На следующий вечер повторилось то же самое. Было ясно, что Хан намерен "ломать" его до тех пор, пока не добьется полной покорности и унизительного подчинения.
Через пару дней, еще засветло, войдя во двор, Лисицын вновь увидел Хана, восседавшего на том же самом, по-видимому, чем-то приглянувшемся ему месте. Возвращаться назад было поздно. Ничего не оставалось, как, попытавшись сохранить хоть какое-то достоинство, пройти мимо и добраться до дома. Но… Не получилось.
- Здравствуй, Олежек! Как поживаешь? Как самочувствие? Я слышал, ты немного прихварываешь? Сочувствую. Очень жаль!
И в это время откуда-то из-за спины Ханина прозвучал сдержанный, спокойный и уверенный голос:
- Здорово, Колян. Вернулся, что ли? Хан прореагировал очень профессионально:
секундная пауза, потом резкий, пружинистый разворот всем корпусом, подобранное и напряженное тело, готовое и к отражению внезапного нападения, и к встречной агрессии. И, лишь увидев воочию своего собеседника, Коля Ханин позволил себе несколько расслабиться.
- Толик! Рад тебя видеть. Как дела?
- Нормально, Хан!
Анатолий Орликов считался в кругу дворовых сверстников своего рода "белой вороной". Будучи примерно на два-три года старше Лисицына, приблизительно одного года рождения с Ханом, он никогда не примыкал ни к какой из дворовых группировок: ни к старшим, ни к младшим. Парень высокого роста и могучего сложения, к тому же несколько лет серьезно занимающийся боксом, он, казалось бы, самой природой был предназначен для лидерства и верховодства в подростковой среде, где физическая сила и умение мастерски "врезать" по морде ценились необыкновенно высоко. Но Толю Орликова все эти дешевые штучки совершенно не интересовали, и он упорно придерживался отстраненного и независимого нейтралитета. Случилось так, что несколько лет назад Хан счел необходимым "наехать" на Орликова, и… могучий и неукротимый Хан покинул поле боя, размазывая по щекам кровавые сопли. Естественно, на следующий день возвращения Орликова с тренировки ожидала уже целая "бригада".
Но и ее постигло полное фиаско. Кто-то лишился пары зубов, кому-то вправляли вывихнутую челюсть. А еще через день Толю Орликова, которого на этот раз ожидала уже целая "армия", провожали домой несколько серьезных ребят из его спортобщества. И когда Вася Гуров, семнадцатилетний мужичина за два метра и за сто двадцать килограммов, зажав двумя пальцами нос несчастного Коляши и ритмично крутя его голову справа-налево, слева-направо, прочитал краткую лекцию на тему, что, мол, "не дай бог, еще когда-то что-то будет предпринято против Толика", то и Ханин, и вся его шпана будут просто размазаны по асфальту, Хан понял, что это не шуточки, что он нарвался на парней не его уровня. Орликов - непобежденный и непокоренный - навсегда был оставлен в покое.
И вот - по прошествии нескольких лет - встреча "на высшем уровне".
- Чем занимаешься?
- Учусь, естественно.
- А спортивные достижения?
- Так. Потихоньку.
- Прямо уж потихоньку?
- Ну постараюсь в ближайшие месяцы вытянуть наконец на "мастера".
- Ни фига себе!
- Да ничего особенного. Я мог бы сделать это и раньше. Но весь последний год чертовски не везло. Бесконечные травмы.
Что значило в молодежной среде обладание массивным, внушительным значком "Мастер спорта СССР", трудно передать словами. А уж человек, добившийся мастерского звания в боксе, и вообще становился непререкаемым авторитетом. Конечно же Толя Орликов немного "передергивал". Хотя он и выступал уже по первому "взрослому" разряду, до "мастера" ему еще надо было тянуть и тянуть. Но такому типу, как Хан, невредно было и подпустить немного пыли в глаза.
- Слушай, Ханин, ты, я слышал, как-то нехорошо отмечаешь свое возвращение.
- Не может быть! А что случилось?
- Да вот, говорят, мальчишек обижаешь…
- Что за ерунда! Ну, может, повздорили разок-другой…
- Так вот, хочу предупредить, чтобы ты этого пацана - Лисицына - раз и навсегда оставил в покое.
- Вон даже как! А ты, Толечка, не слишком ли много на себя берешь?
- Не слишком. И ты это прекрасно знаешь.
- Ну поживем - увидим.
- Не беспокойся. Обязательно увидим. Пошли, Лисицын.
Небольшая двенадцатиметровая комната Орликова произвела на Лисицына большое впечатление. Узенькая кушетка, прикрученная к стене откидная доска, выполнявшая функции письменного стола, несколько застекленных книжных полок, составленных одна на одну таким образом, что образовался аккуратный и элегантный стеллаж, прикрученные к задней части двери крючки и вешалки с размещенным на них не слишком обширным гардеробом Орликова. В центре комнаты вместо люстры или еще какого полагающегося этому месту верхнего светильника была размещена боксерская "груша". С первого же взгляда сфера интересов и увлечений хозяина не вызывала никаких сомнений. А еще плакаты, яркие, динамичные, поблескивающие зарубежным глянцем, с которых в комнату "врывались" многочисленные современные боксерские кумиры. Добрый кусок стены был сплошь заполнен многочисленными орликовскими трофеями: свидетельствами, грамотами, спортивными вымпелами. Да и пара полок была посвящена завоеванным наградам: кубкам, статуэткам, укрепленным на специальных планшетах медалям и памятным значкам.
Лисицын, попав в эту полувыставочную обстановку, даже присвистнул от удивления:
- Ну и ну… Здорово! Прямо как в музее!..
- Да музей тут ни при чем. Все это мое собственное. И собираю эту коллекцию я, между прочим, больше восьми лет.
- Ну молоток!
- Так пока некоторые предпочитают размахивать кулаками в подворотнях, другие выступают на рингах. И поверь: синяков, шишек и травм за эти годы я заработал уж никак не меньше тебя, можешь быть уверен. Другое дело - за ради чего их получать.
- Все равно здорово!
- А ты, Лисицын, кроме того, что любишь по-бузить на улицах и во дворах, чем, собственно, занимаешься?
- Ну чем… Так. Всяким.
- Например?
- Ну учусь… Орликов усмехнулся:
- Так учишься или ну учишься? Теперь уже настал черед улыбнуться Лисицыну.
Собственно, ни одному человеку в мире Олег не позволил бы вмешиваться в свои личные дела, учиняя форменный допрос. Но попытаться грубо отшить парня, который только что спас его от неминуемой жестокой взбучки, было бы беспардонным хамством, это понимал даже Лисицын, не слишком, в общем-то, поднаторевший в вопросах хорошего тона. Да и вопросы Орликов задавал как-то легко, необидно, с хитрым прищуром, словно он заранее уже знал все мыслимые ответы.
- Честно говоря, ну учусь…
- Это значит, перебиваешься с двоечек на троечки?
- Ничего подобного! То есть "неуды", конечно, хватаю иногда, но к концу четверти все железно исправляю. Да и "трояков" не так уж много. Вот поднажму и выйду в чистые "хорошисты".
- И когда же ты "поднажмешь"?
- Ну не знаю…
- Ясно. А что еще?
- Что "еще"?
- Читаешь что-то, занимаешься спортом?..
- Читаю, конечно. Вот недавно прочел эту… как ее?.. - Лисицын пощелкал пальцами. - Вот черт! Забыл название. А потом еще другую…
- Тоже забыл?
- Забыл. Не держатся они у меня в голове, названия эти. Телевизор смотрю, видик…
- И все боевики, конечно?
- Ну, в общем, да.
- А спортом почему не занимаешься?
- Как не занимаюсь? Мы с пацанами почти каждый день в футбол гоняем. Вон в том дворе площадка есть. Маленькая, правда, тесная. Но ничего.
- Знаю я эту площадку. Какой там может быть футбол? Там трем человекам развернуться негде.
- Ну уж что есть.
- Я не об этом. Я тебя о спорте по-настоящему спрашивал. Чего бы тебе, например, боксом не заняться? Парень ты вроде бы не слабый…
- Боксом! Да кто ж меня возьмет?
- А ты пробовал?
- Ну, в общем-то, нет.
- А почему?
- Что же я, приду вот просто так: "Здрасте, я Олег Лисицын, хочу стать чемпионом мира".
- Ну если ты с порога такую глупость сморозишь, тебя, конечно, тут же выгонят. У нас дурней и паяцев не любят. А если по-серьезному, то и посмотрят, и попробуют, и дадут возможность себя проявить.
- Да и куда идти-то?
- Ты даешь! Да на всех городских досках, у всех станций метро без конца: "Приглашаем", "Проводится набор", "Открывается секция". Ты что, никогда не видел таких объявлений?
- Видел, конечно.
- И что же?
- По-разному. То телефон забуду, то ручки нет, чтобы адрес записать… Один раз совсем собрался было…
- Ну и?..
- Да как-то… застеснялся. Орликов громко расхохотался:
- Ну уж на кого, кого, а на застенчивого скромника ты совсем не похож. Скорее, на лентяя и оболтуса.
- Знаешь что, ты все-таки…
- Не обижайся. Я понял. Ты из тех, кого надо взять за ручку, повести и ткнуть носом.
- Никуда не надо меня водить! Вышел из этого возраста!
- Не ерепенься. Затра покажу тебя нашему Нилычу. Парень ты крепкий, кажется, с характером, он таких любит, если, конечно, дурака валять не будешь.
- Это еще что за Нилыч такой?
- Мой тренер. Федор Нилович Кубин. Слыхал?
- Не-а.
- Вот темнота! Да он совсем недавно еще сам выступал. И как выступал! Считался одним из лучших средневиков страны. Сейчас уже, конечно, окончательно ушел на тренерскую. Кучу классных парней выучил.
- И тебя в том числе?
- Ну и меня, наверное. Завтра в пять у моего подъезда. Договорились?
- Ладно, приду, посмотрим.
- Форма какая-нибудь спортивная найдется?
- Уж как-нибудь.
- Ну пока. У меня еще на сегодня куча дел.
ТУРЕЦКИЙ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Поезд мягко подплыл к перрону, и вечно торопящиеся пассажиры уже рванули к дверям вагона, но Александр Борисович Турецкий не спешил. Если по правде, то он лукавил, говоря своим товарищам, что отбывает в Питер знаменитой "Стрелой". С точки зрения представительства это было бы, конечно, правильно - естественно, что помощник генерального прокурора, государственный советник юстиции третьего класса А. Б. Турецкий должен передвигаться между Москвой и Санкт-Петербургом исключительно на "Красной стреле", и никак иначе, - так вот, это было бы во всех отношениях правильно, но не вполне логично в плане личного удобства: уж больно рано прибывает в имперскую столицу этот самый знаменитый, прославленный поезд. "Там же, блин, в этой промозглой Северной Венеции, зимой светает только в полдень, и притом сразу же начинает снова темнеть, - рассуждал Турецкий. - "Стрела" приходит в восемь утра - это же еще темная ночь и только пули свистят по степи! Тьма-тьмущая! А главное, и делать-то мне там в такую рань абсолютно нечего: люди искусства в эти часы еще не принимают следователей из прокуратуры. Они мирно почивают и набираются творческих сил и энергии".
Таким образом, помощник генпрокурора выехал из Москвы скромным "Афанасием Никитиным", впрочем, взял себе СВ, и с вполне приемлемым комфортом достиг Санкт-Петербурга, подарив себе при этом лишний час сна.
Встреча с господином Райцером была назначена на десять утра. Турецкий взял такси и доехал до Гостиного Двора, а оттуда, поскольку время еще было, решил пешком прогуляться до Исаакиевской площади. Мировая знаменитость жила именно там, причем не иначе как в "Англетере". Зимний Петербург Александру Борисовичу нравился: было что-то сказочное в этом морозном оцепенении каналов, будто кто-то там, наверху, играл в детскую игру "замри-отомри", и вот воды Мойки замерли, покрывшись коркой, до весны. Да, было в этом что-то сказочное, но сказка получалась невеселая: в десятом часу только еле-еле светало, и эти утренние сумерки навевали на Турецкого тоску.
"А ну-ка, Александр Борисыч! Ать-два, равняйсь-смирно! Не раскисать! Вам еще головой работать. И не вздумайте мечтать о завтраке, это - только после разговора с господином британским гастролером".
Райцер Турецкому понравился. Ничего звездного, никакой дистанции. Нет, конечно, понятно было, что цену мировая знаменитость себе знала, но держалась запросто, по-свойски.
- Господин Райцер, во-первых, я, как лицо официальное, - начал Александр Борисович очень серьезно, - хочу выразить свое сожаление о случившемся. Мы примем все возможные меры…
- Да-да, спасибо, я вас понял. Только давайте договоримся обходиться без господ, - Райцер протянул Турецкому руку, - меня зовут Гера. Можно Геральд Викторович.
- А меня Саша, - не растерялся Турецкий, пожимая протянутую руку. - Можно Александр Борисович.
- Итак, официальные слова вы уже сказали, я все понял и принял. Давайте к делу, поскольку времени у меня, откровенно говоря, немного. В без четверти одиннадцать за мной пришлют машину.
- Я не отниму у вас много времени. В сущности, - Турецкий запнулся, - в сущности, Геральд Викторович, я хотел задать вам один-единственный вопрос.
- Задавайте.
- А почему именно ваша скрипка?
- Простите?
- Ну почему эти пока что еще неизвестные нам злоумышленники похитили именно вашу скрипку? Ведь, я полагаю, в России есть другие инструменты работы Страдивари? Как вы считаете?
- Ну… я специально этот вопрос не изучал, но безусловно скрипки Страдивари в России есть… так, навскидку, я думаю, штук двадцать наберется - у видных солистов, включая того же Юрия Владимирского, у концертмейстеров ведущих оркестров. На одной из них я доигрывал тот самый концерт, на котором все произошло.
- Я забыл вам сказать, что был на вашем московском концерте. Моя супруга, она сама музыкант, приобщает меня к культуре, - Турецкий улыбнулся, - я получил огромное удовольствие и даже не подозревал обо всей этой произошедшей драме. Вы играли после перерыва, как будто ничего не случилось.
- Спасибо.
- Так что скрипку увели, можно сказать, буквально у меня из-под носа, - печально констатировал Александр. - Но к делу! Почему именно у вас?
- Вы думаете, что кто-то хотел насолить лично мне? Что ж, это возможно. Я не ангел. У меня не самый лучший в мире характер, и, возможно, кто-нибудь в Москве - из числа старых знакомых, полузнакомых, или незнакомых - считает, что я его чем-то обидел. Где-то когда-то кому-то наступил на некую мозоль - да, все может быть. Вы что же, считаете, это может быть месть?
- Я считаю, что если кто-то хотел завладеть просто скрипкой Страдивари - ради самого Страдивари, - то не нужно было дожидаться приезда знаменитого Райцера, все можно было сделать тихо и просто, по-домашнему. Разве не так?
- Хм… Звучит чертовски логично!
- А вы не можете предположить, кто именно хотел бы свести с вами счеты?
- Понятия не имею. Я ведь коренной москвич, я в этом городе вырос и учился, общался с огромным количеством людей, многих из которых, честно говоря, уже просто не помню.
- Есть и другой вариант: что дело не в вас лично, а, собственно, в вашей скрипке. Может быть, в ней самой есть что-то особенное?
Райцер, до этого расхаживавший туда-сюда по своему люксу, в котором происходил их разговор, внезапно остановился и захохотал.
- Надо же! Забавно. Буквально на днях я рассказывал это Юрке Владимирскому.
- Что именно?
- У этой скрипки действительно есть своя история, и даже очень непростая. Она досталась мне от лорда Нэшвилла, точнее, после его смерти мне ее продала леди Элизабет. А Нэшвиллы, в свою очередь, выкупили инструмент у некоего эмигранта, бывшего белогвардейского офицера.
- У белогвардейского офицера? Так-так, интересно. Кто он такой? Вам известна его фамилия? - уточнил Турецкий.
- Точно не помню, но что-то такое… ну помните, как у Чехова: "лошадиная фамилия"? А у этого какая-то плодово-ягодная. По-моему, Грушинский.
- Продолжайте, Геральд Викторович. Откуда же взялась такая вещь у бедного эмигранта?
- Этот офицер, как мне рассказывал лорд Нэшвилл, вывез ее из России, когда сам бежал из Крыма в Стамбул. Ну, вы "Бег" Булгакова помните? Вот, во всех этих самых известных нам по книгам эмигрантских скитаниях она, скрипка, якобы была его верной спутницей. И несмотря ни на какие беды и невзгоды, он ее не продал, привез на Британские острова, правда, нельзя сказать, что в целости и сохранности, все же такая непростая судьба…
- Он был музыкант?
- Едва ли. Но точно я этого не знаю.
- А скрипка принадлежала ему? Откуда же она ему досталась?
Райцер развел руками:
- А вот об этом история умалчивает. Факт то, что офицер скрипкой очень дорожил, и лорду Нэшвиллу с трудом удалось уговорить его продать инструмент. Как я понимаю, главным аргументом было то, что Страдивари после всех передряг нуждался в срочном ремонте, на который у этого самого Грушинского, или Грушина, денег, конечно, не было.
- Как вы считаете, возможно такое, что кто-то из родственников таинственного Грушинского хочет таким вот странным путем вернуть себе семейную реликвию? Абсурдное, конечно, предположение, но вы все же подумайте.
- Не думаю, что у него остались родственники. Хотя… - Райцер задумался.
- А что с ним вообще сталось? - спросил Турецкий.
- Вскоре после продажи скрипки он исчез из поля зрения. Вроде бы его убили в какой-то кабацкой драке.
- Интересная фигура этот ваш Грушницкий. А нельзя ли все-таки уточнить его плодово-овощную фамилию? Мне кажется, что в его биографии может скрываться ключ к разгадке.
- Я должен спросить у леди Элизабет Нэшвилл, возможно, у нее это где-то записано. Позвоните мне завтра вечером в Лондон. Я вам дам номер своего мобильного.
- Спасибо. А теперь расскажите еще раз, как все это произошло. Я имею в виду похищение. Понимаю, что вы уже много раз излагали эту историю, я тоже читал протокол, но мне важно услышать это лично от вас.
- Хм… Рассказывать-то особенно нечего. Мы отыграли концерт Бетховена, довольно неплохо, я был доволен. Прошел к себе, в артистическую комнату, немного отдохнул. Потом пошел в зал послушать кусочек "Леоноры", ее играл оркестр в конце первого отделения.
- Помню, - кивнул Александр.
- Ах да, Александр Борисович, - улыбнулся скрипач, - я ведь и забыл, что вы были на концерте.
- Продолжайте, - произнес Турецкий без улыбки. - Постарайтесь ничего не упустить. Вы заперли комнату?
- Да, конечно. Там же инструмент!
- Сколько вы отсутствовали? - быстро спросил Турецкий.
- Совсем недолго. Пять минут, не больше.
- То есть вернулись раньше, чем закончилось первое отделение?
- Конечно. Я услышал то, что хотел: оркестр и дирижер прекрасно исполняют эту бетховенскую увертюру. Впрочем, я в этом и не сомневался.
- Так. Когда вы вернулись, комната была заперта на ключ?
- Да, - твердо ответил Райцер.
- Точно? Вы уверены? - Турецкий пристально посмотрел на него.
- Да, абсолютно точно. Я вообще не из мнительной породы: не возвращаюсь по пять раз проверить, выключил ли я утюг и запер ли дверь. Помню такие вещи четко и сразу замечаю, если что-то не так. Дверь была заперта.
- Что изменилось в комнате? - снова быстро спросил Александр.
- Все было в точности на своих местах. Только скрипичный футляр был открыт.
- А вы оставляли его закрытым? Вы всегда его закрываете?
- Как правило, да. В этот раз помню, что закрыл и защелкнул замки.
- Футляр запирается?