Глава 20 Галя Романова выдвигает версию
- Ведь если хорошенько подумать, Александр Борисович, древнеримского принципа "ищи, кому выгодно" еще никто не отменял…
Турецкий насилу удерживался от неуместного, но трудноподавляемого смеха: старший лейтенант Романова, эта вечная девочка-отличница, любимица генерала Грязнова, стала неузнаваема! Не понять, то ли парень-рокер, то ли молодежная певица-оторва. Волосы из-под съехавшей на затылок банданы торчат в разные стороны, на лбу - зеленая сыпь краски, на правой скуле набухает фиолетовый синяк… Но самый комический момент заключается в том, что Галина Афанасьевна, наплевав на свой внешний вид, как ни в чем не бывало сыплет юридическими терминами и сооружает стройную и убедительную версию убийства Скворцова и Барсукова.
- Галь, откуда синяк? - озабоченно спросил Александр Борисович. - Тебя что, били?
- А, это! - Галя рассеянно потрогала вспухающую часть щеки. - Так, ерунда. Вовсе и не бил меня никто, сама неудачно из машины спустилась… Вы не отвлекайтесь, Александр Борисович, это не главное.
- Главное или не главное, а насчет свинцовой примочки я все-таки распоряжусь, не то завтра ты себя не узнаешь… А ты рассказывай, рассказывай.
Страдания Гали Романовой, захваченной вместе с райтерами, не ограничились синяком. Главная неприятность заключалась в невозможности поговорить с должностными лицами, хотя бы попросить их позвонить Турецкому или Грязнову, которые, разумеется, не ждали беспокойства именно в воскресенье, но, насколько их изучила Галя, готовы встретить неприятность во всеоружии. Турецкий откликнулся оперативнее… Пришлось париться в "обезьяннике" вместе с собратьями по искусству граффити, которым Галя не успела как следует овладеть. Зато кое-какие предварительные выводы она сделать успела.
- Как вы думаете, Александр Борисович, что происходит с вагонами, которые "разбомбили" райтеры?
- Разбомбили? Так они их еще и взрывают?
- Ну разрисовали!
- Полагаю, их перекрашивают.
- Вот и я полагаю. А кто их перекрашивает?
- Фирмы, которые занимаются ремонтом вагонов, - твердо сказал Турецкий то, в чем не был стопроцентно уверен. - Надо выяснить, но, кажется, их немного.
- Вот и я то же думаю! - горячо рубанула Галя воздух ребром ладони и, сморщившись, застонала: запястье пострадало при не слишком мягкой посадке в зарешеченный автомобиль. Тут же, кстати, прибыла и свинцовая примочка. Когда Галя, приложив по клочку ваты ко всем своим повреждениям, обрела дар речи, Турецкий ей помог:
- Так ты утверждаешь, что Скворцова и Бирюкова убили фирмы, которые провоцируют райтеров на перекрашивание вагонов метро?
- Утверждать-то я не утверждаю, - осмотрительно ответила Галя, усердно прижимая влажную ватку к скуле, - но предположения такие напрашиваются. А вот то, что райтерам платят за разрисовывание поездов в определенном отстойнике, я заявляю с полной уверенностью.
- Так вот, значит, откуда у них деньги… - задумчиво произнес Александр Борисович.
- Ну не только оттуда, - вступилась Галя за своих соратников по разрисовыванию стен. - Они ведь не зря делают фотографии.
- Какие фотографии?
- Ну просто фотографии! Один и тот же пис - граффити на стене здания или вагона - фотографируют в нескольких ракурсах, чтобы поместить на сайтах.
- На сайтах - значит, в Интернете? Надо заняться. Это дело Рюрика Елагина…
Галя блаженно откинулась на спинку стула. Стул был довольно жесткий, но даже он казался ей мягким и уютным после нар "обезьянника". Сейчас приключение представлялось ей забавным познавательным эпизодом, чем-то вроде экскурсии к диким племенам, живущим собирательством и охотой. Даже в самые острые моменты она знала, что, несмотря на суровость стражей, в любой момент она может прервать игру - и уйти… Почему же предпочла выбраться незаметно, с помощью переданной записочки, в которой просила позвонить самому Турецкому по указанному номеру его мобильника? Для того чтобы не нарушать конспирацию? Не только из-за этого… Операцию по ее освобождению не удалось провернуть незаметно, и пришлось изобразить сцену, будто Гале стало плохо, и ее повели в медпункт. Галя вспомнила, какими глазами провожали ее члены крю "Витамины" - точно благословляли свою героиню, провожая ее на пытки. А какими глазами посмотрели бы они на предательницу? Галя глубоко вздохнула, точно освобождая легкие от застарелого запаха усталого тела, табачного дыма и мочи, властвующего в "обезьяннике".
- Правильно, - поддержала она разговор с Турецким, - одни добывают сведения ценой собственного здоровья, другие, вроде Елагина, наводят на них окончательный блеск… Чему удивляться? Да я не жалуюсь, Александр Борисович. Спасибо, что так быстро явились на мой зов.
Закончив разговор, Галя посмотрела на Турецкого влажными глазами, с мольбой, которую он не разгадал.
- Ну что, старший лейтенант Романова, - благодушно сказал Турецкий, - задание выполнено успешно, марш домой.
Галя резко вдохнула и выдохнула, как перед прыжком в воду.
- Александр Борисович, - заявила она, - а теперь я пойду обратно в "обезьянник".
Чего-то похожего Турецкий ожидал, поэтому не удивился. Зная Галочкину преданность делу… Однако сейчас он почувствовал, что эти замечательные качества начинают его раздражать.
- По-моему, Галя, - мягко начал он, - все, что могла, ты уже узнала. Дальше - работа следователя. Сегодня воскресенье. Отдохни, подготовься к рабочему дню…
Губы у Гали дрогнули, зато победно засиял синяк, от которого отняли ватку.
- Александр Борисович, уж если я внедряюсь в среду райтеров, так внедряюсь. Если я вошла вместе с ними в тюремную камеру, значит, только вместе с ними обязана и выйти. А иначе это все детский лепет. Поэтому я должна сейчас вернуться. Должна. Этого требует мой служебный… и, если хотите, человеческий долг.
Турецкий улыбался, как будто в самом деле прислушивался к детскому лепету. С одной поправкой - это лепетал умный и храбрый ребенок…
Глава 21 Иван Козлов разыскивает одноногого нищего
Ну и странное же имечко - Бусуйок Иванович! Будучи образовано путем слияния двух несоединимых частей, как имя какого-нибудь сказочного или былинного персонажа (Добрыня Никитич или Тугарин Змеевич), оно не могло не привлечь внимания Ивана. Неизвестно, какие показания обещал дать Алексей Дубинин, но из бумаг, которые накопил покойный Бирюков в папке под грифом "Нищие", упомянутый Бусуйок был личностью в высшей степени примечательной.
Первым номером программы "Нищие" шел протокол с записью слов, или, точнее, исповеди потерпевшего Сенякина В. М. Сенякин исповедовался долго и подробно, вознамерясь, кажется, изложить всю свою горькую судьбинушку, начиная с того момента, когда он, работник железнодорожной станции "Востоково", попал под поезд, лишивший его обеих ног. Получил инвалидность по трудовому увечью. Бывшие сотрудники поначалу помогали, то носили продукты, то подбрасывали деньжат, но надолго их милосердия не хватило, и Сенякин В. М. остался совсем один, со своим увечьем и не такой уж большой по нашим трудным временам пенсией. Тут-то и заехал на станцию "Востоково" обаятельный мужчина знойной наружности и с ходу предложил Сенякину работу в Москве. Непыльную, сидячую. Он, мол, основал свою фирму (ворох бланков с малоразборчивыми синими печатями) и нуждается в персонале, с каковой целью захотел привлечь инвалидов. Они - старательный народ. И ему польза, и людям благотворительность. Сенякин клюнул… Так ему понравился заезжий черноволосый благодетель, что опомниться не мог, пока не привезли его в Москву и не швырнули в подземный переход, где он должен был клянчить деньги. Кормили его какой-то зэковской баландой, держали в комнате на десять человек. "Ах так! - сказал Сенякин. - Тогда я обратно поехал". Но вот поехать ему никуда не удалось, потому что документы его остались у обаятельного брюнета, который представился как Александр Васильевич Васильев, но потом Сенякину не однажды доводилось слышать, как к нему обращались "Бусуйок Иванович".
Подобных историй в папке скопилось немало. Не все из них имели официальное оформление в виде протокола; некоторые представляли собой расшифровку диктофонной записи или просто тетрадные листки, исписанные крупным малограмотным почерком. Объединяли их все, во-первых, общая схема действия мошенников, которые завлекали в свои сети ничего не подозревающих людей (некоторых намеренно калечили), а во-вторых, частое упоминание Бусуйока Ивановича или весьма схожего с ним гражданина. Задержать Бусуйока Ивановича и близких его помощников ни разу не удалось, так как при первых признаках опасности главари преступного сообщества и эксплуататоры нищих смывались, бросая своих жертв и невольных работников на произвол судьбы.
Судя по словам, которые обронил Дубинин во время короткой встречи с Козловым, местонахождение неуловимого Бусуйока он установил. Вероятно, Бирюков не давал ему никакой информации о собственных розысках и он не знал, что в его дальнейшем шпионстве, в общем, отпала надобность. Пора сворачивать дело, брать Бусуйока Ивановича и предоставлять Дубинину… убежище? Или помочь ему добраться до места жительства, если он не москвич? А если он москвич, не пошел ли он на нищенство добровольно? Какова была его жизненная ситуация? Документы о том молчали.
Обо всем этом не мешало бы порасспросить Дубинина. С этой целью Иван снова отправился на станцию метро "Новослободская". Двери поезда раскрылись. "Станция Новослободская", - объявил женский голос с назидательной интонацией, словно желая предупредить, чтобы пассажиры ни в коем случае не проехали мимо. Вот и стеклянные декорации к советской версии "Аленького цветочка"… Но сколько ни тянул длинную шею Иван, ему не удалось увидеть ни инвалидной коляски, ни ее одноногого владельца. Подумав, что перепутал место, Иван медленным шагом обошел всю станцию, то вливаясь в очередное завихрение людского потока, то выбиваясь из него. Рост предоставлял ему великолепные возможности обзора, но, к сожалению, добиться успеха в поиске даже рост не помог. Дубинин пропал окончательно и бесповоротно.
Что с ним случилось? Заболел, не вышел на работу? Взял отгул? Наверное, даже у нищих выдаются свободные дни. Однако, учитывая то, что Иван Козлов узнал о Бусуйоке Ивановиче, причина отсутствия Дубинина на рабочем месте могла быть хуже. Много хуже…
Козлову показалось, что одна сгорбленная старуха, обряженная в черный демисезонный плащ с капюшоном и несколько слоев юбок, которые виднелись одна из-под другой, как-то подозрительно на него поглядывает. Не то хочет спросить, кого он ищет, не то лелеет на его счет какие-то смутные намерения… Каковы бы ни были те намерения, обращаться к юбконосной старухе с вопросом о Дубинине Козлов не осмелился, чтобы ненароком не повредить ему еще сильнее. Максимально правильным решением ему виделось следующее: вернуться на работу, откуда вместе с группой захвата отправиться на улицу генерала Карбышева, где, по его словам, обитал Дубинин. Судя по накопленному материалу и готовности Дубинина дать показания, нарушение конспирации уже не было просчетом.
В группу захвата, затребованную Иваном Козловым, входил его старый знакомый, бывший десантник Гена Зибров, и Иван порадовался этому неожиданному подарку судьбы. Зибров выглядел забавно-несерьезно: в нем присутствовало нечто от дворового пса, который, поставив ухо торчком, улыбается, вывалив язык. Однако противникам, которые столкнулись с Геной, сразу становилось ясно, что несерьезность эта мнимая… Остальные члены группы захвата были Ивану неизвестны - коротко стриженные, с угрюмыми лицами, гладкие и одинаковые, как горошины в стручке.
- Кого брать будем, Ваня? - первым делом поинтересовался в служебной машине Зибров.
- Рабовладельцев, - не вдаваясь в подробности, хмуро ответил Иван.
Зибров был приучен не требовать деталей, если их не хотели выкладывать.
- Ясно, - отозвался он. - Устроим им восстание Спартака.
Указанный дом уныло располагался в окружении сотен ему подобных на окраине, куда от окончания ветки метро требовалось добираться автобусом минут двадцать. Типичный спальный район, и все в доме также было типичным до отвращения: и подъезд с исписанными, крашенными серо-голубой масляной краской стенами, и почтовые ящики со следами вандализма, и лифт, помигиванием тусклой лампочки в одном углу потолка наводивший на мысли о бомбоубежище. Поднявшись на пятый этаж, группа захвата позвонила в дверь квартиры № 16. Дверь оказалась неожиданно дорогая, железная, оснащенная скважинами хитромудрых замков. Звонок тотчас же вызвал за ней шебуршение, но лишь примерно через четыре минуты женский голос спросил с угрожающей интонацией:
- Вам кого?
Зибров всунул в поле обзора дверного глазка свою совершенно не официальную физиономию, которой вельветовая кепочка придавала исчерпывающе штатский вид.
- А Анжелина здесь проживает? Ага. Ах вы и есть? Отоприте, хозяюшка, мне долг передать надо… Для Бусуйока Ивановича.
Очевидно, они имели дело с противником невысокого полета: примитивная уловка сработала. Дверь приотворилась, но не распахнулась, сдержанная цепочкой. В отверстие просунулась передней частью объемистой груди та самая особа, которую он однажды видел на станции метро "Новослободская". На сей раз она прибарахлилась и предстала не в кожаной куртке, а в черной бархатной кофте до колен, расшитой елочными блестками, и в ожерелье из позолоченных стеклянных шариков. Не женщина, а индийское кино! Так и кажется, сейчас запоет что-нибудь пронзительное тоненьким голоском.
Спеть она не успела. Зибров справился с хиленькой цепочкой в два счета, и группа захвата ринулась в квартиру, откуда шибануло таким запахом, точно на гигантской плите прокис суп для людоеда. Единственное, что можно было сказать сразу, - жилье обитаемое и очень запущенное. Квартира состояла не менее чем из пяти комнат, и Иван сразу подумал - не обошлось без перепланировки. Взгляду открывался длинный коридор, передняя часть которого была отделена от задней непроницаемой для взгляда занавесочкой из бамбуковых висюлек.
Анжелина - а это была она - подскакивала и накидывалась на вошедших, как злая мопсиха, у которой не хватает силенок защитить имущество хозяина. Но она, несмотря на это, подпрыгивает и лает, уповая на свою злость и трусость похитителей.
- Стой, куда? - вопила она, повиснув всей массой на рукаве Козлова, каким-то шестым чувством распознав в Иване главного. - Зачем, стой? Бусуйок злиться будет! Стой, нельзя! Мили-и-иция-а-а!
Груди ее при этом перекатывались под кофтой, как арбузы в авоське.
- Прекрати, умница, - приговаривал Зибров, отцепляя Анжелину от козловского рукава. - Милиция уже здесь. Мы и есть милиция, так что шебуршаться не советую.
Козлов рванул за бамбуковую занавеску, вызвав со стороны висюлек сумасшедший треск. Там-то все и началось…
Иван Козлов, несмотря на молодость, успел приобрести какой-никакой, но опыт. Ему случалось побывать в бандитских притонах; он, задерживая дыхание, чтобы вдыхать поменьше пропитанного кровью воздуха, входил в квартиру, где пьяный глава семьи час назад изрубил топором всю семью. Однако ничего подобного этой квартире ему видеть не приходилось. Волосы зашевелились на голове, и Козлов впервые понял, что это не фигура речи: какой-то атавистический инстинкт привел в движение мельчайшие мускулы вокруг волосяных луковиц, о существовании которых Ивану до сих пор было известно исключительно из учебников по судебной медицине и рекламы шампуней. "Остров доктора Моро", - припомнилось ему название читанной в школе фантастической книги. За давностью лет сюжет выцвел и сделался смутен, но в памяти всплывало, что там, на острове, подчиненном злой воле безумного ученого, кишели то ли люди, наделенные звериным обликом, то ли звери, переделанные в людей. А еще там было место, которое называлось "Дом страдания". Похоже, именно в дом страдания Иван и угодил.
Первое, на что упал взгляд Ивана Козлова после того, как оборону черноволосой толстухи удалось прорвать, была завернутая в байковое грязное одеяльце кукла с необычным, желто-фиолетовым, цветом кожи. Она валялась, небрежно брошенная на покосившуюся надтреснутую галошницу, плотно закрыв запавшие, под старчески сморщенными веками, глаза. Рядом лежала такая же, но с кожей натурального цвета. Во второй кукле можно было опознать ребенка - находящегося то ли без сознания, то ли под воздействием наркотиков. В первой - уже с трудом…
- А что у вас, хозяйка, для детских трупиков другого места нет, что вы их в коридоре держите? - вопросил толстокожий Зибров, в то время как Иван, выставив перед собой дуло "макарова", толкнул ногой дверь ближайшей комнаты. Из-под дула переполошенно шуганулось некое создание - не понять, мужчина или женщина - с лицом, изрытым крупными дольчатыми буграми, оставлявшими на воле только большой блестящий розовый нос и заплывшие крохотные глаза.
- Не прокаженный я, не боись, - свиристящим фальцетом, который исходил откуда-то из самого отчаянного наслоения бугров, осведомило создание. - Дерматит у меня ати… типический. Хочешь, справку покажу?
К носителю дерматита приникли детишки - разного возраста, но, кажется, все не старше семи лет. Бледненькие, изнуренные, глаза обведены темными кругами - то ли синяки, то ли угольная пыль, как у шахтеров. А выражение глаз - точно у старичков. Детский сад престарелых. Один из детей выглядел странно неловким, Иван не сразу сообразил почему - вместо рук у него были две культи с выпирающими, протыкающими бледную плоть костями.
- Где Дубинин? - лихорадочно спросил Козлов.
- Дубинин? Это какой? Здесь по фамилиям не называют.
- Одноногий.
- А, Леха одноногий? Мастер, что ли? Это дальше по коридору налево.
Не успев подивиться прозвищу Мастер, Иван Козлов кинулся налево по коридору. Там находилось следующее отделение дома страданий. Истертые, поломанные костыли, с которых сшелушилась краска, открывая металлический испод; а еще протез ноги, тошнотно-розовый, обутый в кроссовку; а еще подобие высокого кожаного сапожка на шнуровке, прошитого по бокам жесткой железной лентой… Создавалось впечатление, что люди ушли отсюда, сбросив для легкости ненужные довески больных тел. Здесь находился всего один человек, и этот человек был Дубинин, прикованный собачьей цепью за руку, на высокой кровати, которую он не смог бы покинуть без риска свернуть шею. Рваный матрас под ним был пропитан нечистотами. С тоской обреченности Дубинин лежал без движения, уставясь в окно.
- Дубинин, - негромко, с тем почтением, которое невольно внушают большие несчастья, позвал Козлов и опустил пистолет. Дубинин обернулся.
- А-а, моя милиция меня бережет! - оскалил зубы в улыбке Дубинин и многоэтажно выругался. - Быстро подоспели!