- А она следователю выложила, - с видимой наивностью, что называется, на голубом глазу, но с дальним расчетом оповестил братьев Родик, - будто вы папе угрожали.
- Что? Мы - угрожали? - Реплики прозвучали одновременно, почти в унисон. - Да с чего она это взяла? Откуда? Вот дура!
- Конечно, дура, - заявил Родион и нагнулся, потирая поцарапанную ногу. - Вы с ней разберитесь. Пусть знает, кому и что говорить. Уродина.
При грозном появлении старших братьев Таня забилась в угол: несмотря на то что Кирилл и Ростислав отродясь пальцем не трогали ни Родика, ни ее, сейчас они несли на суровых лицах выражение, предвещавшее, что, если чего-нибудь до сих пор и не случилось, это не значит, что оно не может произойти в данный момент.
- Я не виновата, не виновата! - заверещала Таня. - Это он все следователю наговорил, что папа в ваш компьютер лазил, а после этого его убили…
Родион отступил в коридор. Сильная рука Ростислава вернула его в комнату и закрыла дверь.
- Так, малявки, а теперь выкладывайте все, что знаете, - потребовал Кирилл.
Нинель Петровна спала - ровно, без снов, точно достигнув наконец дна глубокого черного колодца, в который до этого долго и мучительно падала. Даже перебранка детей не могла извлечь ее из этой непроглядной глубины, чернее которой - лишь смерть. Она не могла знать, что рядом с ней, отделенные от матери только толстой стеной, ее взрослые дети докапываются до истины. И истина оказывается неприглядна.
Глава 29 Сумароков созерцает светила
- Ну как у тебя дела, Ваня?
Сумароков и Козлов, занимаясь двумя различными версиями дела Скворцова - Бирюкова, давненько не виделись. Встреча их обрадовала. Виталию Ильичу приятно было наблюдать этого парня, нескладную внешность которого преображали увлеченные, сияющие, хоть и маленькие глаза. "А перспективный сотрудник формируется!" - сделал вывод следователь. В свою очередь, и Козлов воспринял как нечто забыто-милое, чуть смешное, сосредоточенное бухгалтерское лицо Сумарокова и его манеру постоянно что-то писать. "Потомок одного из первых русских литераторов, что возьмешь!" - проявил снисходительность Козлов. Короче, вначале недовольные друг другом, сегодня они вели себя мило и терпимо.
- Дела наши отличные, - отрапортовал Иван. - Мафия, эксплуатирующая калек, трещит и гнется под моим напором. А как поживают ваши террористы, Виталий Ильич?
- Отлично они поживают. - Что-то, похожее на юмор, прорезалось в глуховатом низком голосе Сумарокова и в его тривиальном бюрократическом лице. - К сожалению, они поживают лучше некуда. А вот я по их милости поживаю плохо, потому что так и не отыскал, тупырь старый, чем их можно ущучить.
Видя, что Иван слушает внимательно, не по обязанности только, но и из интереса, наклонясь к нему, сообщил доверительно:
- Мне, Ваня, все даты покоя не дают. Шестое чувство мне подсказывает, что есть в них какая-то система, но я не могу до нее добраться. Мусульманские уже, христианские праздники перепробовал…
- А иудейские?
Сумароков безнадежно махнул рукой.
- Нет, вы, главное, не падайте духом. - Иван считал себя сообразительным - во всяком случае, не глупее Сумарокова. Вот сейчас он возьмет и с ходу вычислит то, вокруг чего Сумароков топчется долго и тяжелодумно. - Годовщины… годовщины каких-то крупных зачисток в Чечне проверяли?
Кивок, по-прежнему безнадежный.
- Даты начала первой и второй чеченской войн?
- Проверял.
- Точно проверили, Виталий Ильич?
- Точно, Ваня, не сомневайся. Да ты сам представь: если бы такое совпадение было, разве газетчики упустили бы? Трубили бы с утра до ночи… Нет, не оно.
Ивана зацепило. Бывают люди, которые разочаровываются, столкнувшись с первой неудачей, но он из других: из тех, кого неудачи подзадоривают. Вообще-то он мог наслаждаться свободной минуткой, позволявшей ему выпить стакан чаю и съесть бутерброд с докторской колбасой в спокойной обстановке, что, как известно, способствует пищеварению и предотвращает гастрит. Взамен этого он предпочел скооперироваться с Сумароковым во имя вычисления террористической системы. Вскоре злополучные даты - 18 июня, 14 сентября и 12 декабря - маячили перед ними обоими так же навязчиво, как перед оперным Германном - три карты, три карты, три карты.
- Три даты, три даты, три даты, - пропел старший, а поэтому более образованный в отношении музыки Чайковского Виталий Ильич. - Замечаешь, Вань? Почему мы так уверены, что их именно три? А может, штук пять или десять, включая те неудачные попытки, которые не дошли до широкой общественности?
- Я уже и не знаю, что вам подсказать, Виталий Ильич, - изнуренно вздохнул Иван, у которого проглоченный наспех бутерброд застрял где-то на полпути к желудку. - Прогноз погоды, что ли, посмотрите за эти числа… Солнечную активность… Фазы луны…
- Козлов, ты здесь? Пляшите, вам письмо: кажется, отыскалась твоя бородатая женщина.
- Да вы чего? - простецки всполохнулся Иван, выскакивая в коридор. И только спохватившись, обернулся к Сумарокову: - Ну бывайте, Виталий Ильич. Желаю счастья и удачи.
- Какое уж у нас, сереньких, счастье, - сварливо откликнулся Виталий Ильич. Последнее предложение - насчет погоды и прочего - Иван сделал, конечно, в шутку, но Сумароков от беспомощности готов был ухватиться за любой абсурд… Кстати, не обязательно абсурд. Не говорит ли медицина, что в период солнечной активности возрастает количество несчастных случаев?
- Виталий Ильич, ты что пишешь? - спросил следователя через некоторое время вислоусый капитан Алябьев, сотрудник отдела по раскрытию особо опасных и тяжких убийств.
- Запрос синоптикам о погоде, - ответил Сумароков рассеянно.
- А, ну не хочешь, можешь не отвечать. Острить-то зачем?
Сумароков не стал объяснять, что он не острит, а задал встречный вопрос:
- А как по-твоему, Сема, где можно посмотреть фазы луны за прошлый год?
- Возьми любой отрывной календарь в методическом кабинете, мы их заказали, но не пользовались, - ответил Семен Алябьев, глядя на Сумарокова пристальнее, чем раньше, с оттенком подозрения. Еще чуть-чуть, и он вместо календаря предложил бы ему градусник. Сумароков заметил это, но остался так же мрачен, не желая ничего опровергать. Алябьев принадлежал к тем, кто пороха не выдумывает и терпеть не может, когда это делают другие, может, поэтому и завяз в капитанах. Хотя, открывая толстенький, нетронутый календарь, Виталий Ильич подумал, что и ему сегодня не бывать монахом Шварцем. Порох, нужный для взрыва, наверняка скрывается в другом месте… А просмотр календаря - так, для очистки совести. Чтобы потом о неудачливом следователе Сумарокове говорили: "Он сделал все, что мог".
18 июня - есть! Черный кружок - новолуние, двадцать девятый лунный день. Лунный календарь - самый древний, говорила как-то Верочка, она умница, в сумароковском семействе самая эрудированная. Так, теперь ищем вторую дату. 14 сентября - луна совсем на исходе, от нее остался узенький белый серп… Нет, стоп! Как же это Виталий Ильич обмишурился, не туда листок перевернул? Это не 14, а 13 сентября. Вот оно, нужное число, и оно - тоже новолуние… А третье? Ищем 12 декабря! Как, снова черный, сплошь залитый краской круг?
Виталий Ильич Сумароков ощутил облегчение, какое бывает, когда отпустит застарелая тупая головная боль. Он глядел на отрывной календарь, а со страниц отрывного календаря на него глядела система. Безумная, но система.
Теперь главное - не останавливаться, дожать систему, как преступника на допросе, извлечь из нее все, что можно. Где календарь за этот год? Энное количество времени ушло на поиски, но в конце концов календарь обнаружился. В солидарности со своим прошлогодним предшественником, он подтвердил мелькнувшую у Сумарокова догадку: Скворцов и Бирюков были убиты слишком близко к новолунию. Подозрительно близко…
"Еще один теракт. - Сумарокова разбирал творческий зуд, который побуждает композитора усовершенствовать только-только возникшую в его голове мелодию. - Теракт, о котором никто ничего не узнал, потому что он не состоялся. Потому что… вероятно, потому, что его предотвратил Бирюков. Предотвратил сознательно? Или случайно - своей смертью?"
Глава 30 Бородатая женщина теряет свою бороду
Все как тогда - ровно за две недели до убийства. Штаб УВД, работник милиции допрашивает женщину с повышенным оволосением на лице. Все повторяется - с незначительной разницей: на месте Бориса Валентиновича Бирюкова - Иван Козлов. А женщина… не такая уж она, оказывается, бородатая. Волоски на губе и на подбородке черные, но редкие.
- Ой, у меня раньше они больше росли, - проводит рукой по лицу свидетельница по делу о "мафии нищих". - Но это неважно. Вот как дело было…
Речь у нее тихая, но внятная. Глаза ясные. Излагает слишком многословно, но четко и последовательно.
Римма не любила свое имя: в детстве - инстинктивно, потом - осознанно, когда ей сказали, что оно мужское и в России им называют девочек по недоразумению. Она не любила свою внешность, которая всегда была невзрачной. Волосы - темные, очень темно-русые и все-таки не черные: быть брюнеткой - это бы еще куда ни шло. Безгрудая и безбедрая худоба - у манекенщиц, может, это смотрится красиво, а голая синеватая Римма выглядела как ощипанная и приготовленная к варке курица. Да перед кем раздеваться, кто польстится на эдакую прелесть? Разве что пьяные или готовые напиться мужики, которых она с негодованием прогоняла. Снились они ей, как же, эти супермены помоечные!
Из вышесказанного следует, что Римма не относилась к тем женщинам, которые без конца таращатся в зеркало. Зеркало служило в ее жизни функциональной цели: Римма перед ним причесывалась, и то обычно впотьмах, потому что ее комнатка в коммунальной квартире выходила окнами на глухую стену соседнего дома, и света здесь почти не было даже в летние дни. В целом, по мнению Риммы, не до того ей было, чтоб себя рассматривать.
Поэтому неудивительно, что перемену в Римминой внешности первой заметила не она, а товарки по швейной мастерской, где она работала.
- Ой, Римка, повернись-ка… Что это у тебя?
- Где?
- На подбородке.
- Наверно, завтракала и испачкалась.
- Да нет, тут черное что-то… Ой, а ты знаешь, у тебя на подбородке волосы растут!
Как ни безразлично было Римме ее никем не целуемое лицо, новость произвела на нее неприятное впечатление. Удостоверилась - и правда, волосы. Но никаких мер она не приняла. Она вообще была человек инертный, привычный плыть по течению, не старающийся изменить свою жизнь к лучшему. В швейной мастерской и раньше, в детдоме, ее знали как тихоню, которая исполнит порученное задание, но по собственной инициативе ни за что не возьмется. Римма как будто избегала лишних усилий. Вот и на этот раз она ничего не сделала с волосами, надеясь, что и так пройдет.
Не прошло. Поросль захватывала все большую часть подбородка и становилась все гуще. Такие же волоски возникли и под носом. Римма взялась за бритву. Это было не самое мудрое решение: растительность на лице окрепла, после бритья оставались заметные черные точки, как у мужчин-брюнетов, если только они не носят бороду. Зимой Римма надевала свитер, высоко вытягивая его воротник, на улице прикрывала низ лица шарфом, но, по мере того как весна вступала в свои права, эти защитные приспособления начинали выглядеть странно. Приближалось лето, лишая всяких прикрытий, и Римма впала в черную депрессию.
"Уродина, - думала она. - Ни лица, ни фигуры. Раньше, худо-бедно, лицо было, а теперь…"
Если раньше на Римме не останавливалась ничьи взгляды, то теперь на нее смотрели даже слишком пристально и часто, вот только не радовало ее такое внимание. Особенно не терпела она женщин, которые прямо на улице или в транспорте начинали громко сочувствовать, делиться собственным опытом, рекомендовать домашние средства, которые чьим-то родственницам и знакомым замечательно помогли… Римма перепробовала уйму домашних средств, и отсутствие результата ожесточило ее против непрошеных советчиц.
Эту черноволосую толстуху в украшенном блестками пончо и юбке с оборками она тоже приняла за одну из таких теток, которые любят совать нос в чужие дела. Вид у нее был уж очень… как сказать… настырный. Нахальный даже.
- А ты не пугайся, милая, не пугайся, - пристала к ней нахалка, как банный лист. - Я тебе ничего плохого не скажу. Обидно мне просто смотреть, как ты мимо своего счастья проходишь.
- Да, уж чего-чего, а счастья у меня - вагон и маленькая тележка, - не удержавшись, ответила Римма.
Нахалка в пончо только того и дожидалась:
- Нет нет, не говори, ты по правде счастливая. - Вкрадчивым движением, но цепко ухватила Римму за правую руку; Римма дернулась, но руки отнять не смогла. - И на что ты свою молодость тратишь, чужих людей обшиваешь, получаешь гроши, - приговаривала черноволосая женщина, успокаивающе поглаживая Риммину вспотевшую ладонь круговыми движениями, как когда-то в раннем детстве делала добрая уютная нянечка и напевала: "Сорока-сорока, кашку варила, деток кормила…" - А могла бы как сыр в масле кататься. Годик-другой поработала бы, как я тебе посоветую, а дальше все в твоих руках…
Этой черноволосой женщиной была неугомонная и вкрадчивая Анжелина, помощница Бусуйока Ивановича.
В мире много таких, как Римма; немало их и в Москве. Незаметные, тихие, никем не любимые, они ведут в шумном, полном движения и красок мегаполисе какое-то подземное существование. Поэтому когда Римма в буквальном смысле переместилась под землю, не было никого, кто бы это заметил. Кажется, работала здесь такая девушка, а куда она делась, бог ее знает! Может, перешла в другую мастерскую или ателье. А может, и умерла: помните, у нее начали на лице расти волосы, вдруг это признак страшной болезни? А впрочем, кому она нужна, чтобы о ней спрашивать?
Римма была нужна Бусуйоку Ивановичу: она увеличивала его доходы. В ее естественном пришибленном виде, когда она стояла в переходе метро с табличкой на груди, было что-то очень нищенское, жалостное. Растительности на лице отныне не касалась бритва, и оказалось, что это совсем не так уж трудно - выставлять это напоказ. Труднее оказалось выстаивать на своих несчастных спичках-ногах с восьми до восьми, ноги отекали и уже не казались спичками, но и к этому удалось приспособиться. Безногим легче, они хоть сидят в своих колясках, но, с другой стороны, им и труднее, они, если захотят уйти, никуда не денутся… Римма была свободнее: у нее-то руки-ноги остались. Но дело в том, что она не хотела никуда на этих ногах идти, не хотела лишаться этой подземной жизни, к которой она привыкла, как привыкала ко всему. По крайней мере, здесь она не скучала. Отношения среди нищих были теплее и теснее, чем в швейной мастерской. И на усы и бороду Риммины никто внимания не обращал. Едко высмеивали новые друзья тех счастливых, красивых и благополучных людей, которые от своего благополучия бросали им монетки, и эти насмешки тоже нравились настрадавшейся Римме.
Было в этой новой жизни и много страшного и неприглядного, что до поры до времени оставалось скрыто от Римминых глаз: ведь она жила не в одной из квартир-общежитий, не с иногородними, а все в той же комнате в коммунальной квартире. Но было и хорошее: денег в самом деле прибавилось. Римма тратила их на еду: бессмысленно покупать хорошую одежду, чтобы она подчеркивала бородатое лицо. Она отъелась и стала не такая уж тощая и жалостная. Кроме того, она полюбила баловать себя душистым мылом, а потом и духами: не поливала ими себя, просто нюхала. Остальные деньги откладывала… на какие надобности? Она еще не знала. Не могла сказать.
Ароматы духов и мыла встряхнули Римму: она вдруг почувствовала, что еще и не начинала жить. Она вдруг унюхала, что в подземном переходе пахнет человеческой неопрятностью. У нее снова начали уставать ноги. Она подумала, что как-то так получилось, с того дня, когда в швейной мастерской заметили избыточное оволосение, она ни разу не обратилась к врачу… На ее плакатике написано "Помогите на операцию" - что, если и в самом деле операция поможет? Но тогда она лишится заработка… Что лучше: получить гладкое, как у всех девушек, лицо и вернуться в швейную мастерскую или получать щедрую милостыню и торчать в переходе?
Но почему обязательно в швейную мастерскую? Что-то проснулось в Римме: то ли ответственность за свою жизнь, то ли готовность изменить ее. Неужели она так плоха, чтобы не найти в Москве подходящей работы? Запишется на какие-нибудь курсы, в конце-то концов! Но с таким лицом на курсах будет неловко… Римма пошла к обычному врачу-эндокринологу, и врач, посмотрев результаты анализов, сказала, что причина необычности ее облика скрывается в нарушенной функции надпочечников и что такие вещи лечат бесплатно - ну разве что за лекарства придется заплатить. Преисполненная надежды, Римма нашла Анжелину и заявила, что она выходит из игры. Спасибо за деньги, но теперь Римма хочет начать все по-новому.
Ой, что было! Анжелина, которая умела быть елейной до приторности, превратилась в голодную бабу-ягу, прическа поднялась дыбом, будто состояла из ядовитых змей. Она высказалась в том смысле, что Римма мерзавка, проститутка и уродина - безо всякой логики, потому что какой мужчина клюнул бы на проститутку-уродину? Она сказала также, что никакое лечение Римме не понадобится, потому что мертвяков не лечат, а через две недели после того, как уйдет из метро, гадина, которая посмела кинуть своих благодетелей, станет покойником. Ее счастье, что сейчас в Анжелинином хозяйстве дел невпроворот, а через две недели вернется с задания киллер и ее прикончит. Пусть не думает, что скроется: ее по любому следу найдут.
- Деточка, - внезапно сбросив личину фурии, Анжелина натянула на лицо прежнюю улыбчивую маску, - оставайся, а? Ну взбрыкнула, покапризничала, с кем не бывает. Я тебе отпуск дам.
- Хорошо, - послушно согласилась Римма. - Не надо отпуска. Я и так останусь.
На самом деле, Римма не изменила своего решения: до такой степени Анжелина ее запугать не смогла. Но ей действительно стало не по себе от этих выпученных глаз, перекошенного рта, волос, стоящих дыбом, как шерсть на загривке разъяренного животного. А если и правда на Анжелину работает киллер? Кто защитит Римму? Она снова почувствовала себя маленькой, беззащитной, никому не нужной. Куда обратиться, кто ей поможет? По возрасту Римма не успела выучить в школе строки Маяковского "Моя милиция меня бережет", но рефлекс у нее был правильный. Отлучившись со своего нищенского поста, она обратилась к милиционеру, несущему службу охраны порядка на ближайшей станции. Милиционер переадресовал ее к Бирюкову. Ну и вот…
Борис Валентинович был таким хорошим человеком! Вежливым, внимательным. Принял ее, тщательно расспросил. Вместе они разработали план спасения для Риммы, подыскали место, где бы ее никакой киллер не нашел. Борис Валентинович негодовал по поводу того, что в России не работает система защиты свидетелей… Но Римме удалось выкрутиться безо всякой системы. Отсиделась у прежней выпускницы их детдома, с которой договорились по поручению Бориса Валентиновича. Там, заодно, и лекарства начала принимать, эндокринологом прописанные. А приехала - все, оказывается, утихло, всех арестовали. А Бориса, значит, Валентиновича нет в живых. Как же так?