Костенко возрадовался, услыхав по телевидению, что теперь колхозам и совхозам будут платить за хлеб валюту. А фермеру? Арендатору? И тут же: "… объединения и главки помогут купить колхозам и совхозам то, что им требуется". Одну минуточку! А отчего председатель или тракторист не могут сами поехать за границу и купить то, что им надо? Снова бюрократия оттирает мужика от плодов его труда? Опять недоверие к личности? Государственное опекунство? Как же растить поколение тех, кто может сам принимать решение? - "Значит, государство все должно отдать мужику и работяге?! А что тогда делать аппарату?" - "Пенсию пусть получают! Царскую пенсию! Только б все напрямую было, чтоб не путалась страна в бумажках и отчетах, - погибнем!"
… В ту памятную пятницу Костенко засиделся в библиотеке до позднего вечера, разбираясь с понятием "акция". Сделать работяг хозяевами заводов, завязать качество труда с заработком, ввести закон о помощи по безработице - повышение производительности труда всегда связано с уменьшением числа работающих за счет новой техники, - представил себе ярость консерваторов ("мое поколение - все как один консерваторы") и журнал закрыл. Снова уперся рогом в те термины, которые вбили в него за тридцать пять лет работы.
На улице дождило, грусть была в городе, в людях, что стояли возле автобусной остановки, в бутафорских витринах магазинов, да и в самом небе, низком и сером.
- Товарищ Костенко, - услышал он за спиной вальяжный, красивый голос, - извините меня, я б вас подвез домой, а по пути посоветовался бы.
Костенко обернулся: рядом с ним стоял невысокий мужчина в скромном сером костюме, серой шерстяной водолазке, только туфли из лайковой кожи, с медными пряжками, видно, очень дорогие.
- С кем имею честь?
- Меня зовут Эмиль Валерьевич, фамилия Хренков, я из кооператива "Заря", вчера про нас была передача на телевидении, в шестнадцать сорок…
- А какое я имею отношение к кооперации?
- Что, считаете нас акулами капитализма?
- Не считаю. Откуда, кстати, вы меня знаете? Почему здесь ждете?
- Бдительность и страх - категории пересекаемые, товарищ Костенко, - заметил Хренков. - Простите, если что не так. Просто Ястреб мне сказал, что вы в этой библиотеке работаете, ну я и подъехал…
Ястреб торговал в киоске "Союзпечати", снабжал "Московскими новостями". Костенко сажал его дважды: домашние кражи, брал квартиры номенклатуры, называл себя "Робин Гудом, Народным мстителем". Воровать начал с голодухи, - отца расстреляли по "ленинградскому делу", мать спилась. Вернулся из лагеря с туберкулезом, пришел домой к Костенко, тот помог ему прописаться. Воры добро не забывают: завязал, получил киоск, сейчас живет кум королю…
- Что у вас? - спросил Костенко. - Говорите здесь.
- Не согласились бы пойти к нам работать? Помочь в борьбе с рэкетирами, очень трудно жить, товарищ Костенко.
- Частный сыск хотите создать?
- Что-то в этом роде… Я не смею унижать вас разговором об оплате, но, как понимаете, денег мы не пожалеем.
- Оставьте телефон, - сказал Костенко.
- Это несерьезно… Ваше министерство против частного сыска, зачем мне светиться? И так живем, как мишени…
- Тогда до свидания…
- Честь имею, - кивнул Хренков и пошел к "Волге", что стояла поодаль.
Когда он сел за руль и резко (слишком резко) взял с места, чтобы набрать скорость, проезжая мимо остановки, Костенко вгляделся в окно машины - лицо человека в темных очках, что устроился на заднем сиденье, показалось ему знакомым, и не просто знакомым, а очень его в свое время интересовавшим. Машинально взглянул на номер "Волги", запомнил. Назавтра заехал в ГАИ - машина принадлежала летчику международных линий Аэрофлота Полякову, в настоящее время находится в Латинской Америке, доверенности никому не оставлял. Ребята из Угро проверили: "Волга" Полякова стояла запыленная на втором этаже кооперативного гаража возле памятника Гагарину. Вечером Костенко зашел в министерство.
- Слушайте, мужики, как бы мне посмотреть дело об убийстве Зои Федоровой?
Он просидел с папками до одиннадцати, надо бы Машуне позвонить. Впрочем, она привыкла, что он порою исчезал на неделю - работа. Набрал номер: "Маняш, я зашел к себе, в министерство… Хм… "К себе"? К ним, так точнее… Скоро буду. Как ты? - и, не дожидаясь ответа, положил трубку.
- Слушайте-ка, - спросил он дежурного по управлению, - я помню, была папка с фотографиями свидетелей, где она?
- Осталась на Петровке.
Раньше б сразу же туда рванул, подумал Костенко. Годы, а может, ощущение отлученности от дела. Любительство предполагает неторопливость и право на свободу во времени, только действующий профессионал - физически, до боли в затылке - ощущает фактор времени, некая вмонтированность в твое существо внутренних секундомеров…
На Петровку Костенко приехал утром, в девять. Сначала сделали "робот" того, кто подходил к нему, - Хренкова. Папку искали долго, дело нераскрытое, повисло. Как ни странно, Щелоков и Цвигун были в высшей мере корректны, не гнали, как обычно. Порою Костенко казалось, что все они хотели спустить дело на тормозах, хотя не только Москва гудела, но и Запад тоже.
Папку нашли только к одиннадцати. Костенко медленно пролистал страницы, остановился на семьдесят третьей: "Иосиф Павлович Давыдов, театральный администратор, проживает в Москве, на улице Красных строителей, дом семь, квартира девять, не судим, образование среднее".
Справка на него пришла довольно быстро, к двум: "Давыдов Иосиф Павлович выехал из СССР по израильской визе в Вену 29 января 1982 года".
Вторая справка пришла из ОВИРа к пяти: "Джозеф Дэйвид, гражданин США, вылетел сегодня утром рейсом Москва - Нью-Йорк самолетом "Пан Америкэн", экономическим классом, приезжал по туристскому ваучеру, неделю жил в Москве, отель "Националь", три дня в Ялте, отель "Ореанда".
Вечером установили всех Хренковых. В кооперативе "Заря" Хренков ни в штате, ни на договоре не числился. По приметам ни один из семисот сорока трех человек с такой фамилией не мог быть случайным собеседником Костенко, ибо никто из установленных Хренковых не имел маленького, едва заметного шрама на левой брови. Костенко усмехнулся: "Я как могильщик Литфонда. Митя Степанов рассказывал, был у них старик, который приходил к больному писателю, болтал с ним о новостях, если тот был в сознании, сулил счастливую жизнь, а сам тем временем промерял мизинцем и большим пальцем рост несчастного - какой длины заказывать гроб… Нормальные люди ищут в лице собеседника что-то новое для себя, запоминают глаза, манеру улыбаться, а я, словно легавая, цепляюсь за то, что может впоследствии оказаться следом. Наверное, я пропустил множество интереснейших людей, потому что для меня родинка какая или прыщ важнее глаз, слез, трясущихся пальцев, смертельной бледности…"
- Дело тухлое, полковник, - заметил заместитель начальника столичного Угро, - что это тебя потянуло? Или соскучился по работе?
- Хочу маленько поковыряться…
- Пиши рапорт.
- А без рапорта нельзя?
- Ты что, целка? Забыл законы?
Костенко усмехнулся:
- Законы помню, бардак забыл.
Заявление тем не менее написал и отправился к Ястребу.
… Мишаня Ястреб сделал свой киоск совершенно особым: весь в портретах писателей - Шекспир, Шукшин, Хемингуэй, Толстой, Пушкин, Лермонтов, звезд кино и эстрады - Высоцкий, Пугачева, Вилли Токарев, Бабкина, Элвис Пресли, битлы, Тихонов и Броневой; где-то достал мегафон, которым пользуются экскурсоводы, гоняющие туристов по Москве (бедолаги-провинциалы в магазины норовят, колбасы ухватить, а их силком в Пушкинский музей - голых римлян смотреть; сами раздеты, пальто б где к зиме взять), поэтому киоск Мишани сделался своего рода культурным островком в микрорайоне.
- Кто не купит академический журнал "Вопросы экономики", - вещал Ястреб своим хриплым голосом, - рискует остаться в неведении, отчего мы катимся в пропасть!
Старик в фетровой шляпе (отчего наши старики ходят в тапочках, спортивных брюках, но обязательно при галстуке, в черном пиджаке и коричневой шляпе?) усмехнулся:
- Терпеливые, дурни, лентяи и трусы - оттого и катимся.
В очередь, однако, встал.
- Неужели вы упустите возможность приобрести справочник железных дорог? - продолжал между тем Ястреб. - Да, он прошлогодний! Но что сейчас так ценится, как старая книга?! Через пять лет она станет уникальной и ее у вас купят в любом букинистическом за десятку!
- А на хрена эти справочники? - снова пробурчал старик. - Езжай на вокзал, становись в очередь и прей. В России справочникам верить нельзя, мы - непредсказуемые…
Торговля шла бойко. Увидев, что очередь разрастается (один стоит, а к нему трое подлетают, мол, мы раньше свой черед занимали), Костенко понял, что минут двадцать он потеряет, а времени в обрез (Военная прокуратура дала справку, что генерал Трехов, тот, что реабилитировал Зою Федорову, живет в Переславле-Залесском, туда пилить и пилить), обошел киоск, постучал в дверь и сказал:
- Ястреб, это я.
Тот приоткрыл дверь.
- А, полковничек! С кандалами пришел? Погоди, я мигом всех раскидаю, заходи, гостем будешь…
И внутри киоск у него был как маленький теремок: занавесочки, столик с тремя резными табуреточками, коечка, покрытая ковром, электроплитка, турочки из Сухуми - чеканные, ручной работы, то ли медь, то ли латунь; под прилавком - ротапринтные издания, книги, которые на черном рынке стоят сотню, не менее.
- Уважаемые покупатели, приношу глубочайшее извинение, - возгласил Мишаня, - пришел фронтовой друг, я вынужден прервать работу на полчаса. Рекомендую посетить кооперативное кафе "Сладость" - во дворе, третий подъезд, угостят настоящим кофе, учитесь цивилизации, кафе - место для любви, разговоров и сделок!
Он захлопнул окошко и сел напротив Костенко.
- Ты мне должен доказать, полковник, что эти ротапринты я получил незаконно. У меня накладная есть. В БХСС подался?
- Да ладно, - Костенко махнул рукой, - если у нас государство не может торговлю наладить, так хоть ты их научи… Наши из Угро не тревожат?
- Русский человек за книгу душу отдаст, - ответил Ястреб, - так что с вашими орлами порядок, работаем в полном контакте… Я им пообещал вывесить плакат: "Разыскиваются особо опасные преступники", ручку жали, меня в простоте не возьмешь…
- Я в отставке, Ястреб… Ни в каком я не в ОБХСС… К тебе пришел по другому делу…
- А разве в отставке дела бывают? Если ты, к примеру, отставной маршал - в дурака с адъютантом режешься, генерал - клубнику разводишь, а полковник - совместительствует, на двести пятьдесят только святой ныне проживет…
- А если не совместительствую, а для души?
- Полицейский для души наручники надевает, ему это как циркачу гиену отдрессировать…
- Тоже верно, - согласился Костенко. - Скажи-ка мне, Ястреб, ты Хренкова давно видел?
- Кого?
- Эмиля Валерьевича Хренкова…
- Не знаю такого. Откуда он?
- Из "Зари".
- Это которые инструментами торгуют? Компьютерами?
- Точно.
- Я оттуда Людку харил, секретаршу ихнюю…
- Старик, а греховодишь.
- Ничего подобного. Тренирую простату. В нашем возрасте это необходимо… Кто-то рассказывал, как один наш знаменитый поэт к академику Фрумкину пошел, тот был главным урологом Красной Армии, про него еще Михалков написал: "генерал из генералов, маршал мочеполканалов"… Поэт его спрашивает: мол, сколько раз в неделю надо трахаться? А Фрумкин ответил: "Чтобы трахаться - надо трахаться постоянно"… Если запустишь - конец… Сломанную руку сколько месяцев человек после гипса разрабатывает! То-то и оно! А женилка, полковник, не рука! Без руки жить можно, а без женилки, да еще с простатой, как булыжник, - прямой путь в онкологию.
- Ну-ну, - вздохнул Костенко…
- Нужна девка? - спросил Ястреб. - Отставнику можно. Партийцы не схарчат, пенсию не отымут…
- Жены боюсь, - ответил Костенко.
- Так тебя ж после молодухи на нее потянет! Спасибо еще скажет, полковничек… Ислам надо учить… Многоженство - верх разума. Хочу в мусульмане податься, татары народ надежный, ей-богу… И звучит красиво: "Михаил Рувимович Ястреб-заде". За одного этого "заде" мне десять "рувимов" простят…
- Ты бы не мог эту самую Людку про Хренкова спросить, а?
- Полковник, если я в лагерях за дополнительную пайку не ссучился, то разве сейчас в сексоты пойду?
Костенко закурил:
- Дай слово, что в тебе умрет, что я сейчас открою.
- Даю слово.
- Помнишь артистку Зою Федорову?
- Это которую Щелоков уконтрапупил?
- Кто это тебе сказал?
- Так Нагибин в "Огоньке" напечатал, неужели не читал?
- Читал… Писатель в книге на все имеет право, на то он и отмечен искрой божьей… Так вот Хренков этот меня интересует именно в связи с Зоей Федоровой…
- Не сходится, полковничек… Если ты в отставке, то при чем здесь несчастная Федорова?
- Надо уметь отдавать долги.
- Мне отдай… Мне эта власть задолжала, за всю мою растоптанную жизнь задолжала…
- Бабок у меня нет, Мишаня. Чем возьмешь?
- Хренков, Хренков, Хренков, - задумчиво повторил Ястреб. - Ну-ка, покажи ксиву…
Костенко протянул ему пенсионное удостоверение. Ястреб изучил его, вернул, заметив:
- В ваших падлючих типографиях и не такое можно напечатать…
- Кстати, о Щелокове… Хоть он мне генерала зарезал, а ведь обещал звезду дать, но я помню, как он на встрече с детективщиками запонки им показывал золотые: "Это подарок великого советского музыканта Ростроповича, моего друга, он мне их дал перед тем, как его изгнали с Родины… А я их ношу, потому что придет время - он героем сюда вернется…" Так что прямолинейно и однозначно ни о ком судить нельзя, Ястреб, даже о Щелокове.
- Это он в застое этакое брякнул?
- Так он после застоя сразу и слетел… В зените своей власти официально заявил… И еще сказал, что дирижерскую палочку Ростроповича у себя на столе держит, как напоминание о расейском бездумном расточительстве, когда сами собственные таланты давим. Мол, что имеем - не храним, потерявши - плачем…
- Полагаешь, на него напраслину возвели?
- Ястреб, я полагаю только в том случае, когда имею улики… Ладно, если вспомнишь что о Хренкове, зайди, чайку попьем.
- Адрес не поменял?
- А кто легавым новые квартиры дает? Я ж не передовик какой или министр… Ну, пока, Ястреб… Мне нравится, как ты дело развернул… Учишь государственных идиотов коммерции…
Костенко вышел из киоска, Ястреб тут же открыл окно, высунулся с мегафоном и моментально собрал очередь. Внезапно закричал: "Полковник, погоди!"
Сначала Костенко решил было не возвращаться - зачем открываться, но потом сказал себе: "Ты отставник, ты никто… Кому ты нужен? Раскроешься, закроешься, все кончено, жизнь - мимо, конец…"
И - вернулся.
- Слушай, - сказал Ястреб, - в лагере со мной один бес сидел, мы его раскололи, его в пятьдесят седьмом взяли, подполковником МГБ был, курва… Мы его сквозь строй гоняли - у-у-у-у… После двадцатого съезда его окунули, пытал, говорили, пятнадцать вмазали… Так мы ему кличку дали - Хрен. Злой был, отмахивался по форме, за себя стоять умел…
- Хрен? От фамилии, что ль?
- От злобы. Знаешь, как говорят: злая горчица, злой хрен… Фамилия у него другая была…
- А шрамик на левой брови был?
- Он весь у нас в шрамах ходил…
Костенко достал из кармана фоторобот Хренкова, протянул Ястребу:
- Он?
- Он, курва, чтоб я свободы не видал, он! Ну, сука, а?! Жив, выходит!
- Он не просто жив, Ястреб… Он, сдается, в деле. Ко мне подошел, сославшись на тебя, иначе я б с ним и говорить не стал… Забыл все, что я тебе показал?
- А ты мне ничего и не показывал, полковник…
… В Переславль-Залесский Костенко приехал в полночь, потому что у автобуса полетел скат. Менять его - да еще под дождем - дело долгое, матерное, пассажиры пытались остановить машины, - куда там.
Странные у нас люди, думал Костенко, глядя, как мимо несчастных пассажиров, чуть не кидавшихся под колеса, проносились "Волги", "Жигули", "рафики". Стоит поговорить с человеком часок-другой - откроется тебе, Душу распахнет, последним поделится, а вот помочь незнакомцам, проявить номинальную культурность - ни-ни. Почему в нас мирно уживается Бог с Дьяволом? Оттого, видно, история наша столь трагична: собирали Империю кровью, жестокостью собирали, небрежением к людишкам, во всем превалировала Державность, а ведь происходит это понятие от "держать", то есть "не пускать", а всякое "непускание" по своей сути грубо и безжалостно, то есть бескультурно…
В какой еще стране так собачатся в очередях, на рынках, в трамваях, в какой, как не у нас, доносы на соседей пишут?
Он никогда не мог забыть немецких военнопленных; в сорок шестом работали на Извозной - строили "ремеслуху". Кирпичи друг другу передают, и каждый: "битте зер" - "данке шен", как только язык не отваливался за день?
… В Переславле, ясное дело, мест в гостинице не было, их ни в одной гостинице страны никогда не бывает, если только не запасся предварительной начальственной бронью или не сунул администратору в лапу, решил подремать в кресле. Дежурная раскричалась: "Тут что, ночлежка?! А ну вали отсюда, у меня люди отдыхают!" Он попросил разрешения позвонить в милицию, женщина разошлась того пуще: "Ты меня не пугай! Пуганая! Вали, говорю! А то сама милицию вызову, пятнадцать суток враз схлопочешь".
- Где хоть милиция, объясните.
- Иди да ищи, я тебе в гиды не нанималась.
- Сука, - сказал Костенко, - гадина…
- Товарищи! - женщина заверещала тонко, пронзительно. - Бандит! На помощь!
Двери пооткрывались, выскочили постояльцы - кто в длинных сатиновых трусах, кто в кальсонах, только один выглянул в пижаме и тут же дверь захлопнул.
Костенко машинально просчитал, что дверей отворилось восемь, а номеров - тринадцать. Дежурная рыдала в трубку: "Милиция? Коль, это ты?! А ну, давай сюда наряд! Бандюгу забери, у меня свидетели, гони быстро".
Колей оказался крепыш сержант, он с порога спросил дежурную:
- Где хулиган?
- Вон, гад! Грозился, матерно обзывал… Правда, мужчины? - спросила она постояльцев.
Те отвечали невразумительно, смотрели, однако, на происходящее с интересом.
- Поехали, - сказал сержант. - Там разберемся. - Дежурной бросил: - Составь заявление, и чтоб свидетели подписались.
- Вы сначала проверьте мои документы, - попросил Костенко.
- В отделении проверим.
- Проверим здесь, - сказал Костенко и протянул ему свою полковничью пенсионную книжку.
Коля долго изучал ее, потом сказал зрителям:
- Расходитеся, граждане, театр здесь, что ль?!
- Нет, а в чем дело? - сказал тот, что вышел в кальсонах. - Вы нам по-гласному все объясните… Нас ото сна оторвали… За спиной у народа теперь нельзя, не разрешим…
- Молчи, "народ"! - отрезал сержант. - Как на рынке виноградом спекулировать, так, понял, "индивидуал", я твой номерок давно заприметил, а если скандал, на "народ" киваешь…