Валерий Геннадиевич Артамонов ощутил вдруг огромную усталость, враз навалившуюся ему на плечи, и – одновременно – нечто похожее на облегчение. Он добрался до своего стола, сел на место, запер сейф, который не запирал практически никогда до самого ухода с работы, а ключи положил в карман пиджака. Во внутренний…
На съемную квартиру – однокомнатную, но вполне приличную, а главное, отдельную – они с женой переехали ровно через неделю.
Нельзя сказать, чтобы Виктор Степанович Иванов, подсовывая Артамонову упомянутую сумму денег, особо волновался за исход дела, которое было в его практике далеко не ново и всего в одном-единственном случае за последние годы завершилось не так, как он рассчитывал. Волновался он совсем по другой причине.
Виктор Степанович относился к деньгам, тем более большим, не просто серьезно и трепетно. Они действительно были для него и средством и целью одновременно. За годы не такой уж короткой жизни его представление о счастье сформировалось и определилось целиком и полностью. Не в мечту, а тоже в конечную цель, достичь которую и означало заработать не просто определенную большую сумму, но обзавестись настоящим капиталом. Таким, чтобы можно было жить с ним не в этой гнусной стране, которую Иванов искренне презирал, а в стране цивилизованной, главное – не агрессивной, не отстаивающей во внешней своей политике никаких сверхамбиций…
Конечно, он давно присмотрел то, что ему требовалось – вплоть до города, в котором намеревался обосноваться, как только средства это позволят. Но пока что они, с его точки зрения, этого не позволяли, что было крайне обидно, поскольку молодость потихонечку уходила. Жизнь, как известно, не бесконечна! И вдруг вероятность успешно достичь желаемого, можно сказать, свалилась на него с неожиданной стороны – со стороны лоховатого приятеля детства и юности Сережки Красных!
В отличие от этого растяпы Виктор моментально учуял, какие возможности даже лично ему сулит эта, как выразился Красных, "ужасная" ситуация! Для него, адвоката, она была, напротив, не "ужасной", а прекрасной, редким шансом срубить сразу всю сумму, недостающую для отъезда в вожделенную европейскую столицу (маленьких городишек, пусть и европейских, Иванов не жаловал).
Вот по этой причине, покинув окружную прокуратуру после общения с Артамоновым, Виктор Степанович действительно волновался о том, что эта мелкая по его понятиям рыбешка может сорваться с крючка. Уж больно злая рожа оказалась у следователя. Тем не менее, в его какую-то особую сверхчестность и сверхпринципиальность он не верил. В наше-то время и с его зарплатой? Как говорится, "не смешите меня!". Покинув Артамонова, Иванов отправился в один из любимых им ресторанчиков, дабы до встречи с Ларисой пообедать, а заодно выждать: позвонит этот "принципиал" или не позвонит? Если не позвонит в ближайшие час-два, можно на первом этапе слегка перевести дух.
Некоторое волнение на аппетите Иванова никак не отразилось. И даже не помешало ему приблизительно прикинуть план дальнейших действий – как его подзащитной так и собственных, – продумать, кого из нужных ему людей необходимо будет взять в свою "команду" на этот раз.
Где-то часа через полтора, так и не дождавшись звонка Артамонова, он, испытывая подлинное удовольствие от сытости, покинул ресторанчик и, забравшись в терпеливо поджидавший его на платной стоянке "опель", развернул руль в сторону загородного дома Стуловых: дорогу очень толково ему объяснил Красных. Спустя еще два часа адвокат достиг цели, опоздав к назначенному им самим времени всего на пятнадцать минут.
Очевидно, хозяйке дома – можно вполне сказать "бывшей хозяйке" – эти пятнадцать минут показались как минимум вечностью, до такой степени она была заведена к моменту прибытия Иванова. Лариса сама открыла адвокату двери, и он, несмотря на то что ожидал увидеть женщину и молодую, и красивую, был все-таки слегка ошарашен внешностью своей подзащитной: со слегка растрепавшимися золотистыми локонами, с выступившим от волнения румянцем, Лариса Вячеславовна и впрямь выглядела впечатляюще. Сергея можно было понять: именно из-за таких вот классических красавиц-блондинок и совершается на свете по меньшей мере половина мужских глупостей.
– Проходите… Здравствуйте… Простите, я думала, вы уже не приедете! – Она шла впереди него через холл, падающий спереди свет сделал и без того легкий пеньюар Ларисы почти прозрачным, и Виктор Степанович вдруг почувствовал какое-то странное, давно не испытанное им волнение.
В этот момент Лариса внезапно остановилась, круто развернувшись к нему лицом. Иванов едва не налетел на свою клиентку, ее небесно-голубые глаза на секунду оказались очень близко от него, в них метались страх, паника, еще что-то, делавшее женщину абсолютно беззащитной.
– Вы мне правда поможете? – почти прошептала она.
– Помогу… – Он неожиданно слегка охрип. – Непременно помогу! Вы должны успокоиться… Давайте присядем?
– Да-да, конечно!
Она снова развернулась и повела его к бару в дальнем углу холла, возле которого стоял низкий стеклянный столик и два кресла. Избранное ею для столь важного разговора место – просматриваемый со всех сторон холл – удивило его. Стулова же словно почувствовала это удивление. Печально усмехнувшись, она, указав адвокату на одно из кресел и изящно приземлившись во второе, пояснила:
– Простите, что не провела вас наверх, в гостиную. В этом доме я не верю даже стенам, я живу тут не одна.
Он знал, что кроме нее и детей в особняке постоянно проживает только няня, она же, кажется, и гувернантка. Что ж, платит этой дамочке, безусловно, Стулов, так что ничего удивительного, что та шпионит за женой хозяина.
– Я помогу вам непременно и наверняка, – негромко, но уверенно произнес Иванов, по-прежнему не в силах оторваться от почти неприличного разглядывания своей клиентки. – Но вы должны быть со мной предельно откровенны, рассказать решительно все, что было на самом деле, начиная с того, каким образом вы вышли на этого Живчикова.
– Сергей сказал, что я могу доверять вам абсолютно. Да, я понимаю и все-все расскажу! – Она судорожно всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. – Часа мне хватит, а потом Велена с детьми вернется с прогулки, и поговорить мы уже не сможем.
"Господи, и что она нашла в этом растяпе Сережке?! – подумал неожиданно для себя Виктор Степанович. – Неужели не видит, что он трус, размазня и трясется исключительно за собственную шкуру?"
Лариса между тем окончательно овладела собой и приступила к своему нелегкому рассказу. Иванов постарался максимально сосредоточиться на ее словах, лишь изредка задавая необходимые для полной картины вопросы, запоминая нужные имена и фамилии.
Особняк он покинул до того, как Велена с детьми вернулась с прогулки, договорившись о следующей встрече вне его стен, тщательно отрепетировав все, что клиентка должна говорить следователю, который наверняка прибудет вместе с ним на днях. Дозированную информацию, предназначенную для Артамонова, продуманную Ивановым еще накануне этого визита, он заставил Ларису повторить дважды, убедившись в том, что память у его клиентки, слава богу, преотличная, а ум, судя по всему, ясный и цепкий.
Отъезжать от дома он, тем не менее, не торопился, решив глянуть на шпионку-гувернантку для начала хотя бы издали. Виктор Степанович считал себя хорошим физиономистом, способным оценить человека в первом приближении даже визуально. Во всяком случае, ошибался он редко.
Особо долго ждать ему не пришлось – очевидно, Велена с детьми, хмурой худенькой девочкой лет десяти и веселым полненьким пацаненком, тем самым наследником папашиного состояния, гуляли где-то поблизости. Гувернантка столь мало походила как на гувернантку, так и на няню, что данный факт вполне мог вызвать удивление: интеллектуальное лицо, главным украшением которого были большие, яркие и, несомненно, умные глаза, нежная кожа. На вкус тех, кому нравятся брюнетки, – почти красотка. Все это, вместе взятое, адвокату не понравилось, хотя определить, почему именно, вот так, с ходу, он не смог. Но вспомнив, что соответственно все еще действующему завещанию Стулова именно эта женщина получает опеку над старшей дочерью бизнесмена, окончательно помрачнел: в случае чего такая женщина вполне может причинить кучу неприятностей. И скорее всего, ее доля участия в том, что произошло с Ларисой, тоже есть. Хотелось бы только знать, какова она и в чем состоит.
Адвокат завел, наконец, движок, и его темный "опель" медленно тронулся с места.
14
Женщина, сидевшая напротив Александра Борисовича Турецкого, выглядела вполне уравновешенной и спокойной. Разделял их только его стол, в данный момент аккуратно прибранный. Однако Александр Борисович на своем веку перевидал достаточно и подследственных, проходящих по "особо важным", и свидетелей, чтобы не верить в это спокойствие, углядеть за ним те незаметные нетренированному глазу детали, которые говорят правду о внутреннем состоянии человека, одновременно – о силе его характера.
Велена Максимовна Гальская, прибывшая сюда минута в минуту к назначенному Турецким времени, несомненно, обладала характером твердым, как скала, а все ее внешнее спокойствие было, безусловно, обманчивым. Однако имелась еще одна сторона, которой в данный момент Александр Борисович решительно не понимал.
Не понимал же он одного очень простого обстоятельства. Из материалов дела следовало, что Гальская проживает в доме Стулова уже более десяти лет, выполняя обязанности воспитательницы его детей и помощницы по хозяйству. Даже если оставить в стороне странность самой ситуации – женщиной она, по словам самого же Стулова, была вполне обеспеченной, следовательно, столь незавидную для современной дамы участь избрала сама, – оставалось еще одно непонятное ему обстоятельство: у Велены Максимовны не было, во всяком случае на первый взгляд, никаких причин выглядеть в глазах Александра Борисовича столь каменно-спокойной. Напротив! Если уж изображать – куда естественнее изобразить горе от потери ребенка, выросшего на ее руках. Она же это горе старательно прятала. Почему?
"Возможно, – не совсем уверенно подумалось Турецкому, – как раз потому, что горе подлинное? Наверняка Гальская принадлежит к тем, кто терпеть не может демонстрировать окружающим свои подлинные чувства. И все же, все же…"
Интуиция Александра Борисовича, отточенная за долгие годы работы, настойчиво говорила, что за стараниями Гальской стоит что-то еще. Хорошо бы выяснить, что именно. Даже если это обстоятельство прямого отношения к делу не имеет, попытаться стоит: Турецкий терпеть не мог такого рода "белых пятнышек", мелькавших в процессе расследования.
Формальная часть беседы осталась позади, и Велена Максимовна посмотрела на него вопросительно, ожидая вопросов по существу. Александр Борисович решил не обманывать ее ожиданий.
– Скажите, Велена Максимовна, – он произнес это как можно нейтральнее, словно подчеркивая официальную обязательность вопроса, – насколько справедливы утверждения госпожи Стуловой и других свидетелей, проходящих по делу, что Илья Рудольфович был для погибшей дочери плохим отцом?
– Что значит – плохим? – На лице Гальской не дрогнул ни один мускул.
– Плохим – значит, плохим, – слукавил Турецкий, прекрасно понимая насколько широкий спектр понятий может располагаться за столь расплывчатым понятием, воспользовался которым преднамеренно: ему необходимо было вынудить свидетельницу говорить, как можно больше говорить, а не ограничиваться, как она явно вознамерилась, простыми "да" и "нет".
– С моей точки зрения, – сухо произнесла она, – Илья порой был слишком строг к Марочке. Но он ни разу в жизни не тронул девочку даже пальцем, обеспечивал ее всем не просто необходимым, а самым лучшим. Если для вас "строгий" и "плохой" – синонимы, тогда ваши свидетели правы, если нет – значит, они либо неумны, либо пристрастны.
Для Гальской столь длинное высказывание явно было не характерно, и Александр Борисович удовлетворенно кивнул.
– Отец и должен быть строгим, у меня дочь, я знаю, о чем говорю. Но, согласитесь, что строгость строгости рознь: можно наказывать ребенка за действительно существенные проступки, а можно – по каждому пустяку.
Велена Максимовна немного поколебалась, прежде чем ответить, от глаз Турецкого это не ускользнуло.
– Пожалуй, – неохотно проронила она, – были случаи, когда Илья слегка перегибал палку. Что решительно не означает, что он способен к тому, в чем его подозревают!
Велена впервые с момента начала разговора слегка шевельнулась на стуле и продолжила:
– Марочка от природы не была способным ребенком, училась трудно и слабо. Илью это иногда раздражало, мужчины вообще не столь терпимы к подобным вещам, как женщины. Но не более того!
– Ну, хорошо… Расскажите, пожалуйста, о том, что произошло в вечер трагедии, как получилось, что девочка вообще оказалась вне дома, а тревогу вы подняли не сразу.
Гальская слегка передернула плечами, Александр Борисович ничуть не сомневался, что, как многие свидетели и подследственные, она хотела напомнить ему, что уже рассказывала об этом не раз и не два. Но, в отличие от большинства попадавших на ее место, сдержалась…
– Да, конечно… Собственно говоря, тревогу я вообще не поднимала, поскольку оснований для беспокойства у меня фактически не было.
Марочка очень трудно сходилась со своими ровесниками, и поэтому, когда у нее появилась Верочка, первая в жизни подружка, я была, можно сказать, счастлива. Тем более что Верочка живет в нашем поселке, обе учились в одном классе, но Верочка, в отличие от Марочки, отличница… С тех пор как они начали вместе готовить уроки, Марочка даже немного подтянулась.
В тот вечер они как раз собирались учить уроки вместе, на дом было задано очень большое и сложное задание по математике: я могу помочь с гуманитарными дисциплинами, а вот с математикой – увы. А Илья так редко бывал дома из-за своей занятости, что всерьез рассчитывать на его помощь нельзя…
– Ну а что же Лариса Вячеславовна – она что, вообще своей падчерицей не занималась? Или у нее с математикой тоже трудности?
– Насчет трудностей – понятия не имею, – еле заметно, с горечью усмехнулась Велена. – А по поводу ее взаимоотношений с девочкой могу сказать, что они, на мой взгляд, были, как выражаются в таких случаях, никакими…
Бросив быстрый взгляд на Турецкого, Велена Максимовна словно спохватилась:
– Нет-нет, – чуть быстрее, чем прежде, произнесла она. – Я совсем не хочу оказать, что Лариса Вячеславовна была той самой "злой мачехой" из сказки. Нет. Просто отношения у них не сложились изначально, и я бы не сказала, что виновата одна из них. Просто у Марочки замкнутый характер, очень замкнутый!
Турецкий мысленно отметил, что о погибшей Гальская говорит в настоящем времени, видимо, со смертью Марины ее няня, внешне такая сдержанная, пока не смирилась, не осознала происшедшее до конца.
– Но ведь она была совсем крошкой, когда Лариса Вячеславовна вошла в семью, – бросил Александр Борисович.
– Ну, не такой уж крошкой, – вздохнула Гальская. – Во всяком случае, характер начинает проявляться с рождения, в этом я убеждена. К тому же Марочка воспитывалась в очень узком кругу, по сути дела, и знала-то на тот момент только меня, отца да мать свою, конечно. В то время она ее еще хорошо помнила, часто спрашивала, где мама…
– Неужели ее мать так вот легко и сразу перестала интересоваться девочкой?
– Надо знать Оксану… Всерьез она ею никогда не занималась, а сразу после развода уехала в Киев с новым мужем. – На лице Гальской мелькнуло презрение. – Поначалу звонила где-то раз в месяц, сюсюкала с Марочкой по телефону, обещала "скоро приехать". Потом звонки стали реже, реже. Вскоре прекратились вообще – тем более что и Илья на этом настаивал. Думаю, он допустил ошибку: я ему об этом говорила, но он и слышать ничего не хотел, тем более что на горизонте тогда уже появилась его вторая жена…
– Понятно. Давайте вернемся к тому вечеру.
– Да… В общем-то, и рассказывать осталось не так много. Часов в шесть позвонила Верочка, она как раз собиралась делать математику. И я сама отвезла Марочку к подружке. А часа через два, когда уже собиралась ее оттуда забирать, Марочка позвонила, абсолютно счастливая… – Велена все-таки не выдержала, голос ее при этих словах дрогнул, она ненадолго замолчала, и Турецкий дал ей возможность справиться с охватившими ее чувствами. Почти против своей воли он испытывал уважение к Гальской, хотя в принципе сильные женщины ему не импонировали, но было в Велене Максимовне что-то, заставлявшее "снимать шляпу" перед ее явной крепостью духа…
– Я продолжу, – голос Гальской снова выровнялся. – В общем, я уже начала одеваться, чтобы выйти из дома, но тут Марочка позвонила сама, сказала, что за ней сейчас заедет папа и они с ним поедут в город, в гости к его другу, у которого есть дочка, а у дочки день рождения. Что заночует она у папы. Марочка сказала "С папой!..".
Знаете, ведь она его не только боялась, но и любила, а у Ильи так редко бывала возможность пообщаться с ней, что такая поездка, о какой шла речь, должна была в глазах Марочки выглядеть как настоящий праздник.
– И вы не спросили, кто именно ей звонил? Сам ли Илья Рудольфович или кто-то другой?..
– Не спросила… Мне показалось… Из Марочкиных слов вроде бы следовало, что сам, хотя это совсем не обязательно. Но я тогда так подумала, поймите, разве у меня были основания заподозрить…
– Понимаю! И что дальше?
– Дальше я, конечно, попыталась созвониться с Ильей по его мобильному, чтобы уточнить, сам ли он наутро привезет Марочку или мне нужно за ней куда-то подъехать? И обнаружила, что звонок его телефона доносится из его кабинета. Он забыл его на столе, забыл впервые в жизни!..
– Хотите сказать, что ему кто-то "помог" забыть мобильник?
– Я не собираюсь никому, и вам в том числе, навязывать свою точку зрения, – отрезала Гальская.
– Но именно ваша точка зрения меня и интересует, – мягко осадил ее Турецкий. – И уж поверьте, что навязать мне в процессе следствия чью-либо точку зрения пока никому не удавалось, вряд ли вы станете исключением…
Гальская слегка покраснела.
– Простите… Да, я не только так думаю, но ни секунды не сомневаюсь в том, что "забыть" телефон дома ему помогли.
– Вы подозреваете Ларису Вячеславовну?
– Это совсем не мое дело – подозревать, – снова надерзила она. – Судите сами: Илья уже несколько месяцев жил в городской квартире, у нас он бывал крайне редко, всегда в отсутствие жены. Но накануне вечером как раз приезжал, причем Лариса была дома. Но Илье срочно понадобились кое-какие бумаги, лежавшие в кабинете, как я поняла, с незапамятных времен…
– Неужели он не мог прислать за ними, например, секретаря?