Да что с ней? Неужели так переживает из-за рекламы? И почему совсем не смотрит на гостью? Марине стало не по себе, она уже подумала, что зря пришла, что по-глупому навязывается со своим сочувствием там, где надо было тактично стушеваться… Но Жанна привела гостью на кухню, где из-под ее тапки прыснул по желто-коричневому плиточному полу таракан. В центре стола возвышалась всей своей литой мощью изрядно початая двухлитровка пива "Оболонь". Натюрморт дополняла кружка – не для пива, самая обычная, белая с цветочками.
– Прыхахывайся, – предложила Жанна, и Марина, угадав смысл распоряжения, осторожно присела на стул с застывшим сальным пятном.
– Жанна, ты что, пиво пьешь? – Глупое начало для разговора, но все же лучше, чем ничего.
– Пью, – призналась Жанна.
– Ой, это из-за меня, да? – Марину тут же до печенок проняло чувство вины. А что, если на почве одной-единственной неудачи с рекламой Жанна станет алкоголичкой? Она такая чувствительная!
– Похыму их-ха тебя?
– Но я как раз тебе собиралась объяснить, что я ни в чем не виновата, меня вдруг вызвали на съемки, сказали, что агентство все переиграло и я должна занять твое место… Жанночка, дорогая, миленькая, честное-пречестное, я тут ни при чем!
Жанна, уже отбросившая капюшон и державшаяся к Марине правым профилем, вдруг повернулась, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, и Марина чуть не рухнула со стула. Левая сторона почти идеального личика Жанны оказалась раздута, как у хомячихи, держащей в защечных мешках весь насущный запас. Вся она, точно расплывающееся по воде бензиновое пятно, цвела переливами цветов – красного, синего и фиолетового, по периферии желтого и зеленого. Возле уха под волосами виднелась аккуратно зашитая тремя швами, но все равно очень заметная ранка.
– Выдаха? – Очевидно, Жанна хотела спросить: "Видала?" – Ехть не могу ни ххена, хевать бохьно. Вот питаюхь пивом, вхе-таки калохии. И анехехия…
– Что-что?
– Анехехия, говохю. В смыхле меньхе бохит.
– Ой, Жанна… Это тебя кто-то избил, да?
– Ехли бы я знаха хто! Зараха…
История Жанны была проста до онемения. За день до начала съемок рекламного ролика фирмы "До" актриса поздно возвращалась со съемок крохотулечной ролюшки в одном из сериалов – как уже было сказано, материальное положение заставляло ее использовать все возможные источники дохода. Собственной машиной она не располагала, поэтому пришлось воспользоваться метро. А до метро она, в целях экономии времени, пробиралась наугад, дворами. Теплый, вполне уже летний вечер был чист и прозрачен, хотя в зеленых кронах деревьев уже загорались фонари. Прохожие мужского пола, особенно в возрасте старше тридцати лет, провожали эту красавицу с фигурой гимнастки и личиком, отдающим ранней Одри Хепберн, долгими мечтательными взглядами. Останавливать ее не решались… А вот этот парень, видно, был без комплексов, потому что остановил:
– Извините, это, типа, ну как это, случайно не вы снимаетесь в сериале "Банковские клерки"?
– Да, я, – растроганно ответила Жанна, за секунду до того собиравшаяся послать приставучего парня куда подальше. Вот оно, желанное, вымечтанное: первая слава, первые поклонники… Поклонник, правда, попался так себе. Толстоват, с прыщеватым лбом и дурацкой короткой стрижечкой, одет в мешковатые штаны и ретро-майку с надписью "Олимпиада-80". Вдобавок бегающие глаза. И язык, который постоянно высовывался и облизывал и без того мокрые губы. "Как у змеи", – успела отметить Жанна, прежде чем парень полез в карман – наверное, подумала она, за блокнотом для автографа. Но из кармана рука парня появилась вместе с каким-то маленьким и тяжелым предметом… Что это было, Жанна не уследила: удар свалил ее на асфальт.
Что и говорить, потом было много всякого! И милиция, и медики… В больницу ее не взяли, только наложили швы, а домой пришлось добираться своим ходом на такси. По крайней мере, чудо-поклонник ее не ограбил, и на том спасибо… Родители, привычные к поздним возвращениям дочери, спали; легла спать и Жанна, надеясь, что завтра все как-нибудь образуется. На следующее утро Жанна проснулась в обычное время. Лицо не болело, но на ощупь казалось каким-то странным… Отбросив одеяло, Жанна схватила с подоконника зеркало, и оно отразило ее худшие предчувствия. Тихонько подвывая, Жанна смогла еще позвонить арт-директору из фирмы "Гаррисон Райт". Тот не сразу понял, что произошло (понять Жанну и впрямь было затруднительно), а когда до него наконец доперло, пришел в такую ярость, что Жанна обрадовалась, по крайней мере, тому, что разговаривает с ним по телефону. Если бы объяснение последовало при встрече с глазу на глаз, он легко мог Жанну задушить. Правда-правда! Когда же встреча состоялась (двумя часами позже), поостывший арт-директор не мог не признать, что с таким лицом нельзя не только сниматься в рекламе, но и выходить на улицу.
– Сейхяс ехху тохко в похихинику, – печально подытожила Жанна. – Говохят, еххе недехю отек деххаться будет…
Ну что тут можно сказать? Марина сочувствовала Жанне (жутко представить, если бы с ней самой такое произошло!) и в то же время испытывала облегчение, что в замене актрисы виноват какой-то сумасшедший, она здесь ни при чем. И совсем глубоко, на темном дне души, пряталось злорадство: по крайней мере, на недельку будет подпорчена идеальная внешность красавицы Жанны! Хотя как будто бы девушки были соперницами только согласно своим ролям в одном проходном сериальчике… Нет, видно, ненадежная эта штука – женская дружба.
Супруги Ивановы, Сергей и Лена, в траурном молчании досматривали свежий выпуск московских новостей. Теперь все сомнения отпали: о гибели Кирилла Легейдо было сказано прямым текстом. Рекламист, который разбился, пытаясь реализовать мечту о полете, – сильный сюжет. Пожалуй, этот символ дерзания, воспарения в неведомые сферы можно было бы использовать для новой рекламы, вот только какой продукт рекламировать таким образом? Сергей усиленно делал печальное лицо, не испытывая при этом печали, и искоса поглядывал в сторону Лены, пытаясь разгадать, что в это время чувствует она. Супруга часто представляла для него загадку…
– К тебе наверняка придут из милиции, – нарушила свою загадочность Лена.
– Это еще почему? – вяло спросил Сергей.
– Мы оба знаем почему, так ведь? А ты ешь, Сережечка, ешь…
Кусок подгорелого рыбного филе не лез в горло. Сергей механически жевал, оттягивая момент, когда вот это вязкое, с запахом гари, то, что заполнило его рот, придется проглотить. А может быть, оттягивал момент, когда придется что-то сказать? Правила вежливости не велят разговаривать с набитым ртом даже у себя дома.
– Диверсант из тебя, Сережечка, получился так себе… Наверняка тебя засекли тогда с бомбой. Засекли ведь, а?
– Флуфай, ты даф мне поефть фпокойно? – буркнул Сергей.
Лена всепонимающе улыбнулась, сощурив умудренные женским опытом глаза, не разжимая губ – прямо-таки домашняя Мона Лиза. Надменно поковыряла вилкой в своей тарелке, давая понять, что лично ее сейчас интересует не еда, а нечто совсем другое. Сергей ожесточенно расправлялся с рыбой, между делом глазея на телеэкран, где после новостей шел уже рекламный блок. Реклама играла, шипела и пенилась. Реклама заполняла кухню быстро сменяющимися образами – то милыми, то зловещими, то интригующими, то соблазнительными. Реклама бросала в летнюю послеполуденную тишину залпы звуков: музыкальные фрагменты, бодрые вопли, низкие гипнотизирующие голоса…
– Лен, ты только посмотри, как непрофессионально сделано! – внезапно оживился Сергей. – Реклама болеутоляющего лекарства: "Поможем боли исчезнуть"! Во-первых, две гласных подряд, в начале одного слова и в конце другого – неблагозвучно, получается какое-то подвизгивание: "и-и-и". Во-вторых, слоган воспринимается как "поможем боли"…
– Прекрати, профессионал! – осадила его Лена. От нажатия ее пальца на красную кнопку пульта экран, прощально подмигнув радужным многоголосьем, погас. Сергей не мог отрицать, что пальцы у его жены до сих пор красивые, не поврежденные домашней работой. Ногти она красит коричневым, под бронзу, лаком, что придает им необыкновенно твердый, хищно-металлический вид. В минуты разочарования и депрессии Сергей думал, что таким же твердым и гладким должно быть ее сердце…
– Тебе жалко Кирилла? – спросил он.
– Это тебя надо спрашивать. Это же вы с ним были закадычные друзья.
– А ты с ним кокетничала…
– Мало ли с кем я кокетничала. Вышла-то я за тебя. Все остальное ничего не значит. Меня не интересует, чего ты там себе вообразил.
Глубокое молчание нарастало между ними, по мере того как убывало время – время, которое было отпущено им двоим… Треугольник – стабильная фигура? В геометрии, но не в семейной жизни. Конечно, Лена выбрала Сергея. Но возможно ли сделать вид, будто третьей вершины треугольника никогда не существовало, в то время как двум остальным твердо известно, что когда-то она была? "Было" и "не было" – понятия из разряда вероятных. Зависит от точки зрения… Неважно. Все это теперь неважно. Смерть превращает треугольник в отрезок прямой…
– Милиция на меня не выйдет, – твердо сказал Сергей. – Кирилл меня уверял, что не станет заявлять в милицию.
– Кто-нибудь из его агентства может проговориться.
– Никто. Им до этого дела не было.
– Всегда кому-то есть дело. Народ у нас любопытный. Ты же не брал с Кирилла подписку о молчании, правда?
– Еще бы я с него подписку брал, – одним углом рта усмехнулся Сергей. Невеселая то была усмешка. – Сам сделал глупость, сам и должен отвечать.
Взгляд Сергея был устремлен на Лену, но он не видел жену. Перед ним представало нечто иное – зазор между прошлым и будущим, которые вдруг пугающе приблизились друг к другу. Этот зазор был заполнен предметами, о которых Сергею хотелось бы забыть, от которых у него пробегал холодок по спине, хотя, взятые отдельно и лишенные общей смысловой нагрузки, они представлялись вполне невинными. Воздушный шарик. Фигурный флакон, давно пустой, но сохранивший несомненно-стойкий запах духов. И главный предмет – режущий глаз своим металлическим блеском. Сколько Сергей над ним трудился! Сколько вложил в него чувств! И отлетевшие чувства, и совместное прошлое, и нереализованные планы, и обманувшие надежды… "Бомба", – резануло жуткое в своей определенности слово, после которого Сергей лишился возможности что-либо видеть и понимать…
– Ну что-о с тобой, Сережа! – пробудил его к жизни капризный голос жены. – На тебя что, столбняк нашел?
– Ага. – Сергей осторожно размял руки и ноги. – Со мной случился кратковременный анабиоз.
– Ну вот, опять! Я так и знала! Какой ты нервный! Ну чего ты так испугался, дурашка? Милиции? Брось, ты же сам сказал, что милиция ни о чем не узнает. А если бы и узнала, это сущая ерунда. Неужели тебя посадят из-за этой ерунды?
– Сажают у нас и за меньшее. Вообще ни за что посадить могут.
– Это если не повезет.
– Значит, меня точно посадят. Мне никогда не везло. Я чемпион мира по невезению.
– Брось! Прекращай свой депресняк!
– Но ты же сама…
– Мало ли что "я сама"! – передразнила Лена. – Я просто высказала предположение, потому что я за тебя беспокоюсь, а ты привел разумные, логичные доводы, почему беспокоиться не следует. Сережечка, по-моему, ты просто перегрелся. Поди приляг, отдохни…
Естественно, она за ним последовала – разве он имеет право "прилечь и отдохнуть" без нее? Где-то, в каком-то психологическом, а может и не слишком психологическом, труде Сергей прочел, что женщина не умеет любить на расстоянии. Если у мужчины отсутствие объекта любви может обострить чувства, то женщина непременно жаждет, чтобы объект присутствовал рядом с ней и постоянно доказывал свою любовь. Наверное, в этом что-то есть… По крайней мере, на основании собственного опыта Сергей мог утверждать: Лена то притягивала его, то отталкивала, но притягивание преобладало. "Да, ведь она постоянно стремится держать меня на коротком поводке, – отстраненно сказал себе Сергей, точно это не на его груди расстегивали пуговицы рубашки сноровистые Ленины пальцы. – Да, ведь она постоянно хочет, чтобы я находился при ней, хотя бы мысленно, чтобы она находилась в курсе всех моих намерений, всех моих поступков, – уточнил Сергей, когда пальцы с твердыми ногтями, выкрашенными бронзовым лаком, взялись за пряжку его пояса. Для Лены не существует секретов в мужской одежде – по крайней мере, в одежде мужа. – Да, ведь она потому так часто отправляет нашего ребенка к дедушке с бабушкой, чтобы ничто не мешало ей полностью превратить меня в своего ребенка", – сделал вывод Сергей, когда его тело начало, против воли, откликаться на эти беглые щекочущие прикосновения…
Сергей всегда был худощав, однако нагота делала заметным, что мускулы уже не те и живот, когда-то подтянуто-впалый, начинает отвисать. А на теле его жены годы никак не отражались. Лена никогда не занималась физкультурой, никогда не увлекалась диетами, тем не менее даже роды не отразились на ее фигуре. Несколько розоватых полосок, настолько малозаметных, что нужно было знать, где их искать, – вот и все.
"Ведьма, – констатировал Сергей перед тем, как прыгнуть в омут слегка насильственного супружеского наслаждения, – Ленка – ведьма. Только метлы не хватает. Лицо чуть-чуть стареет, но тело совсем не меняется. И поэтому я никогда с ней не развяжусь…"
Глава четвертая Следы, ведущие в никуда
На своем веку Меркулову неоднократно случалось посещать в больнице раненых друзей и пострадавших свидетелей. Пора бы уж и привыкнуть… Но привыкнуть Константин Дмитриевич был не в состоянии. Как двадцать лет назад, так и сегодня эта обязанность казалась ему тягостной. Он терпеть не мог специфический больничный запах, слагающийся из дезинфекционных средств, выделений нездорового человеческого тела и скучной водянистой пищи; его угнетал приглушенный свет, исходящий от длинных матовых ламп, в которых то и дело надоедливо позванивала какая-нибудь отошедшая проволока. Все это наслаивалось на воспоминания о днях, которые лично ему довелось провести в таких же тусклых стенах на койке по случаю болезни или ранения. Воспоминания о собственной немощи – кто же их, спрашивается, любит? Одним словом, посещения больницы всегда навевали на заместителя генерального прокурора черный пессимизм, и он с удовольствием избегал их, когда было возможно.
Но сегодня избежать визита в эти мрачные места никак не получалось. Володя после трагического происшествия на аэродроме слег в больницу с диагнозом "Верхушечный инфаркт миокарда". Что подразумевается под определением "верхушечный", Костя не знал, но инфаркт в любом случае штука крайне малоприятная… Так вот, едва придя в себя, как доложил медперсонал, пациент велел позвать к себе Константина Дмитриевича Меркулова, причем требовал этого так настойчиво, что просьба была удовлетворена.
Кажется, он хочет сообщить нечто важное. Что-то, касающееся падения самолета?
Константин Дмитриевич был готов к тому, что увидит печальное зрелище, но что настолько печальное, все-таки не ожидал. Его давний знакомый, мускулистый атлет, на больничной койке под белой простыней съежился, как бы сдулся. Может, причина еще и в том, что на нем сейчас нет этой его толстой куртки, которая казалась неотъемлемой от Володи, как его рука или нога? Пластмассовая трубочка с иглой закреплена лейкопластырем в подключичной вене. Похожая трубочка, но значительно тоньше, принадлежит кислородной маске под носом. Бледное лицо, темные, коричневые круги под глазами, которые, как показалось Косте, никогда больше не откроются, но они открылись, как только лежащий услышал шаги Меркулова.
– Костя… – Володя говорил медленно, с трудом, но отчетливо и уже достаточно громко, чтобы быть услышанным. – Хорошо, что ты пришел. Наклонись…
Костя наклонился, вплотную приблизив ухо к губам Володи, чтобы ему не приходилось повышать голос. Ну также и на случай, если руководителю полетов потребуется выдать какую-то тайну.
– Камеры слежения… – услышал Костя и не сразу понял:
– Слежения – за чем? За полетом? "Черный ящик"?
– Нет… – Это "нет" прозвучало без восклицательного знака, но в нем прозвучало недоумение, почему такая важная персона, как заместитель генерального прокурора, не возьмет сразу в толк, что имеется в виду. – За аэропортом… Если на территорию проник чужой…
Володя не докончил свою мысль, но, по мнению Кости, он сказал достаточно. Кирилл Легейдо, возглавлявший рекламное агентство "Гаррисон Райт", был крупной фигурой. И если его смерть была выгодна конкурентам или кому-то, пока невидимому, такие люди перед диверсией не остановятся.
Признание подействовало на Володю не лучшим образом: кожа из бледной стала синюшной, глаза словно бы еще запали – и Меркулов испугался:
– Все, все, тихо. Лежи спокойно. Тебе вредно волноваться.
– Костя… я сейчас волнуюсь оттого, что ты мне договорить не даешь! – В голосе зазвучала капризная, раздражительная нотка. – Слушай… У нас одна камера слежения над воротами… и еще четыре по периметру аэродрома…
– Понял, Володь, – успокаивающе, ласково сказал Меркулов, – четыре и одна у входа, над воротами.
– Запись на неделю рассчитана… Через неделю старое стирается… новое пишется… Если ваши еще не изъяли, изымайте быстрей.
Меркулов кивнул и дружески, но осторожно похлопал по руке, видневшейся из-под края простыни. Пальцы холодные, как у покойника… Володя попытался улыбнуться.
– Кость, да все просто… Если моя вина, если с техникой что-то… то лучше мне тут сдохнуть… А если гад какой-то все это устроил… то горе этому гаду! Я вылечусь и сам его на лоскутки настругаю, вы его только поймайте…
– Поймаем, – посулил Меркулов. – Обязательно. А ты, Володя, выздоравливай.
Леонид имел полное право называть покойного Легейдо своим другом. Ну пусть они не проводили свободное время вместе: Кирилл был человеком семейным и, конечно, должен был уделять внимание в первую очередь жене, а не друзьям… И пусть они не обсуждали взахлеб новинки литературы и кино: им хватало тем, связанных с рекламным бизнесом… Но разве для дружбы мало профессиональной общности, доводящей порой до того, что они читали мысли друг друга, когда речь шла о сложном клиенте? Разве мало чувства локтя, неизменной поддержки, на которую каждый из них мог рассчитывать? А что касается внешних выражений чувств, наверное, Леонид просто человек не слишком эмоциональный. Как говорила его мать, неласковый.
Должно быть, он так устроен: на первом месте для него всегда стояли деловые интересы. Он знал, что должен подняться по карьерной лестнице. А такой начальник, как Кирилл Легейдо, предоставлял для этого наилучшие возможности. Из этого родилась дружба – наверное, единственная разновидность дружбы, возможная для такого неласкового человека, как Леня… Да, он подошел к вопросу выбора начальника – и если хотите, выбора друга – осмотрительно. Но разве неосмотрительность лучше? Леонид всегда знал, что у него нет особенно выдающихся талантов, а значит, должен полагаться на разумный выбор.