– Уже не сплю, – буркнула она. – Хотя три минуты назад как раз засыпала. Что-то случилось?
– Ничего плохого, хотел тебя порадовать…
– Давай, радуй побыстрее, я правда спать хочу.
– Ровно через два дня наше дело завершится, – прошелестел он в трубку самым сладчайшим из голосов, на какой был способен.
– Ты и раньше…
– Никаких упреков, роднулечка, раньше я точных сроков тебе ведь не называл, верно?..
– Верно, – немного помолчав, вынуждена была согласиться Лариса.
– А теперь назвал.
– И ты уверен… Это точно?
– Абсолютно точно! – торжественно заверил Иванов свою любовницу. – Запомни, киска, я слов на ветер не бросаю!
Вечер наступил уже довольно давно, время двигалось к девяти, а Александр Борисович Турецкий только-только разгреб, наконец, запланированные на сегодня дела и, подписав последнюю бумажку, понял, что можно собираться домой. Но пресловутый закон вредности, как известно, против исключений: стоило ему подумать о доме и семье, как зазвонил внутренний телефон.
Турецкий пожал плечами, но трубку все-таки взял – обычно в такой час его беспокоил в кабинете разве что Костя Меркулов. Но Константин Дмитриевич в данный момент находился в Берлине и по внутреннему доставать своего подчиненного никак не мог.
Звонили, как выяснилось, из дежурной части.
– Извините, Александр Борисович. – Голос офицера был смущенным. – Тут к вам уже с полчаса пробивается некий господин Романов. Достал по полной программе, говорит, что срочное дело, не терпящее отлагательства.
Турецкий тяжко вздохнул и поинтересовался:
– А имя-отчество у этого господина есть?
– Простите… Да, конечно: Владимир Кириллович Романов…
Так же как и фамилия, имя-отчество Александру Борисовичу ни о чем не говорили, хотя нечто смутное мелькнуло в памяти, но так же быстро и пропало.
– Спросите у него, по какому все-таки делу я ему так срочно потребовался, – устало сказал Турецкий, более всего мечтавший в этот момент о вкусном семейном ужине в обществе терпеливейшей из жен – его Ириши и самой красивой и умной на свете девочки – дочки Ниночки. – А если не захочет ответить – гоните в шею… Скажите, пусть завтра приходит.
Некоторое время в трубке звучал отдаленный и неразборчивый гул диалога между дежурным и, видимо, навязчивым посетителем. Затем, после мгновенной тишины, вполне отчетливо заговорил офицер:
– Говорит, по делу Стуловой, но подробнее объяснять отказывается! Гнать?..
Усталость, еще недавно владевшая Александром Борисовичем, в долю секунды слетела с него, словно ее смахнули, как пылинку мокрой тряпкой.
– Ни в коем случае! – рявкнул в ухо потрясенному такой переменой офицеру Турецкий. – Срочно его сюда, выписывайте пропуск!..
Теперь он вспомнил: Романов – кажется… Нет, ничего не кажется, а так оно и есть: это фамилия помощника адвоката Иванова.
Пятнадцать минут, понадобившиеся на то, чтобы Романову выписали пропуск и проводили наверх, в кабинет Турецкого, показались Сан Борисычу минимум получасом: вся его интуиция буквально вопила о том, что в деле Стуловой наступил… почти наступил тот самый переломный момент, после которого, как это и бывало обычно, все начнет складываться словно само собой.
Владимир Кириллович Романов, довольно робко постучавшийся в кабинет Турецкого, на самом деле впечатление робкого человека не производил. Несмотря на то что темные глаза Романова беспокойно бегали, периодически вопросительно и тревожно замирая на Турецком, во всей его фигуре чувствовалась военная выправка. Бывший служака?..
Словно ощутив, о чем именно думает Александр Борисович Турецкий, Владимир Кириллович Романов первым делом после того как, аккуратно поддернув дорогие брюки, сел на предложенный стул, ответил на этот вопрос по собственной инициативе.
– Я, Александр Борисович, – произнес он, явно преодолевая какое-то свое собственное внутреннее сопротивление, – бывший мент. Бывший майор милиции, изгнанный из рядов за служебное преступление. В настоящий момент работаю при адвокатской конторе Виктора Степановича Иванова, защищающего Ларису Вячеславовну Стулову.
Турецкий сощурился и пристально посмотрел на своего нежданного собеседника, почти пунцового от волнения, но взгляд Турецкого выдержавшего.
– Я… Я располагаю, на мой взгляд, важными данными по делу, которое, насколько знаю, ведете вы. Я имею в виду дело Стуловой.
– И откуда у вас такие сведения? – холодно поинтересовался Сан Борисыч, который уже почти не сомневался, в обмен на какие блага его посетитель намерен предложить имеющуюся у него информацию.
– У меня… остались друзья в органах… Когда-то я был не таким уж плохим следователем…
– И вам хотелось бы вернуться к прежней работе – я правильно вас понял?
– Александр Борисович! – Голос Романова слегка сорвался. – Вы зря думаете, что я пришел только поэтому. Я пришел бы в любом случае. Хотя вернуться… Не стану скрывать, и эта мысль была…
– Ну хорошо, – перебил взволнованного Романова Турецкий чуть мягче, отчего-то припомнив библейского блудного сына. – Я понимаю вас, но обещать ничего, как вы тоже должны понять, не могу. А любая информация по делу Стуловой меня действительно интересует.
Романов покорно кивнул и, не сдержав вздоха, полез за пазуху, откуда извлек и положил на стол Турецкого самый обыкновенный диктофон.
18
Велена Гальская миновала на своей "девятке" пост ГАИ и, оказавшись в черте Москвы, очень скоро добралась до нужного поворота в сторону центра. Машину она водила прекрасно, но предпочитала отечественные модели, хотя легко могла бы позволить себе хорошую иномарку – чем немало удивляла всех, включая Илюшу. Илюша… Ее мысли привычно переключились на Стулова, вызвав в душе сосущую тревогу, тоже ставшую в последнее время привычной.
Велене никогда, ни разу в жизни не приходило в голову обвинить его в том, что ее судьба сложилась столь нелепо и даже трагично, хотя это было бы так естественно – обвинить именно его! Ведь и на самом деле, всякий раз как перед ней вставала проблема выбора, окончательное решение она принимала если и не исходя только из Илюшиных интересов, то с учетом их. И вот – очередной тупик, и это еще мягко сказано.
Сколько себя Велена помнила – всегда рядом с ней был Илья: вначале – мальчишка с живым и непоседливым характером, вызывавший восхищение маленькой девочки, казавшийся ей таким же загадочным и недоступным, как любой взрослый, несмотря на то что даже в далекие теперь годы детства Илюша охотно оставался "посидеть" с маленькой Веленой по просьбе взрослых, учил ее своим собственным мальчишеским играм, а однажды даже свозил в зоопарк на сэкономленные им от школьных завтраков деньги.
То, что она не просто восхищается Ильей, а любит его, Велена поняла в свои шестнадцать лет, когда дружили они уже втроем – она, Стулов и Сашка. Спустя еще три года стало ясно, что он никаких особых чувств к Велене, помимо дружеских, не испытывает – в отличие от все того же Саши.
Все решил очередной его роман. Конечно же и прежние девушки, которых Илюша менял довольно часто, вызывали у Велены зависть и горечь. Но прежде они действительно менялись часто, всерьез он к своим подружкам не относился – это было видно. В тот раз девушка оказалась не просто красоткой, но еще и старше Ильи на пару лет, и в итоге именно на ее плече он счел возможным "выплакаться", когда девица бросила Илюшу ради какого-то студента. К тому моменту Велена уже научилась не только держать себя в руках, изображая по отношению к нему исключительно дружеские чувства, но даже такого рода откровения Стулова выслушивать внешне спокойно. Стоит ли говорить, как тяжело ей это давалось?
А спустя несколько дней упомянутый студентик сам бросил девицу и она вернулась к Илюше, который, как выяснилось, любил ее настолько, что не просто простил предательство, но еще и был счастлив, вновь поделившись, теперь уже своим счастьем, с окаменевшей Веленой. Саша заявился к ней с букетом дорогущих темных, почти черных роз минут через двадцать после Илюшиного звонка. Именно это обстоятельство, как позднее не раз признавала Велена, и стало решающим в судьбах всех троих.
Саша, ее будущий муж, в тот раз впервые остался у нее на ночь – благо мать находилась на даче и собиралась пробыть там еще не меньше недели. Велена забеременела сразу и тут же поняла, что ее дальнейшая судьба решена: ей и в голову не приходило убить своего будущего ребенка – так же как и растить его без отца. Илья, бледный, растерянный и какой-то ошарашенный – видимо собственным открытием по поводу своих истинных чувств к Велене, – пришел к ней за три дня до свадьбы, к которой она готовилась вяло, исходя исключительно из того, что "так положено". К тому же у Велены уже успел начаться сильный токсикоз, мучавший ее с утра до ночи.
Вероятно, именно из-за токсикоза, повергшего девушку в какое-то длившееся сутками сомнамбулическое состояние, из-за того, что ее при этом все время мутило и также постоянно просто смертельно хотелось спать, горе Велены от запоздавшего открытия Ильи не было столь острым, как она ожидала. Состояние безразличия ко всем и ко всему на свете, в котором она пребывала тогда, смягчило удар. И роль Татьяны Лариной, ее любимой героини, далась почти легко: "Но я другому отдана И буду век ему верна…"
Свою свадьбу Велена почти не помнила, а все остальное постаралась забыть. Иначе единственное, что ей оставалось, – лезть в петлю… А потом именно Илья вновь, как в далеком детстве и юности, оказался рядом. Точнее – она рядом с ним, уже давно и, как казалось тогда, прочно женатым. Удивительно, но и этого момента переселения в его дом Велена тоже почти не помнила: просто однажды, вынырнув каким-то чудом из бездны своего немыслимого горя, она обнаружила себя, похудевшую и почерневшую, абсолютно не способную на какие-либо чувства, в его доме. Возле маленькой кроватки, в которой спала… Дашенька?
Нет, не Дашенька, а совсем-совсем другая девочка… Она помнила, что Илья тоже был рядом, помнила его испытующий, почти тяжелый взгляд, под которым, наверное благодаря каким-то полуисчезнувшим детским рефлексам, подчинилась и молча взяла в руки крошечный живой сверток, на удивление молчаливый, привычным движением любой матери автоматически прижала его к груди, ощутив поначалу его живое тепло, но все еще не глядя на девочку. Она просто послушно делала то, о чем просил Илюша.
И вдруг внутри розового одеяльца что-то шевельнулось, дернулось – и следующее мгновение Велена запомнила навсегда, во всех деталях, которые будут теперь рвать ей душу до конца жизни: крохотные коленочки уперлись в грудь, и девочка не заплакала, а издала звук, напоминавший тяжкий стон взрослого, попавшего в беду человека. Велена вздрогнула от этого стона, словно от электрического разряда, и невольно опустила голову, посмотрела на красное, искаженное болью личико с такими же синими, как у ее Дашеньки, глазками и… Этот момент и стал началом ее собственного возвращения к жизни. Мучительного, почти невозможного, но – возвращения…
Помнила она и слова Ильи, произнесенные им, когда она впервые трясущимися руками разворачивала Мариночку, слишком туго и неумело спеленутую.
– Веленка, одна надежда на тебя. Оксана в больнице, ее едва спасли во время родов. Ты ведь нас не бросишь?..
Он мог бы и не спрашивать! Как могла она бросить их: его, не менее беспомощного, чем этот комочек плоти, отделившийся не только от Оксанки, которую Велена всегда искренне презирала за глупость и легкомыслие, за стервозность и откровенный эгоизм, но и от Илюши – тоже? Конечно же она их не бросила! И благодаря этому – тому, что оказалась так всерьез, по-настоящему им нужна, ожила сама…
Но сейчас, сидя за рулем своей "девятки", вспоминала она совсем другое: таково свойство человеческой совести перед ушедшими навсегда от нас близкими – вспоминать не то хорошее, что мы сумели сделать для них, а то, в чем виновны, и виновны тоже навсегда. Сколько раз она, пока растила Марочку, подпускала к себе мысль о том, что ее ласковой, веселой и здоровенькой Дашеньки нет на свете, а этот болезненный ребенок с мрачным характером, замкнутый и унылый, растет, живет? В этом таилась какая-то страшная, неизбывная несправедливость Судьбы.
Да нет, вовсе не часто приходили в голову Велене такие мысли, но теперь ей казалось, что часто, она считала, что в страшной смерти Мариночки есть и ее вина – ведь наши мысли и чувства и вправду материальны, в это она верила безусловно! Следовательно, вина даже не виртуальная, а вполне реальная. А ко всему этому добавилось сейчас еще и беспокойство – что там беспокойство – страх за Илюшу.
Когда стало очевидно, что брак Ильи с Оксаной доживает свои последние месяцы, – что греха таить? – в душе Велены проснулась надежда на общее, а следовательно, счастливое будущее с человеком, чьего ребенка она воспитывала. По многу раз и днем и ночью вспоминала она тогда его единственное объяснение в любви, услышанное накануне свадьбы с Сашей. И хотя за все последующие годы Илюша не сделал ни одной попытки сближения с Веленой, она все равно ждала – не изгоняла из своей души ожившую надежду. Именно поэтому появление Ларисы стало для женщины настоящим ударом.
Она возненавидела ее даже не с первого взгляда – возненавидела заранее и именно тогда, впервые в жизни, дала себе слово, что сделает все для того, чтобы и этот брак распался. Проще всего было уйти, наконец, из его дома, поставив тем самым Илюшу перед проблемой выбора: либо новый брак, либо она, Велена. Но расстаться с Мариночкой, выросшей на ее руках, она тогда уже была не в состоянии. Круг замкнулся. Замкнулся? Да. Но его можно разорвать! И увидев впервые Ларису – типичную с точки зрения Велены охотницу за богатыми мужиками, наверняка похотливую и неумную, как все блондинки ее типа, она поняла, что сделать это будет совсем не трудно…
– Ты оказалась интриганкой совсем никуда не годной… – с горечью пробормотала Велена, привычно сбрасывая скорость на подъезде к дому Стулова. – Но кто мог предположить, что эта сучка зайдет так далеко?
Она заглушила движок, выбралась из машины и, включив сигнализацию, направилась к знакомому подъезду. О Юрочке Велена не беспокоилась, и вовсе не потому, что тот остался со своей матерью, хотя Лариса действительно была дома. Велена, однако, не сомневалась, что Лариса, как обычно, занята своим привычным вечерним делом – потягивает коктейли, смешивание которых сделалось для нее настоящим хобби, сидя возле бара, одновременно бездумно глядя в телевизор, изредка переключая каналы, неизвестно зачем. Вечера хозяйки походили один на другой как две капли воды: вначале медленное накачивание алкоголем, затем – спасибо, хоть на своих собственных ногах! – Лариса отправлялась к себе…
Велена, лежа без сна в собственной кровати, слышала, как та неуверенно поднималась по лестнице, как затем громко, без малейшей заботы о том, что может разбудить Юрочку, она хлопала дверью своей спальни. Выждав после этого пару минут, Велена вставала и шла вниз – выключить телевизор и свет, поскольку сделать это Ларисе никогда не приходило в голову. Нет, оставить на эту женщину даже давно уснувшего Юрочку она не могла. И потому, когда Илюша во время их вечернего традиционного звонка настойчиво попросил Велену приехать к нему, она договорилась с Анной Максимовной – кухаркой, женщиной доброй, ласковой, ненавидевшей Ларису, кажется, не меньше Велены, а главное, обожавшей Юрочку, что она останется ночевать в особняке.
Дверцы лифта, на котором она поднималась на нужный этаж, раздвинулись, и Велена сразу же увидела Стулова, который стоял на площадке, ожидая ее, судя по всему, с таким нетерпением, что даже высидеть в квартире не смог. Неужели еще что-то стряслось?!
– Слава богу! – Он шагнул к ней и почти потащил за собой. – Как ты долго…
– Разве?.. Мне нужно было проинструктировать Анну Максимовну, а доехала я, по-моему, быстро… Илюша, что случилось?
– Не знаю… – Он смущенно посмотрел на Велену и отвел глаза. – Возможно, просто все-таки сдали нервы…
Они уже стояли посреди холла, выглядевшего по сравнению с холлом особняка небольшим.
– Твоим нервам давно пора было сдать, – через силу улыбнулась Велена. – Но меня ты не обманешь – что-то случилось еще? Что?
– Ерунда, мелочь… – Он на мгновение отвел глаза. – Мне звонил следователь, Турецкий – тот, который тебя вызывал…
Она кивнула:
– И… что? Тебя… снова подозревают?!
– Дело не в этом… Он попросил меня в ближайшие дни не выходить из дома, как он выразился, руководить моей фирмой исключительно по телефону…
Велена тихо ахнула и невольно сделала шаг к Илье – теперь их разделяло не более метра.
– Илюша, это не может означать никакого домашнего ареста, это может означать только одно: Турецкий опасается за твою жизнь!.. Понимаешь?.. А если у него такие опасения возникли, значит… значит… они на что-то наткнулись… Боже мой, Илюша…
Она беспомощно всплеснула руками.
– А ты еще выскочил на площадку меня встречать. Ты сумасшедший!
Он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза, и Велена, давно уже привыкшая отводить в таких случаях взгляд из боязни, что он прочтет в нем то, о чем знать ему, с ее точки зрения, до поры до времени не следовало, на этот раз глаза не отвела, у нее просто не было больше на это сил. Не было сил скрывать от Ильи ни всю ту боль, которую он, сам того не ведая, причинил ей за прошедшие годы, ни то, что, вопреки всему, в душе Велены существует, как и прежде, образ одного-единственного мужчины. Возможно, это болезнь, возможно, что-то вроде фанатичного идолопоклонства, но это – так, и ничего с этим поделать нельзя…
И он понял все. И в следующую секунду Велене показалось, что она куда-то летит, потому что неведомая сила оторвала ее от пола, легко подняв не вверх даже, а ввысь, и совсем рядом она увидела глаза Ильи, в которых сквозь навернувшиеся у этого на самом деле сильного и, несомненно, мужественного человека слезы светилось то же, что и в ее глазах, – боль и любовь, любовь и боль. Впервые за все их общие годы Велена ощутила прикосновение его губ к своим губам, и оно оказалось именно таким, каким она ожидала его, кажется, всю свою жизнь – решительным и нежным одновременно…
И тогда впервые на памяти Илюши и ее самой, впервые с момента гибели Саши с Дашенькой, Велена отчаянно и горько разрыдалась, изо всех сил прижавшись к Илье Стулову, крепко обняв этого очень умного и невероятно глупого человека…
Александр Борисович Турецкий посмотрел на часы, затем на сидевшего напротив него Романова. Диктофон был только что выключен, время успело перевалить за половину двенадцатого ночи, а его собеседник, немного успокоившийся в процессе их долгого разговора, а затем прослушивания записи, устало сутулился на стуле для посетителей, потеряв вдруг ту подтянутость служаки, которую Турецкий отметил в нем в первый момент. Это было естественно: человек, совершивший решительный и необратимый по последствиям поступок, всегда ощущает некоторую опустошенность…
Мобильный телефон Турецкого нарушил возникшую паузу.