
- Спасибо, девушка. Все, что нужно, я узнал. Не стоит беспокоиться,- поблагодарил Панин, а сам внутренне усмехнулся, отметив полученную информацию о том, что "Смену" они выписывают с мамой. Не замужем, стало быть.
На улице рядом с библиотекой стоял тощий и длинный акселерат с большим диском Орешникова. Кумир молодежи глядел на капитана с яркого глянцевого конверта довольно самоуверенно. С тех пор как Александру поручили им заняться, певец подкарауливал капитана на каждом шагу. Стоило ему включить радио в машине, как тут же начинал петь Орешников. Размахивая гитарой, он улыбался Панину с плакатов, развешанных чуть ли не на каждой улице.
"Не замечал я его раньше, что ли?" - удивлялся капитан. Он сел в машину, прикинул, как быстрее всего добраться до Пионерской улицы, где "Театр Арлекинов" приютился в каком-то подвале. "Через десять минут буду на месте,- решил Панин, но тут же сморщился, вспомнив про рапорт начальника ГАИ.- А сегодня как раз четверг, день безопасности уличного движения. Придумают тоже! Ну почему следует вести автомобиль особенно осторожно только в четверг!"
Панин уже переехал через Биржевой мост, когда вдруг понял, что в "Театре Арлекинов" ему, в общем-то, делать нечего. Вчера вечером, слушая туманные намеки кое-кого из гостей и наблюдая, как многозначительно кивает Никонов, он просто попался на удочку. Поддался чужим неясным эмоциям. Два года уже минуло, как Орешников ушел из театра. Год, судя по словам Тамары, труппа "кувыркалась" и "пускала пузыри", лишившись лидера. И если с певцом ничего не случилось в те дни, когда актеры выступали при пустом зале и винили в этом Орешникова, то мстить ему сейчас - чушь!
- Чушь и глупость! - громко повторил Панин.- А я, дурак, вместо того чтобы заняться версией о рэкетирах, ударился в литературу! Ну о чем я буду спрашивать этих чудиков, которые способны "подшутить над собственной смертью"?! Нечего мне там делать, нечего,- уговаривал себя капитан, а сам уже катил по Пионерской, разглядывая вывески на домах. Не мог он сейчас вернуться в управление. Начальству-то просил передать, что поехал в театр!
5
- Что вы можете рассказать о Леониде Орешникове? - спросил капитан, когда они сели с главным режиссером в мягкие удобные кресла в крошечном, но уютном кабинете.
Данилкин не торопился с ответом. Изучающе смотрел на Панина, словно прикидывал, стоит ли отвечать этому незваному гостю. Главный режиссер был худ и бледен. Капитан знал, что Данилкин и сам занят в спектаклях, и подумал: "Ему и лицо белить не надо, только надеть колпак". Он никак не мог отделаться от ощущения, что все время примеряет к главному режиссеру костюм арлекина.
- А кто такой Леонид Орешников? - наконец нарушил молчание Данилкин, и его опрокинутое лицо стало замкнутым. Ледяной тон главрежа не оставлял сомнений в истинном значении его фразы.
Такого поворота Панин не ожидал.
- Леонид Николаевич Орешников, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, служил в "Театре Арлекинов" с декабря восемьдесят первого по март восемьдесят седьмого под руководством главного режиссера Данилкина…
- Капитан, повторяю еще раз,- голос Данилкина звучал теперь спокойно, даже доброжелательно.- С человеком, которого вы сейчас назвали, я никогда не был знаком и ничего о нем не слышал…
"Ну, сукин сын!" - внутренне вскипел Панин. Он чуть было не ляпнул сгоряча: "Что вы тут театр устраиваете!", но вовремя спохватился и сказал:'
- Валерий Николаевич, я не знаю ваших взаимоотношений с Орешниковым, но хочу предупредить: отвечать на мои вопросы вам все-таки придется. Не здесь, так на Литейном, в служебном кабинете. Человек-то пропал.
- Я еще раз повторяю…- начал было Данилкин.
- Да хватит придуриваться! - не выдержал Панин.- Я к вам пришел по серьезному делу, за помощью, а вы…
- А как с точки зрения законности и демократии - допустимо ли следователю кричать?
- Во-первых, я не следователь,- жестко сказал Панин,- во-вторых, в законе сказано, что отказ свидетеля от дачи показаний карается в уголовном порядке.
- А я свидетель? Чему? Пропаже этого подонка Орешникова?
Данилкин произнес все это так, как будто находился на сцене. Он даже заломил руки, как будто перед ним сидел не доведенный до кипения милицейский капитан, а сотни три восторженных зрителей.
Панин промолчал.
- Вы можете меня зарезать - я сейчас отвечать не буду…
- Придете завтра в десять на Литейный,- быстро сказал капитан, почувствовав слабинку своего визави. Он оторвал от перекидного календаря листок, записал свой телефон, номер кабинета. Положил на стол. Потом взял листок обратно и записал домашний телефон.- Сейчас я поговорю с актерами труппы.
- Говорите,- безразлично махнул рукой Данилкин.
И в разговорах с актерами капитан не преуспел. Он решил не вызывать всех по очереди в кабинетик главного режиссера, а беседовать с людьми где придется - на сцене, в зрительном зале, в фойе. В привычной для них обстановке. Однако театрик оказался таким маленьким, что разговоры проходили на виду у всех. Но Панин мог поклясться, что не это было причиной нежелания собеседников откровенничать. Впечатление создалось такое, как будто актеры дали себе клятву вычеркнуть своего бывшего коллегу из памяти. Капитану даже показалось, что здесь ждали прихода милиции и заранее сговорились молчать. Нет, это не носило характера такой откровенной демонстрации, как с главным режиссером. Но каждую фразу приходилось тянуть клещами. Да и что это были за фразы! Обкатанные, словно галька на пляже Черного моря.
С девушками из кордебалета капитан разговаривал за кулисами в раззолоченном ландо. Сидел на неудобном месте кучера и старался не слишком внимательно рассматривать своих собеседниц,- они только что кончили репетировать и были почти голые - в телесного цвета трико и без лифчиков. Густой запах женского тела витал на сцене - подмышки у танцовщиц темнели разводами пота. Девушки, чувствуя скованность молодого сыщика, обменивались быстрыми насмешливыми взглядами. Но как только Панин начал расспрашивать об Орешникове, вся их игривость улетучилась. Отвечали односложно: да, нет, не знаем, не видели. По их рассказам выходило так, что певец держался особняком, задирал нос и общаться с ним было нелегко.
И только одна из девушек, как показалось капитану, самая красивая, сердито бросила:
- Да что вы, девки, заладили панихиду! Все было о'кей, пока он нам задницу не показал.- Сказала и тут же громко вскрикнула. Панин успел заметить, как ее соседка отдернула руку от спины говорившей. Наверное, ущипнула. Сообразив, что капитан заметил ее вылазку, девица отвернулась и тихо сказала:
- Мы из-за него, подонка, год на хлебе и воде сидели. Почти без зарплаты.
Капитан подумал: "Что ж у них, вся группа на одном человеке держалась?"
Самым разговорчивым оказался администратор - розовощекий упитанный весельчак, которого все называли Аликом. Сидел он точно в таком же кабинетике, как и Данилкин. Все стены заклеены афишами. На одной - улыбающийся Алик собственной персоной, балансирующий на канате из слов "смета" и "расходы", натянутом между двумя башенками. И подпись: "Олег Краснов - смертельный номер в "Театре Арлекинов".
- Ничего коллажик ребята состряпали? - кивнул Алик на афишу.- Все как в жизни! - Он засмеялся и спросил: - Значит, Леней Орешниковым интересуетесь? У нас на его имя табу наложено. Но я человек начитанный, законы уважаю. Вас что, собственно, интересует?
- Почему он ушел из театра?
- Ну… Это ж как дважды два. Рыба ищет…
- Где глубже…- перебил капитан.- Это даже у нас в милиции известно. Работая в театре, Орешников мог выступать на стороне? Участвовать в концертах, например?
- А то! Только для него и сделали исключение. Четыре раза в месяц. Но без гастрольных поездок. У нас и главреж себе этого не позволял. Сколько раз в кино приглашали сниматься - ни-ни. А Ленчику исключение сделали.
- А какие-то размолвки, ссоры с Орешниковым были?
- Упаси Господь, никогда! Жили душа в душу.- Алик замолк на секунду, сморщил лоб.- Ну, во всяком случае, мне так кажется.- Он проглотил в слове "кажется" буквы "ж" и "е", как говорят иногда пижоны. Получилось: "ка'тся".
- Прекрасный коллектив! - Панин одобрительно кивнул и поднялся.- Спасибо за ценную информацию.- Он, не прощаясь, подошел к выходу, но у двери обернулся и спросил: - Не подскажете ли, где я могу найти Данилкину?
Алик смотрел на капитана, как обиженный школьник. Похоже было, что он и вопроса не расслышал.
- Данилкину где мне найти? - повторил Панин.
- Жену главрежа?
Панин ждал.
- Сейчас ее в театре нет. Приболела. Час назад домой уехала.
С помощником режиссера Курносовым капитан беседовал в полутемном зрительном зале. Молодой сухощавый мужчина нехотя, словно через силу, отвечал на вопросы и все чертил что-то фломастером на листе бумаги. Потом, бросив быстрый взгляд на сцену, где Данилкин разговаривал с девушками из кордебалета, показал лист Панину. Там было написано крупными буквами: "Кафе "Север", 16 часов?"
Капитан кивнул.
6
Едва капитан переступил порог своего кабинета, как Зубцов подкинул ему "приятную" новость.
- Пока ты ходил по театрам, начальство тобою сильно интересовалось.
- На то оно и начальство, чтобы подчиненными интересоваться,- легкомысленно сказал Панин и, удобно устроившись в старом массивном кресле, с удовольствием вытянул ноги.
- Зря рассиживаешься. Семеновский уже раз пять тебя спрашивал. Просил зайти.
Капитан посмотрел на часы. Три. Если шеф задержит надолго, на обед не останется времени. "Ну и ладно,- подумал он.- В шестнадцать в "Севере" поем. Блинчики разговору не помеха".
- А у меня званый обед в "Севере",- сказал он.- Шампанское брют, мороженое с вишневым вареньем…
Мороженое было слабостью капитана. Особенно с орехами или с вишневым вареньем. Мать его очередной невесты ловко использовала эту "слабость", чтобы отговорить дочь выходить замуж за милиционера: "Если мужик сластена, а вместо водки пьет шампанское - человек он пропащий. Сладкий пьяница хуже горького во сто крат".
- Ты бы, Саша, притормозил,- задумчиво глядя на Панина, сказал майор.- Начальство нас балует, пока все идет гладко. А чуть серьезный прокол - каждое лыко в строку поставят. Если не выйдешь на след певца сегодня-завтра, аукнется тебе и рапорт начальника ГАИ, и отсутствие на оперативках, и обед в "Севере".
- Чудак ты, Миша! Тебе чего не скажи - все за чистую монету принимаешь! Встреча у меня в "Севере" со свидетелем. По поводу этого чертова "кумира"!
- У тебя никогда не разберешься, шутишь ты или правду говоришь,- недовольно пробурчал Зубцов.- Сказал, шампанское идешь пить… Может, с новой невестой встреча!
- А ты, Миша, в служебное время никогда шампанское не пьешь? - улыбнулся Панин.- Или бывало?
- Иди ты!…- рассердился майор.
Все в управлении знали, что у Зубцова с чувством юмора напряженно, и постоянно оттачивали на нем свое остроумие. А Панин даже надеялся, что в одно прекрасное утро Зубцов вдруг на шутку ответит шуткой. Но это утро все никак не наступало. Нет, не зря говорят: чему Ванечку не научили, тому Ивана никогда не обучишь.
Капитан заглянул к Семеновскому, но шеф был на выезде.
"Очень кстати,- подумал Панин,- может быть, в "Севере" что-нибудь новенькое узнаю. Тогда уже и докладывать не стыдно будет".
- Шеф на Охте,- сказал дежурный по управлению.- Убийство и ограбление квартиры…
- Что взяли?
- Коллекция охотничьих ружей. Тридцать штук.
- Бывают же такие коллекции! - подивился Панин и добавил: - Тридцать ружей не иголка! Какой-то малахольный позарился. Шеф его за сутки разыщет. Вот легкомысленный певец, любимец публики…- он недоговорил. Подумал: "А вдруг он не такой уж и легкомысленный?"
Свои "Жигули" Панин припарковал на Манежной площади. С сожалением посмотрел на пыльные, давно немытые бока автомашины. "Подзапустил я тебя, старушка. Потерпи. В воскресенье намою до блеска". Уже сколько раз он мысленно произносил эти слова. Одно воскресенье сменяло другое, а он все ездил на грязной машине. Раньше было проще: на одной из станций обслуживания у капитана был знакомый директор, сосед по лестничной площадке. Панина там знали все служащие станции, и стоило ему подъехать, как мойщик запускал его без очереди. А если кто-то из водителей начинал "качать права", мойщик говорил:
- Товарищи, оперативная милицейская машина. Можете у водителя проверить документы.
Но несколько месяцев назад "номер" с мойкой без очереди не прошел. Взъярившиеся автомобилисты потребовали директора и без особого труда доказали ему и так очевидную истину: милиционер на собственных "Жигулях" такой же водитель, как и все остальные. А если машина у него оперативная, так пусть и моет ее в служебном гараже. Слова "демократия" и "бюрократия" звучали во время того скандала чаще всех остальных.
- Я тебе, Саша, лучше сам буду машину дома мыть,- сказал Панину директор.- И так живу как на вулкане. Видишь, что творится: у каждого - одни права и никаких обязанностей.
- Какие вопросы?! - улыбнулся Панин.- Будем бороться с коррупцией и кумовством.
И вот с марта машина ни разу не мыта. "Все, конечно, правильно,- думал Панин.- В глобальных масштабах. Но как не хочется расставаться со своими пустяковыми привилегиями!"
С трудом протискиваясь сквозь плотные ряды ценителей нордовских пирожных и тортов, Панин издали увидел помрежа. Тот стоял в толпе на ступеньках. В руках у него был торт и букетик гвоздик. "Уж не меня ли ждут с цветами? - усмехнулся капитан.- Хуже будет, если к нам присоединится девушка. Не даст поговорить откровенно".
Помреж словно разгадал опасения Панина и, поздоровавшись, сказал:
- У жены день рождения. Пришел пораньше, постоял за тортом…
"Вот почему он пригласил меня в "Север". Находчивый малый",- подумал капитан и, показав на вход в кафе, предложил:
- Давайте зайдем. Я сегодня без обеда…
- Я тоже… Проглотил в магазине пару пирожных. В желудке от сладости тоскливо.
Помощник режиссера был совсем не молод, как показалось Панину в театре. В заблуждение вводила фигура, сухая и подтянутая, а мелкие морщинки, испещрившие лицо, и седину капитан не разглядел в полутемном зрительном зале.
Они с трудом отыскали свободный столик.
- У вас общий заказ? - спросила официантка.