- Там есть замочек, но в тот раз я им не воспользовался, поскольку не видел в этом смысла. Может, это наивно с моей стороны, но, по правде сказать, я никак не ожидал такого "сюрприза".
- Послушайте, Геральд Викторович, я хочу вам задать такой довольно традиционный вопрос: не показалось ли вам что-то подозрительным? Погодите, не отвечайте. - Турецкий сделал мягкий жест рукой. - Я объясню вам, что я имею в виду. Вы - человек острого и притом аналитического ума. Так мне показалось.
Райцер осклабился.
- Я серьезно и не для комплимента. Так вот, мне не нужно, чтобы вы начинали сейчас анализировать и строить версии, пытаясь мне помочь. Меня интересует не ваш острый аналитический ум, а ваша интуиция. Голые чувства. Постарайтесь сейчас полностью расслабиться и ответить на мой вопрос. Нет, точнее, даже два вопроса, поскольку я хочу их разделить. Итак, "а" - не показалось ли вам что-то подозрительным. И "бэ" - не показалось ли вам что-то странным? Даже необязательно на концерте или именно вечером. Вообще в тот день. Кстати, "а" и "бэ" могут не быть связаны между собой. Понимаете? Странное может не показаться подозрительным…
Скрипач нахмурился:
- Была одна действительно странная штука. Но… да нет, этого не может быть!
Турецкий не сводил с него глаз.
- Вы что-то вспомнили, "поймали за хвост" какое-то невнятное ощущение, но боитесь навести на кого-то подозрение. Не бойтесь! Вы не представляете, как важны для расследования такие вот "невнятные ощущения".
- Мне показалось весьма странным, - медленно выговорил Райцер после некоторого раздумья, - та настойчивость и даже горячность, с которой Юра Владимирский просил меня сходить послушать из зала, как оркестр под его управлением играет "Леонору".
- Почему? Что было в этом такого особенного? Ваш старинный друг и коллега хотел узнать ваше мнение…
- Да-да, конечно. Но просто дело в том, что мы уже перед этим сыграли вместе концерт. Этого было достаточно - по крайней мере мне, - чтоб понять, что коллектив это прекрасный, а Юрка научился очень хорошо дирижировать. А "Леонору" я в принципе и до того слышал раз этак двести.
- Так это показалось вам… подозрительным?
- Подозрительным - нет. А вот странным - безусловно, ведь Юра понимает, что после одного отыгранного концерта с оркестром и в ожидании другого лучше всего расслабиться и отдохнуть. Он же сам скрипач, сам солист. Ему ли не знать. Поэтому я удивился. Но я не верю, что Владимирский может быть как-то… Да нет же, это абсурд!
- Мы иногда не знаем, что стоит за теми или иными странными явлениями. Но очень хорошо, что вы об этом вспомнили.
- Я не хочу, чтоб вы подозревали Юрку.
- Я и не буду, - улыбнулся Турецкий. Он поднялся из мягкого англетеровского кресла. - Думаю, я достаточно злоупотребил вашим вниманием. Мы с вами остаемся в контакте, я уверен, что это недоразумение скоро разрешится и что вы не раз еще приедете в Россию. Удачи вам на сегодняшнем концерте.
- Спасибо. - Райцер пожал протянутую ему руку. "А рукопожатие крепкое, - подумал Турецкий. - Мужское. Не сырой мясной фарш, как у иных бывает, а нормальная твердая лапа нормального мужика".
Александр Борисович вышел на Исаакиевскую площадь. Было довольно холодно, но он все же решил прогуляться - во-первых, лелея надежду встретить по пути какую-нибудь уютную кафешку, которая, что называется, "западет ему в душу" и где он сможет в свое удовольствие позавтракать. Во-вторых, чтоб проветрить мозги и проанализировать состоявшийся разговор с Геральдом Райцером. В-третьих, он давно не был в Питере, а город этот, если откинуть некоторый присущий ему, как коренному москвичу, природный скептицизм по поводу северной столицы, ему в целом нравился. Наконец, в-четвертых, на его часах было одиннадцать утра, а самолет в Москву вылетал только в два часа.
Уютную кафешку, в которой ему показалось приятным провести три четверти часа, он вспомнил аж на канале Грибоедова. К этому моменту зимний Питер окончательно проветрил его мозги. Турецкий заказал блинчики с мясом и пиво ("Пиво с утра - какой это разврат! Но с другой стороны, для чего же существует командировка, если не для разврата?"), закурил и погрузился в раздумья.
"Итак, что мы имеем, друг ты мой любезный Александр Борисыч? А имеем мы вот что: перечисляю по буквам. "А" - кто-то люто ненавидит Райцера и хочет ему напакостить. Реально? Да, вполне. Но возникает вопрос: а почему именно скрипка? Не проще ли его избить, убить? Если рассуждать, что скрипка, мол, для него - самое дорогое, то расчет сорвался: вон он Райцер, живехонький-здоровехонький, хотя и лишенный своего любимого инструмента. Подавлен, конечно, да, но не убит. Приехал играть второй концерт в Санкт-Петербург, на чужой скрипке, кстати, тоже Страдивари. Так что если этот наш неведомый "кто-то" хотел сорвать концерт мировой знаменитости, то у него не сработало".
Официантка, симпатичная блондиночка лет двадцати двух с миленькой родинкой на щеке, принесла пиво и блины.
"Эх, где мои семнадцать лет? - вздохнул про себя Турецкий. - Но не будем отвлекаться. Вариант "Бэ". Кто-то хочет именно эту скрипку. Но кто? Наследники? Те, от кого она попала к загадочному Грушину-Грушевскому? Или его собственные потомки? Непонятно. Но неплохо бы выяснить, кто он такой, и раскопать его биографию. Кто, откуда, когда эмигрировал, в каком году умер? Да нет ли там чего интересненького. Такого-этакого, жареного-паленого. Эх, Александр Борисович, вот помяните мое слово, господин Грушницкий из тех, что приносят сюрпризы. Теперь вариант "Вэ". А что у нас вариант "Вэ"? А не подстроил ли господин Райцер, то есть, простите, Гера, все это сам? Такой вариант никогда нельзя окончательно скидывать со счетов, когда речь идет о краже любого застрахованного имущества. Со времен, описанных Ильфом и Петровым, в сознании владельца страхового полиса ничего не изменилось".
Между тем с блинами было покончено. Турецкий помахал рукой симпатичной девушке с родинкой и попросил принести еще пива.
"Продолжаем. Вариант… э-э-э… "Дэ". А что, если это господин Владимирский затеял всю эту аферу? Мотив? Возможно, творческая ревность? Хотя Владимирский тоже неплохо раскручен, весьма знаменит и уверен в себе. Но кто их знает, этих гениев! Сальери тоже был раскручен и знаменит и тем не менее нашел причину завидовать Моцарту. А что, если Владимирский с детства завидовал Райцеру - мало ли почему? Может, того больше любила учительница, или у него были лучше отметки, или его предпочла смазливая девчонка из соседнего подъезда. Или его родители были богаче… Кстати Райцер - из благополучной профессорской семьи, если я правильно помню. И вот, за долгие годы легкая ревность превратилась в лютую ненависть и… и что?"
Александр Борисович заканчивал свой анализ уже за кофе с сигаретой.
"Итак, остался последний вариант. Какая там получается буква? Ну неважно. Короче говоря, остается вариант, что Райцер и Владимирский задумали эту шутку вместе. Цель? Да хотя бы то же самое получение страховки. Впрочем, тогда не вполне понятно, с какой целью Райцер так явно "наводит" на Владимирского всем этим рассказом про "Леонору" и про то, что тот фактически намеренно выманил его из артистической. Нет, эта версия едва ли хороша".
Турецкий расплатился и вышел на канал Грибоедова. Зимнее солнце отражалось в куполах Спаса на Крови.
"Впрочем, нет! Есть еще одна версия, ну самая примитивная и дурацкая. Что некто, желая по какой-то причине завладеть скрипкой Страдивари, ничтоже сумняшеся нацелился именно на инструмент лондонского гастролера, но сделал это совершенно случайно. И, таким образом, похищение не имеет отношения ни к личности Геры Райцера, ни к его скрипке, как таковой. Вариант дебильный и примитивный, но именно такие часто оказываются верными".
Турецкий посмотрел на часы, после чего стал оглядываться в поисках такси.
"Ну что ж, дорогой друг Александр Борисыч, кажется, ваша поездка в этот туманный и загадочный город не прошла зря. А теперь, как там было у Чехова, которого уже поминал сегодня наш потерпевший Гера Райцер? В Москву! В Москву!"
Перед ним остановился желтый автомобиль с шашечками. Турецкий сел на переднее сиденье и победно провозгласил:
- В Пулково!
БИЗНЕСМЕНЫ (продолжение)
Боксерский зал Дворца спорта "Крылья Советов" на Ленинградском проспекте, насыщенный специфическими запахами, свойственными подобным помещениям: кожи, резины, пота десятков здоровых молодых мужиков, находящихся в непрерывном движении, - гулким резонансом отвечал на каждый очередной могучий удар. А они сыпались буквально пачками: кто-то беспрерывно лупил по огромным подвесным боксерским "грушам", на всех свободных пятачках неустанно мутузили друг друга тренирующиеся парочки, из левого угла жутким металлическим лязгом ухала бросаемая на подпорки штанга. В общем, картинка и общая атмосфера не для слабонервных.
- Ну как тебе, Олег?
- А что? Нормально.
- Пошли подойдем к Нилычу.
Знаменитый Нилыч оказался очень моложавым, энергичным, подвижным мужчиной с почти что добродушным выражением лица. Он, надо сказать, никак не соответствовал тому образу боксерского тренера - сурового, неулыбчивого, изувеченного шрамами, - который нарисовал себе в воображении Лисицын. В настоящий момент Нилыч был занят тем, что бегал и прыгал, беспрестанно подавая какие-то указующие реплики, вокруг двух парней, ведущих учебный бой.
- Здрасте, Федр Нилыч. Я вот тут привел парня…
- Подожди, Толя! Леня, ну почему ты все время открываешься? Ну сколько я могу повторять одно и то же? Женька ведь тебя просто щадит! А другой, в настоящем бою, не пощадит. И получишь так, что мало не покажется! Ладно, хватит на сегодня. Устал я с вами, как черт! Куда проще самому на ринг выходить, чем пытаться вдолбить в ваши головы элементарные вещи. Здравствуй, Толик!
- Федр Нилыч, тут вот мой сосед, Олег Лисицын…
- Сосед, говоришь?
- Ну да. Очень хотел бы заниматься боксом.
- Так идите переодевайтесь! Чего вы в зал в верхней одежде-то заявились? Ты что, Толя, правил не знаешь?
- Нет, но я хотел спросить сначала…
- Немедленно переодеться!
- Ничего себе строгости тут у вас!
- Да ну. Понтит Нилыч. Он вообще-то мировой мужик.
А потом Олег бегал, прыгал через скакалку и просто так, снова бегал, до изнеможения отжимался от пола, снова бегал и подтягивался на турнике… Наконец-таки Федор Нилович попросил Анатолия обрядить Лисицына в боксерские перчатки. В спарринг-партнеры ему был определен тот самый Женька, который только что тренировал не слишком удачливого Леню.
- Женя, поосторожнее! Ну да ты сам все знаешь.
Принять стойку, приблизительно напоминающую настоящую боксерскую, Олег сумел, как ему казалось, достаточно хорошо. Все-таки опыт многочисленных боксерских поединков, просмотренных по телевидению, сказывался. Но когда он начал один за другим пропускать несильные, но чувствительные удары, стало ясно, что телеви-зионно-зрительского изучения бокса явно недостаточно. К тому же каждый удар, приходящийся на еще не зажившие синяки от встреч с мордоворотами Хана, был очень болезненным. Но Олег терпел, терпел изо всех сил. Вытерпел он и последний удар, самый сокрушительный, от которого слегка помутилось в голове и весь зал: пол, стены, потолок - почему-то начал плавать и как-то странно перемещаться в пространстве.
- Брейк! Женя, ты не слишком ли?
- Да что вы, Федр Нилыч! Я ведь осторожненько…
- Ничего себе: "осторожненько"! Явный нокаут! Но парень-то молодец! Даже на ногах устоял. Так, как тебя зовут-то? Олег? Ты как себя чувствуешь? Голова кружится?
Голова не просто кружилась. Перед глазами плавали разноцветные полосы, и, кажется, даже подташнивало.
- Я в порядке.
- Ну а раз в порядке, подойди сюда. Лисицын сделал несколько неуверенных шагов.
Шатало, ноги почему-то внезапно как-то ослабели, хотелось прилечь. Но он превозмог себя и пытался стоять как можно прямее.
- Ты уж извини, парень. Но спорт у нас серьезный, сугубо мужской, тут сюсли-мусли не разводят. И бывает, что получаешь удары посильнее, чем угостил тебя Женя. Ты ведь понимаешь, надеюсь, что он это сделал не со зла? Это наши, так сказать, приемные экзамены. Выдержишь - милости просим к нашему шалашу, будем работать, не понравится - ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Дайте ему воды. И попить, и лицо сполоснуть. Ну, приходишь в себя?
- Да. Все хорошо.
- Тогда слушай. Заниматься с тобой я готов, если, конечно, ты не струсишь и не пожалеешь после первого Жениного "благословения" себя, любимого, а твердо усвоишь, что на пути у боксера таких "благословений" предстоит еще о-хо-хо сколько. Как у тебя с учебой?
- Он, Федр Нилыч, обещает в следующую четверть на твердого "хорошиста" вытянуть.
- А чего ты, Толик, за него выступаешь? Сам большой. Сам может на все вопросы ответить. Насчет "хорошиста" - поверим, но проверим. Неучей, бездарностей и двоечников нам даром не надо. Это первое. Второе. Упаси тебя бог, Олежек, подумать, что наши занятия предназначены для того, чтобы ты сумел более мастерски размахивать кулаками в дворовых драках. Первый же случай, когда я узнаю, что мой ученик замешан в учинении какого-то дешевого уличного мордобоя, для него становится и последним, будь он хоть кандидат в мастера или возможный победитель всех ближайших значительных соревнований. Я не учу шпану и хулиганье. Естественно, если на человека напали и он, защищаясь, применил приобретенные умения, - это другое дело. Но самому, первому… Ты меня понимаешь?
- Конечно. Толян мне многое уже объяснил.
- Тогда последнее на сегодня. Я терпеть не могу всех этих полублатных кличек: Толян, Колян, Шмолян… У каждого человека есть имя. Имя, как правило, звучное и красивое. И называть его надо именно так, а не какими-то дикими бандитскими кличками.
У нас это не принято. Ты начинаешь заниматься боксом. А ты знаешь, что такое бокс? Откуда он пошел?
- Ну да, наверное…
- Не уверен. Кулачные бои существовали во всех цивилизациях и эпохах: и в Греции, и в Риме, да и у нас на Руси. Но это был совсем даже не бокс. А бокс зародился в Англии, в среде английской аристократии. Бокс - это искусство принцев голубой крови, сэров, пэров и лордов. И мы - их наследники. А теперь посуди сам: может ли английский лорд носить имя Колян? Кстати, по истории бокса Толик сможет рассказать тебе массу интересного. Знаю, что он интересовался этим вопросом и перелопатил кучу литературы. У него в запасе огромное количество любопытнейших и интереснейших фактов. С ним и вообще не соскучишься. А теперь - свободен. Если не сдрейфишь, тренировка послезавтра в шесть.
Лисицын не сдрейфил. И с каждой следующей тренировкой все с большим и большим удовольствием втягивался в непростые, насыщенные большими физическими нагрузками занятия. И как бы там ни иронизировал Орликов по поводу его предыдущего увлечения псевдофутболом, сам Олег считал, что многочасовые кружения с мячом по мини-площадке кое в чем ему помогли, прежде всего в умении как-то контролировать и быстро восстанавливать дыхание. Да и выносливость толкотня на маленьком пыльном пятачке изрядно развивала.
Федор Нилович разрешил Лисицыну ходить на тренировки вместе с Орликовым, хотя обычно из начинающих составлялась отдельная группа. Но, видя, что парни определенно сдружились, да и живут в одном доме, тренер сделал на этот раз исключение.
В занятиях вместе с достаточно уже опытными спортсменами были и положительные и отрицательные стороны. С одной стороны, Олег схватывал какие-то приемы и секреты, к которым начинающих ведут достаточно долгое время, с другой - допускал элементарные "школярские" ошибки, вызывающие возмущенные вопли Нилыча: "Лисицын, ну что ты делаешь, что ты стоишь как пень? Сколько можно повторять! - И, вспомнив, с кем он имеет дело, раздраженно махал рукой: - Ах да, ты ведь у нас совсем "зеленый". Смотри сюда!"
И все-таки, вероятно, позитивного было значительно больше, во всяком случае, Олег уверенно проявлял себя как перспективный молодой боксер и прогрессировал очень быстро. Большое значение имела, конечно, и постоянная помощь Орликова.
Анатолий - единственный ребенок в семье - с удовольствием принял на себя обязанности "старшего брата" не только в спорте, но и по всем жизненным делам по-серьезному взял "шефство" над Лисицыным. Благо времени для общения у них было более чем достаточно. Помимо дружеских "посиделок" у Орликова массу свободного времени предоставляла дорога на тренировки и обратно. О чем только они не переговорили за это время! Разумеется, говорил и рассказывал преимущественно Орликов. Но Лисицын - парень чрезвычайно простой и необразованный - умел быть благодарным слушателем, а обладая от природы и достаточными умственными способностями, и цепкой памятью, успешно впитывал всю новую для него информацию.
Первоначально довольно тяжелой нагрузкой для Лисицына было прочитывать те книги, которые подбрасывал ему Орликов. А попробуй не прочитать, когда Орликов в обязательном порядке устраивал "экзамен" по прочитанному! Впрочем, довольно быстро Лисицын обнаружил, что чтение - не такое уж никчемное занятие и что кроме детективов есть и другие, вполне даже интересные книжки.
Конечно же немедленное, как было обещано тренеру во время первой встречи, превращение в стопроцентного "хорошиста" не произошло так стремительно, как этого бы хотелось, Ближайшую после начала занятий боксом четверть Лисицын закончил все-таки с двумя "трояками". Но в дальнейшем он действительно "подтянулся" и серьезно улучшил свои оценки. И здесь не обошлось без влияния Орликова. Прежде всего оно заключалось в постоянном контроле за достаточно безалаберным парнем. Но были предметы - математика, физика, - в которых Орликову приходилось выступать и в роли прямого репетитора.
Сам Анатолий к своей учебе относился очень серьезно. "Бокс - это, конечно, замечательно. Но заниматься всю жизнь боксом, и только боксом, я не собираюсь. Ну еще несколько лет - и хватит. Надо получать серьезную профессию". - "И какую же, например?" - "Я собираюсь в университет, на экономику. А для университета знаешь какой аттестат нужен? Туда же принимают практически только медалистов". - "На экономику?! Это в "бюстгальтеры", что ли? Ты с ума сошел! Елозить локтями по пыльным столам и считать чужие деньги?" - "И все-таки, Олежек, ты как был дурнем, так и продолжаешь им оставаться. Экономика - совершенно необъятная сфера деятельности. Есть масса течений, направлений, проектов. И, уверен, в ближайшее время хорошие экономисты будут нарасхват. И дело для всех найдется. Ну а бухгалтерия… Что ж, бухгалтерия - очень важная часть экономики. И хорошо в ней разбираться совсем даже не лишнее".
Олег Лисицын в то время, надо сказать, и в голове еще не держал хоть какие-то, хоть приблизительные планы своего будущего. Однако уверенная убежденность старшего товарища производила на него большое впечатление. "Черт, может, и мне податься в эту самую экономику?" Промелькнуло - и забылось. Да и то: не сегодня же надо что-то решать. Будет видно.