Вернувшись домой из ресторана "Фазан", Леня испытывал неприятное чувство, будто сделал что-то не так, а что, не может припомнить. Такое бывало в школе после контрольной, когда допустишь не замеченную сразу ошибку в вычислениях, и лишь спустя полдня вдруг ясно представляешь весь ход решения и видишь, что ответ не сойдется. Чтобы отвлечься, Леня достал из холодильника копченой колбасы, нарезал полбатона хлеба и, разместив это все на подносе, уселся перед телевизором. В ресторане он от нервности заказал только зеленый чай… Да и вообще, всякие там рестораны – часть его деятельности, но он их не слишком любит. Недолюбливает есть на людях, со всякими там ножичками и салфеточками, в костюме и при галстуке. По-настоящему он расслабляется после трудного дня вот так, в семейных трусах и майке, нарубывая калорийные и совсем не изысканные продукты. В такие минуты в Лене просыпается его работяга отец…
Колбаса была жесткая, качественная, с высоким содержанием мяса, хлеб – ржано-пшеничный, с затверделой хрустящей черной корочкой. То, что ему по вкусу. Но расслабления не наступало: эту вкуснятину Леня жевал, точно туалетную бумагу. Он щелкал пультом, беспорядочно перескакивая с одной программы на другую, но повсюду натыкался на сплошную муть. То криминальные новости, то глянцевые сериалы, то затертые советские фильмы, снятые на выцветшей пленке. И везде, сплошняком – реклама, реклама, реклама! Поработав в "Гаррисон Райт", Леня приучился отличать хорошую рекламу от бездарной и удивлялся, как много серьезных, казалось бы, бизнесменов вкладывают деньги в сплошное фуфло. Примитивные слоганы, навязчивые вскрики, дебильные, перекошенные улыбками лица, способные скорее отпугнуть от рекламируемого продукта… И это еще по телевидению показывают! В прайм-тайм!
"Вот так пойдешь к Стасу, – сказал себе Леня, – а ведь Стас – ремесленник. Успешный, даже успешнее, чем был Кирилл, но именно ремесленник. Видел я продукцию его агентства… С какой стороны это касается меня, финансиста? Вроде бы ни с какой, а все-таки противно. В рекламе нашего агентства есть всегда какая-то тонкость, сложность, есть игра с потребителем… Или это мне так кажется, потому что привык?"
Леня осознал случайно мелькнувшие у него слова "наше агентство", и на душе стало совсем паршиво. Он выключил телевизор, и комната опустела, будто из нее ушел шумный, раздражавший, но все-таки живой собеседник. Тщательно дожевав последний бутерброд и выковыряв кусочек колбасы, застрявший между зубами, Леня взялся за телефон:
– Да, Стас. Это я, Савельев… Да, привет еще раз. Знаешь, я как следует все обдумал… Не нужно мне двух недель. Ответ отрицательный. Я остаюсь в "Гаррисон Райт".
Дело Кирилла Легейдо. Видеокамера
Что произошло? Где он? Почему так раскалывается голова? Все эти вопросы вспыхивали и погасали в сознании Турецкого, точно искры догорающего в черном небе салюта. Ни на один вопрос он не находил ответа, поэтому все они не оставляли ничего, кроме тягостного недоумения. Последнее, что он помнил, было лицо жены: с расширенными глазами, с губами, гневно сжавшимися в тонкую алую веревочку. Чем закончилась эта сцена? Он же хотел бежать вслед за Ирой, объяснять, что это пустяки, что эта свистушка Ольга для него – всего лишь элемент расследования, он готов был на колени перед женой падать… Упал? Кажется, упал. Но не на колени, а на спину – оценивая свое положение в пространстве, именно к такому выводу пришел Александр Борисович. Какого черта? Неужели Ирка его вырубила, как заправский самбист? Если так, это что-то новенькое в их отношениях: ни одна из предыдущих супружеских ссор не приводила к подобному эффекту!
Есть в медицине такое понятие: ретроградная амнезия. Это значит, что получивший травму человек не помнит событий, непосредственно ей предшествовавших. Вот и Саша Турецкий отлично помнил, как захлопнулась тяжелая дверь за Ириной, однако совершенно не помнил, что в следующий момент дверь снова распахнулась, и из-за нее выступил размытый колебаниями света и тени силуэт в бейсболке. Коротким быстрым движением сложенных в щепоть пальцев силуэт ударил Турецкого в шею, сбоку – и наступила темнота. А вслед за темнотой пришла боль…
Осторожно, крайне осторожно Турецкий приоткрыл глаза. Казалось, голова сейчас лопнет, как воздушный шарик, в который закачали слишком много гелия. Та-ак… Плоховато, братцы. Пространство колеблется. Над ним качается потолок и край стола, он лежит на полу за собственным письменным столом. Рядом слышны голоса Меркулова и Плетнева. Он разобрал произнесенные в бранчливом тоне слова Кости: "Где Турецкого черти носят? Мы без него не справимся…" Хотел откликнуться, но не смог. Язык не шевелился. Горло не повиновалось. Чувство, словно у куклы-марионетки, которой перерезали ниточки…
Голос Плетнева, искаженно-гулкий, доносился, как сквозь толщу воды:
– Я помню, в том досье на Жору-Технаря была одна зацепка… мелкая, конечно, но вдруг? Детская какая-то любовь… девочка из его двора.
– Да, было что-то, – так же подводно пробубнил Меркулов. – Девочка – ему не пара, из хорошей семьи… Потом он ушел в криминал, все связи, конечно, обрубил, а возле нее его видели.
– Знать бы хоть имя этой девочки!
– Сейчас ей лет тридцать должно быть. Посмотри в компьютере у Турецкого, вдруг там имя указано…
Турецкий, лежа на полу, видел, как к нему приближаются кроссовки – гигантские, прямо-таки великанские. Их остромордые рифленые морды походили на крокодильи. В современной версии сказки "Мальчик-с-пальчик" такую обувку мог бы носить людоед. "Сейчас мне на нос наступят", – зажмурился Александр Борисович. Но этого не произошло: человек, обутый в кроссовки, остановился и наклонился над неподвижно лежащим телом. И был это самый необходимый в данную минуту человек: Антон Плетнев.
– Сашка! – всполохнулся Плетнев. – Елки, что…
Продолжения Турецкий не услышал. Все снова провалилось в темноту…
…И тут же Турецкий обнаруживает себя, сидящим на стуле, с мокрым носовым платком на лбу. Меркулов и Плетнев стоят у телевизора. Экран телевизора Турецкому отсюда не виден, зато видно, что к нему подключена мини-видеокамера. Голова по-прежнему гудит, как шаманский бубен, однако тело ему повинуется, а это уже огромный плюс.
– Это… – слабым кивком Турецкий указал в сторону камеры. – Это что?
– Очухался, слава те господи! – проворчал Меркулов. Видно было, что он сочувствует другу, с которым служил на протяжении долгих лет, но при этом не поощряет лежания под столами в рабочее время.
– Это, Саня, камера наша, – объяснил Плетнев. – Она аккуратно около тебя лежала. Кто-то тут похозяйничал. И нам на нашу же камеру послание записал. Смотреть будешь?
Турецкий кивнул, подтверждая: он достаточно пришел в себя для того, чтобы перенести самое худшее.
Но чем окажется это худшее, он пока не знал…
"Ты сделал это из-за меня? Признавайся! Ведь это ты все-таки убил Кирилла! Из-за меня, да?"
Нет ничего удивительного, что вдова задает этот вопрос поклоннику, который следовал за нею всю жизнь, бешено ревнуя ко всем мужчинам, а особенно к законному супругу. Однако предполагается, что в вопросе должно прозвучать негодование. Слезы. Следовательская интонация, на худой конец… Ничего подобного! Ольга Легейдо обращалась к Жоре восторженно, еле сдерживая радостные подвизги. То, что, начиная с подросткового возраста, мужчины соперничали из-за ее прекрасных глаз, было не в новинку для Ольги. Но до ближайшего времени убийств из-за нее не числилось. А ведь убийство – это так интересно! Так романтично!
Жора-Технарь, хмурый мастер терактов, считал себя человеком в высшей степени опасным. Но, вслушиваясь в обожаемый звонкий голос, вглядываясь в незамутненные голубые очи, он понимал, что он сопляк по сравнению с этой женщиной… С этой бывшей надменной девушкой, с бывшей девочкой-куклой, из-за которой он дрался бесчисленное количество раз начиная с детского сада. Ей приятно было иметь в резерве такого преданного бойцового пса, но как партнер Жора – некрасивый, неотесанный, в ранней юности связавшийся с криминалом, – ее не устраивал. Она предпочитала дружить с другими, гулять с другими. Выходить замуж за других… За другого. За этого самого рекламщика с заковыристой фамилией. Чем он ее взял? Говорливостью? Эрудицией? Богатством? Страстью к полетам? Скорее все-таки богатством: несмотря на то, что Легейдо сделал будущей жене предложение в самолете, среди облаков, напоминающих невесту своей белизной, Ольгу не тянуло в небо. Она – женщина земная. В чем-то, не стыдится признаться, даже приземленная. Высокие устремления Кирилла выводили ее из себя. Она не усматривала в его парении в облаках ничего, кроме житейской глупости и неумения ходить по земле. Предъявляла претензии. Пыталась перевоспитывать. Кирилл перевоспитанию не поддавался, в ответ на замечания недовольно ворчал или подтрунивал над собой: вот, безумный Карлсон женился на мещанке! Ольга, не понимающая такого юмора, дулась.
Вот тогда-то ей и потребовался подзабытый поклонник. Который не требовал от нее невозможного. Который не изводил ее своим чувством юмора (возможно, оно у него отсутствовало – тем лучше!). На фоне которого она всегда ощущала себя королевой…
– Не убивал я его, Оль! – Вопреки тому, что Ольге хотелось бы видеть его убийцей, Жора вынужденно придерживался истины. – Ты ж мне всегда запрещала… Ну разве я бы тебя ослушался?
Жора устало махнул рукой:
– А-а, хрен с ним! Виноват не виноват, это убийство на меня повесят. Зуб даю!
– Почему, Жорик? – встревожилась Ольга.
– Да тут хрень такая получилась… С аэродромом… С заказчиком… Сам не пойму: кто ко мне прикопался? Кому это надо? Знаю одно: если пленку из камеры слежения изъяли, мне капец… Ох, прости, Оль!
Извиняться не стоило: Ольга пропустила вольное мужицкое словцо мимо ушей. Точнее, она восприняла его прямой смысл: Жоре грозит опасность.
Кирилла больше нет. Теперь ее мужчина – Жора. Жора, которым она столько времени пренебрегала, а он получал из-за нее синяки и подзатыльники… Теперь ее очередь подставить себя под удар ради него. Если для него представляет опасность запись камеры слежения, Ольга ее добудет. И сделает это так ловко и изящно, как способна только красивая и совсем неглупая женщина…
Турецкий поморщился, потер лоб. Но его терзала не головная боль, которая все не отпускала, а то, что с экрана на него смотрела Ольга. Точно такая же, какой он ее видел меньше часа назад: вся в белом, сладкая и соблазнительная. Только вместо Турецкого рядом с Ольгой импортная техника запечатлела Жору-Технаря. Так они вдвоем и смотрят прямо в камеру, обращаясь к тем, кому адресовали свое послание. Свой, как говорится, прощальный поклон…
– Ты уже включил? – буднично спросила Ольга.
– Да. – Дальше Жора принялся рубить слова четко, точно диктор. – Так, первое. Ее мужа не я убивал. На мне одиннадцать эпизодов за последние три года, но он – не на мне. За день до этой всей истории мне на мобильник позвонили… не знаю, кто, но кто-то шифр мой знал…
– Я знала его шифр, – вмешалась Ольга. – Записала в старом блокноте. Среди телефонов, незаметно. Потом выучила. А недавно стала искать тот блокнот – не нашла.
– Оль, не переживай теперь… Позвонили, сказали – есть работа, встреча с заказчиком у входа на аэродром. Проторчал там полчаса. Засветился перед камерой слежения. Дурак, конечно… Оль, теперь ты…
Ольга нервно переглотнула. Кажется, она покраснела. А может, просто подставила свою нежную щеку солнечному свету, падавшему из окна?
– Саша! Извини, я тебя использовала… Мне нужно было знать, нашли ту запись с камеры слежения или нет.
– Твое счастье, Турецкий, – перебил Жора, – что ты тогда ночью от нее ушел ни с чем. Если б вы свет погасили – я бы тебя там же… Ну, понятно…
– Я еще хочу сказать, – Ольга посмотрела на Жору так откровенно, что Турецкому захотелось зажмуриться: каким же я был идиотом! – Я его знаю с пяти лет. Я ему отказывала три раза…
– Отказывала женой стать! – Жора напористо подчеркнул слово "женой".
– Да. Я его последние восемь лет видеть не хотела… из-за его работы… – словно пыталась оправдаться Ольга.
– Оль, ну чего ты перед ними? – Технарь взял ее за нежное запястье. – Пойдем уже…
– Нет, – спокойно, но настойчиво возразила красавица-блондинка, – я договорю. Это важно для меня. Но сейчас… он говорит, что он не будет больше… Он обещал мне бросить работу.
– Если ТЕБЕ обещал – значит, брошу, – подтвердил Жора.
Он помахал перед камерой билетами и какими-то документами в плотном конверте:
– Через полчаса нас не будет в этой стране. Имена будут другие, все другое… Мой вам совет, сыскари: аккуратнее работайте. Такой парень, как Легейдо…
Ольга бросила на него красноречивый взгляд.
– Такой парень, как Легейдо, не мог вот так просто помереть, – договорил Жора-Технарь. – Если я его не убил за все годы, что она за ним замужем была, – вряд ли его кто-то еще убить мог… Короче, шевелите мозгами. Ваш Жора…
По экрану пошла рябь.
"Больше я ее не увижу. – Турецкий подумал об этом с какой-то долей облегчения. – Нечего сказать, способная дамочка. Ей бы в киноактрисы пойти: и на экране смотрится отлично, и притворяться умеет будь здоров…
А у меня из-за этой притворялы, кажется, рухнула семейная жизнь… Да-а, разыграл ты, Сашка, шахматную комбинацию…"
Когда пленка закончилась, Меркулов и Плетнев переглянулись. Что касается Турецкого, то он не мог поднять голову – и совсем не по причине удара, которым его так ловко вырубил Жора… Главный удар был нанесен не по шее, а по самолюбию. Александр Борисович предвидел, что дорогие друзья и сотрудники не простят ему провала. Так оно и вышло.
– Да-а-а, Саня… – протянул Костя Меркулов, старательно добивая лежачего. – Нет слов! Молодец ты, нечего сказать…
– Сам понимаю, – Турецкий мучительно пытался вложить в свой тон хоть какие-то отголоски юмора. – Мне харакири сделать?
– Совещание! – внезапно взвыл Антон Плетнев, посмотрев на часы. – Через полчаса, у рекламистов… Ролик, французы, Савельев! Все, я поехал!
– Нет, Антон, это я поехал. – Турецкий, неожиданно для всех, резко встал. Травмированное тело откликнулось тошнотой и головокружением, однако то и другое было в рамках переносимого, ему не привыкать. Лучше хоть как-то действовать, участвовать в следственных мероприятиях, чем остаться наедине с Меркуловым и выслушивать его поучения! Саша любил своего друга Костю, но отлично знал, что по мере увеличения возраста и служебного положения занудность у него возросла, а тактичность уменьшилась…
Испрашивая взглядом разрешения, Турецкий молча посмотрел на Антона. Тот индифферентно пожал плечами:
– Командир – ты…
Дело Степана Кулакова. Сумасшедший поезд
Порядок внесения выкупа за похищенного Степана оказался прост, но отличался неопределенностью. Игорю Кулакову предписывалось явиться на Ярославский вокзал и сесть на поезд "Москва – Архангельск", №16, отправляющийся в одиннадцать часов пятьдесят минут. В поезде его будут ждать дальнейшие инструкции.
– Игорь Анатольевич, – настаивал Кротов, – мы не можем брать на себя всю полноту ответственности. Мы обязаны поставить в известность милицию.
Кулаков за одну ночь постарел на десять лет. Он выглядел пассивным и податливым. Но предложение привлечь к делу милицию заставило его вернуться к прежнему тону:
– Да вы что? А если он что-то сделает Степану? Он же велел, чтобы никаких ментов!
– Если он захочет, – спокойно возразил Кротов, – то сделает. Если уже не сделал. Андрей Мащенко очень на вас зол, так ведь?
В сущности, Кротов выходил за пределы профессиональной этики, разговаривая так с клиентом своего агентства. Но ему до смерти надоело, что клиент только и делает, что врет, изворачивается и вместо того, чтобы способствовать освобождению собственного сына, препятствует поимке преступника.
Кулаков испытующе взглянул на Кротова: кажется, сам не помнил, называл он фамилию Мащенко или нет. Вспомнил, что точно не называл, и снова сник.
– Так как же насчет милиции? – скорее не спросил, а потребовал Кротов.
Кулаков бессильно кивнул:
– Привлекайте кого угодно. Только делайте что-нибудь, прошу вас, делайте! Я себе не прощу…
Чего не простит себе Кулаков – давнего преступления или возможной гибели сына – так и осталось невыясненным.
Возглавляющий МУР генерал Владимир Яковлев не нуждался в том, чтобы ему представляли агентство "Глория". А агентство "Глория" не нуждалось в том, чтобы ему представляли молодых, но уже опытных оперативников – Володю Яковлева, сына генерала, и Галину Романову. В помощь этим перспективным сотрудникам выделили группу захвата. Предположительно, у Андрея Мащенко мог быть сообщник… Взять его или самого Мащенко было бы удачей. Случается ведь, что преступники, похищающие детей богатых родителей, так и остаются безнаказанными и пользуются плодами своих неправедных трудов… А тут дело еще осложнялось личными мотивами. Откровенно говоря, мало шансов, что удастся вернуть мальчика живым.
Естественно, отцу об этом не говорили. Кулаков и так был деморализован – страхом за сына, напряжением, недосыпанием, сознанием, что теперь некоторые неблаговидные моменты его прошлого могут стать известны не только ему одному. Он был деморализован даже Ярославским вокзалом, на который вся компания прибыла заблаговременно, – и в ожидании поезда Кулаков шарахался то от бомжей, то от старух с тележками, то от хозяйственных мужиков, волокущих какие-то железные и деревянные громоздкие предметы в направлении пригородных электричек.
"Совсем наш буржуин от народа оторвался, – подумал Филипп Кузьмич. – Так вот при каких болезненных обстоятельствах происходит, высокопарно выражаясь, возвращение к великой сермяжной правде".
Галя Романова ничего такого не подумала. Не отягощенная предыдущим общением с Кулаковым, она сосредоточилась на том, что они должны спасти ребенка. Эта сверхзадача заставляла ее внимательно следить по сторонам, и Галя старательно выискивала своими украинскими, похожими на темные вишни глазами предполагаемого преступника. По телефону сообщили, что Кулаков получит знак в поезде, но возможно, человек, который должен получить от него чемодан с требуемой суммой, уже находится здесь, рядом? И Галя озиралась, отмечая как людей, подпадающих под описание Андрея Мащенко, так и просто подозрительных личностей. Подозрительных набралось – вагон и маленькая тележка: вокзал есть вокзал! А вот приметы Андрея Мащенко оказались, как бы это выразиться, равномерно распределены среди популяции. Попадались сероглазые брюнеты, но невысокие, а также высокие брюнеты, но с черными и карими глазами; раза два мелькнула даже седая прядь надо лбом, но в одном случае она принадлежала молодому парню в дырявых джинсах и с развязными движениями, а во втором – так и вообще почтенной даме. Если Андрей Мащенко явился вместе с ними на Ярославский вокзал, должно быть, он здорово замаскировался!