Дмитрий Алексеевич напрягся, вспоминая, и веко задергалось сильнее.
- Ну, конечно же! Как я сразу не обратил на это внимания! За всю поездку он мне ни одного вопроса не задал. Ни в Гатчинском дворце, ни во время поездки. И вдруг бежит ко мне со своим саквояжем.
- Он вышел из автобуса и потом вернулся?
- Они все ушли. Обозревать прилавки. Я остался караулить. Шофер за мороженым подался. И вдруг влетает мой эрудит.
- Влетает?! - усомнился Корнилов. - Старый человек?
- Я не видел, как он бежал. Но только запыхался он изрядно.
- Бежал, значит, с саквояжем в руках?
- Нет. Саквояж в автобусе оставался. На сиденье.
- Девяносто три тысячи на сиденье?! Дмитрий Алексеевич...
- А почему вы меня спрашиваете? Это его заботы, не мои.
- Старика убили недалеко от вашего дома.
Легкая тень пробежала по бледному лицу Бабушкина.
- Кому он понадобился?.. Хотя... Сто тысяч просто так по автобусам не таскают. Вы что же, на меня думаете? Не по адресу.
- А вы бы к кому обратились? Убивают человека рядом с вашим домом, деньги его находят в вашей квартире!
- Черт-те что! - Лицо у Бабушкина стало хмурым.
"Лицедействует или в самом деле не имеет никакого отношения к убийству?" - Корнилов никак не мог освободиться от сочувствия к этому мужчине, жизнь которого не слишком-то удалась. И не в последнюю очередь из-за трагедии, происшедшей с отцом. Это сочувствие, как думал полковник, мешало ему.
- Для того чтобы доказать вашу невиновность или... вину, нам потребуется не так уж много времени. Но советую подумать о том, что чистосердечное признание...
- Слышал, слышал. Только признаваться мне не в чем.
- Тогда попробуйте помочь себе. И нам тоже. Старик, отдавая саквояж, спросил ваш адрес? - Корнилову хотелось проверить Дмитрия Алексеевича.
- Нет.
- И вы не подумали о том, как он его заберет?
- Он же знает, где я работаю! Пришел бы в Бюро, узнал адрес. - Он помолчал, растирая узкие ладони, словно ему вдруг стало холодно. - Не знаю, чем я вам могу помочь?
- Прежде всего кто из шоферов ездил с вами на экскурсию в Гатчину? Это первое. Не торопитесь, подумайте. Второе - попробуйте вспомнить экскурсантов. Может быть, кто-то рассказывал о себе? Какие-то реплики о работе, о том, где живет? Чтобы попытаться отыскать. И подробно опишите, как вы провели субботний вечер и воскресенье. Где были, с кем встречались.
Бабушкин кивнул.
- Бумагу и карандаш вам дадут. Не спешите. Главное - детали, подробности. У вас, наверное, хорошая память? И зрительная тоже. Профессия обязывает.
- Спасение утопающих - дело рук самих утопающих, - невесело усмехнулся Бабушкин.
11
Когда поздно вечером Корнилов вышел из машины, у него было только одно желание - поскорее добраться до душа и встать под тугую горячую струю. Словно вода могла снять тревожное состояние, возникшее после разговора с Бабушкиным.
В почтовом ящике что-то белело. "Наверное, жена еще не вынимала "Вечерку", - подумал Игорь Васильевич. Но там оказалось письмо. Машинально, даже не взглянув на конверт, Корнилов сунул письмо в карман и только после душа вспомнил о нем. Теперь он разглядел, что на конверте не было почтовых штампов. Значит, корреспондент сам принес его и бросил в ящик. Так бывало уже не раз. Люди каким-то образом узнавали его адрес, посылали письма по почте, приносили сами. Жалобы, просьбы помочь, образумить отбившихся от рук детей, анонимки...
"Уважаемый товарищ полковник, - начал читать он. - Вы уже много лет живете в нашем доме и не можете не знать, что в квартире напротив процветают пьянство и разврат, что там гибнут дети. Мы знаем, что вы пытались воздействовать на обитающих там нелюдей. А результат? Если работник милиции, имеющий такое высокое звание, не может в течение долгих лет совладать с двумя пьяницами и ворами, живущими рядом с ним, дверь в дверь, то разве мы можем быть уверены, что этот страж порядка справляется со своими обязанностями в масштабе такого города, как Ленинград? Грустно думать, что вы проводите время в перекладывании с места на место бумажек, а не в конкретной борьбе со злом. Я, право же, не хотел вас обидеть, но ваша беспомощность в малом не дает мне уверенности, что вы преуспели в большом.
Сенечкин, кандидат искусствоведения".
Квартира напротив была для Корнилова как заноза.
...У сорокалетних супругов, вечно пьяных, опустившихся, росло трое детей. Две девочки-близняшки шестнадцати лет и мальчик, которому только предстояло пойти в школу. Отец работал такелажником на Ленфильме, и полковник терялся в догадках, как этот совершенно спившийся человек с трясущимися руками мог управляться с громоздкими декорациями. Заместитель директора студии, которого Корнилов уже несколько раз просил принять меры к пьянице, уверял его, что "такелажник Барский дело знает". Принудительное лечение Барскому не помогло - сосед пил по-прежнему. Каждый вечер у него собирались дружки, в подъезде валялись битые бутылки и пахло мочой. А жена такелажника пила еще больше. Опухшая, с грязными всклокоченными волосами, при случайных встречах с Корниловым в подъезде или на улице изображала на лице подобие улыбки и каждый раз говорила одно и то же:
- Все, начальник! С понедельника завязываю. Забираю ребят и - к матери, в деревню.
Полковник проверил: мать у Барской несколько лет назад умерла от алкоголизма и в деревне никогда не жила. А сама Матильда Константиновна даже за город почти не выезжала. Она постоянно приводила к себе кавалеров, и, когда ее такелажник в неурочное время возвращался домой, начинался мордобой. Приезжала милиция, буян получал десять суток за хулиганство, а потом опять все катилось по наезженной колее.
Одна из двойняшек - обе выросли на удивление красивыми - пошла по маминому пути: мальчишки звали ее "Нинка-давалка". Корнилов не раз видел ее с мужчинами "в возрасте". Правда, они не походили на кавалеров ее матери - опустившихся пьянчуг. Это были всегда прекрасно одетые люди, доставлявшие девушку домой на машинах. Корнилов, увидев однажды поздно вечером, как пьяную Нинку высадил из "Жигулей" пожилой мужчина, решил поговорить с ним. Но едва Игорь Васильевич упомянул о том, что девушка еще несовершеннолетняя, как "жигулевец", не проронив ни слова, дал газ и умчался.
Полковник связался с дежурным ГАИ, сообщил ему номер машины и попросил на утро пригласить владельца "Жигулей" на Литейный. К себе в кабинет.
Разговор с пожилым Нинкиным "приятелем", преподавателем университета, оказался неприятным и тягучим. Ошалевший от одной мысли, что его связь станет известной на службе и дома, он твердил:
- Товарищ полковник, это никогда не повторится. Честное слово, клянусь вам.
Кузяков так перетрусил, что даже не подумал отказаться от Нинки. А ведь мог сказать, что подвез незнакомую девушку.
Корнилов же хотел только одного - чтобы Нинку оставили в покое, не спаивали.
- Предупреждаю, что действия ваши уголовно наказуемы.
- Честное слово, клянусь! - Преподаватель заглядывал полковнику в глаза, как провинившийся щенок. - Только не сообщайте жене...
Исчез преподаватель, но другие приятели у Нинки остались. Однажды ночью раздетая догола девчонка позвонила в квартиру Корниловых. Полковник просто обомлел, увидев ее в таком виде.
- Меня ограбили, - сказала она без всякого смущения. Даже не прикрылась. От нее пахло вином и духами. - А вы милиция!
Административная комиссия исполкома задумала лишить Барских родительских прав - надо было как-то спасать их маленького сына. Но после долгих споров решения так и не приняли - ситуация складывалась просто тупиковая. Можно было отдать мальчика в детский дом. Но оставались Нина и ее сестра Рита - девушка, как будто бы сделанная из другого теста, задумчивая книголюбка, собиравшаяся закончить школу с золотой медалью. Никакой исполком не мог отправить почти совершеннолетних девушек в детский дом. А сами они расстаться с матерью и отцом не хотели. И отказывались отпустить в детский дом брата. После всей этой истории в Главное управление пришло анонимное письмо, в котором сообщалось, что полковник Корнилов, используя служебное положение, хочет избавиться от неугодных соседей. А теперь вот кандидат искусствоведения обвинял его в бездействии.
Имелся, конечно, у Корнилова один радикальный выход - поменять квартиру. Но уж слишком большой была жертва - они прожили в этом доме всю жизнь. Да и что сказали бы остальные соседи? Если уж милицейский начальник съехал, не смог справиться с пьяницами и хулиганами, что тогда говорить о простых гражданах? Нет, не мог он позволить себе такого шага!
Игорь Васильевич, задумавшись, сидел на диване с письмом е руках, когда в комнату вошла жена.
- Что, Егорушка, не весел, что головушку повесил? Я уж думала, ты уснул.
Вместо ответа Игорь Васильевич протянул письмо.
- Очередная "телега"? - жена брезгливо взяла листок, разорвала его на мелкие кусочки и ссыпала обрывки в стоявшую под столом корзину.
12
Утром в кабинет к Корнилову зашел Лежнев. Сказал, поздоровавшись:
- На хороший крючок ты меня поймал! Только и думаю о твоем старике.
- Я тоже, - отозвался полковник. - Но с очерком придется повременить.
- Ну вот! - огорчился Лежнев. - Приехал, заинтересовал...
- Старика убили.
- Вот так новость! - удивился Борис Андреевич. - И кто же? Хулиганы?
- У меня у самого сейчас одни вопросы и никаких ответов.
Борис Андреевич поднялся с кресла, медленно прошелся по кабинету, постоял у окна. Потом вдруг обернулся и сказал:
- А вы, товарищ начальник, не правы! Меня сейчас интересуют не ваши профессиональные заботы, а история Капитона Григорьевича. Дела давно минувшие! А уж тут, дорогой Игорь Васильевич, вы со своими запретами бессильны. Ты где дело Бабушкина брал?
- В областном архиве.
- То-то! И я его там могу взять. Принесу письмо из редакции - и нет проблем. Не первый раз. А свои тайны можете держать при себе! Подходит?
Корнилов молча достал из сейфа синюю папку с делом Бабушкина. Протянул журналисту.
- Читай. Только лотом не жалуйся на бессонницу.
Лежнев сел в глубокое кресло рядом с журнальным столиком и раскрыл папку...
Все время звонили телефоны. Полковник с кем-то разговаривал, сердился, шутил, убеждал. Кому-то приказывал. Коротко отвечал: "Есть!". Приходили и уходили люди. Лежнев ничего не слышал.
Вернул его к действительности голос Корнилова:
- Ну, что, Боря, есть тема для очерка?
- Тема? - Борис Андреевич закрыл папку, похлопал по ней рукой. - После всего этого слово "тема" звучит казенно.
- Это уж точно, - согласился Корнилов. Он достал тетрадь с некрологами.
- Старик сказал мне, что вместе с ним подделывали и сбывали продовольственные карточки двое - Петр Поляков и Анфиноген Климачев. Климачев давно умер. Ты, может быть, помнишь - после войны он был зампредом райисполкома? Второй - Поляков - умер совсем недавно. - Корнилов перелистал тетрадь, нашел некролог Полякова. - Видишь, Капитон Григорьевич даже не успел вклеить сообщение о его смерти. Я думаю, Романычев и с повинной явился, узнав, что последний сообщник умер. То ли он боялся его, то ли жалел.
- Какую из этих бумажек ты мне можешь дать?
- Любую. Сделаем ксерокопии.
- Тетрадочку бы скопировать,
- Ты обратил внимание на листки с именами "во здравие" и "за упокой"?
- Эти имена я записал, - сказал Лежнев. - Начну теперь клевать зернышко за зернышком. Только вот зернышки, чувствую, все горькие будут.
13
Круг знакомых у покойного Капитона Григорьевича был узок. Это и облегчало и усложняло работу по розыску. Не требовалось много времени, чтобы опросить людей. Но что, если эти беседы не дадут результата? В какие двери тогда стучаться?
К удивлению сотрудников отдела, с матерью Дмитрия Алексеевича Бабушкина и протоиереем Владимирского собора отцом Никифором Корнилов решил побеседовать сам. Бугаеву поручил опросить шофера экскурсионного автобуса, на котором Бабушкин с Романычевым ездили в Гатчину, и попытаться отыскать кого-то из экскурсантов. Бабушкин на удивление подробно и ярко описал внешность всех, кто ездил с ним на экскурсию, но пользы от этого не было никакой - кто из них откуда, где работает, сказать он, естественно, не мог. У него лишь создалось впечатление, что, кроме старика, все были приезжие.
Только одна зацепка показалась Корнилову серьезной: Бабушкин запомнил, как молодая женщина, узнав, что в одном из домов на Фонтанке жила знаменитая актриса Савина, сказала соседке по креслу: "А у нас в поселке имение Савиной!"
Где было имение этой актрисы, и предстояло выяснить майору Бугаеву. А потом попытаться отыскать молодую женщину, приехавшую в Ленинград из этого местечка. Хорошо, если в городе она остановилась в гостинице, а не у родственников или знакомых.
Капитану Филину Корнилов поручил проверить, ездил ли экскурсовод с субботы на воскресенье за город? С кем? И в какое время в понедельник вернулся?
С председателем Совета ветеранов труда и войны должен был встретиться участковый инспектор.
Корнилов начал с отца Никифора. Выяснил в Совете по делам религий его телефон и условился о встрече.
- В покоях он, милый человек, - сказала опрятная старушка, когда полковник спросил протоиерея. - Ждет тебя. Пойдем, провожу.
Отец Никифор вышел Корнилову навстречу. Одет он был, как говорили раньше, в партикулярное платье - в серый, едва заметную полоску костюм. Аккуратно подстриженная, слегка курчавая темно-русая борода скрывала галстук. Глаза его смотрели спокойно, доброжелательно. Протоиерей усадил полковника в кресло и сам сел напротив. Корнилов обвел взглядом комнату. Высокий, красного дерева, шкаф с книгами, маленький письменный стол. На стене - картина. Ничто, кроме церковных книг на одной из полок в шкафу, не напоминало, что это кабинет священника.
- Отец Никифор...
- Никифор Петрович... - Улыбнулся священник. - Мы, наверное, будем о мирских делах говорить? Так вам привычнее. - Отец Никифор излучал доброжелательность.
- Может статься, что я потревожил вас понапрасну, - сказал Корнилов и достал фотографию Романычева. Положил на столик перед отцом Никифором. Священник взглянул на снимок и перевел взгляд на Корнилова. Полковник решил, что он видит Капитона Григорьевича в первый раз.
- Да-а... - разочарованно протянул Корнилов. - Я надеялся, что этот старик вам знаком. Он живет недалеко от вашего собора, человек верующий.
- Да, верит в господа нашего, - спокойно ответил отец Никифор. Так спокойно, что Корнилов не выдержал и от души рассмеялся.
- Ну и выдержка у вас, Никифор Петрович!
Священник тоже улыбнулся.
- А у вас смех хороший. Добрый. Вам, наверное, трудно в милиции служить?
- Ох и трудно! - улыбнулся Корнилов и, посерьезнев, сказал: - Я понимаю, Никифор Петрович, у вас с прихожанами свои отношения, свои тайны. Я не собираюсь их касаться. Но Романычев погиб.
- Боже праведный! - потемнев лицом, прошептал священник и перекрестился.
- Старика убили. А за два дня до смерти он приходил, - Корнилов хотел сказать "покаяться", но понял, что в его устах это слово прозвучало бы нелепо. - Приходил ко мне. Признался в тяжком преступлении.
Он начал пересказывать священнику историю Романычева, но отец Никифор остановил полковника.
- Капитон Григорьевич не был нашим постоянным прихожанином, - задумчиво сказал он. - Появился в церкви всего три года назад. Я говорил с нагорной проповеди и вдруг заметил с амвона плачущего мужчину. Старика. Он плакал навзрыд, никого не стесняясь. После службы я послал дьякона разыскать его. Вот здесь, в этих покоях, мы и познакомились. Капитон Григорьевич был насторожен, отвечал на мои вопросы сдержанно. Из нашего первого разговора я понял только, что он очень одинок. И пригласил его приходить. Сначала он заглядывал от случая к случаю, потом стал появляться чаще. Теперь я уже не нарушу тайну исповеди - Капитон Григорьевич покаялся мне во всем. В подделке продовольственных карточек, в спекуляции... В том, что из-за него пострадал невинный человек.
- А как пострадал? Об этом старик сказал?
Священник кивнул.
- Много зла мы храним в своей душе. С радостями к нам приходят редко, наверное, так же, как и к вам?
Корнилов промолчал.
- Капитон Григорьевич всю жизнь расплачивался за свой грех, - убежденно сказал отец Никифор и неожиданно спросил Корнилова. - Вы ленинградец?
- Да. Родился на Васильевском.
- Не в клинике Отто?
- Да. Мы жили в Тучковом переулке.
- А я на Первой линии. И родился в той же клинике. Я смотрел на вас и думал: наверное, мы ровесники. И вы похожи на ленинградца. А ленинградцам поступок Капитона Григорьевича больнее во сто крат. Вы не боитесь быть пристрастным судьей?
- Никифор Петрович, там, - Корнилов поднял глаза вверх, - старика будут судить уже по вашему департаменту. Срок давности для земного суда давно прошел. Я же обязан разыскать убийцу Романычева. И еще мне очень бы хотелось восстановить доброе имя Бабушкина. Человека, которого расстреляли по доносу. За грехи Романычева. Но старика нет в живых, а письменное признание он не успел написать. Или бумагу эту уничтожили. - Корнилову показалось, что он произнес последнюю фразу раньше, чем его поразила внезапная догадка о том, что не деньги и не ценности искал убийца.
- Я попросил Капитона Григорьевича написать обо всем подробно, - продолжал полковник. - Тогда прокуратура имела бы повод пересмотреть дело погибшего. Мы договорились, что он принесет свое признание ко мне на Литейный.
- Выходит, решился Капитон Григорьевич, - задумчиво глядя на полковника, произнес отец Никифор. - Облегчил душу. Чем же я могу вам помочь?
- Романычев рассказал о своем преступлении мне и вам. Никого другого я пока не знаю...
- И вы хотите, чтобы я засвидетельствовал это?
- Да. Он называл вам имя невинно пострадавшего?
- Капитон Григорьевич заказывал молебны за упокой души раба божьего Алексея...
- Бабушкина?
- Он называл его фамилию на исповеди. А в молитвах называют только имена.
Корнилов достал из кармана ксерокопии, снятые с найденных у старика записок "за упокой" и "во здравие". Протянул Никифору Петровичу.
- Мы нашли у него дома.
- Можете оставить? - спросил священник. - Я исполню его последнюю волю. Но рассказать все, что я узнал от Романычева, не могу. Люди, имена которых Капитон Григорьевич доверил мне на исповеди, могут быть живы. Но ваши хлопоты греют мне душу.
"Что ж ты не убедил старика раньше выполнить свой долг?!" - подумал Корнилов и спросил священника: