Молодой адвокат Роберт Васильев носил контактные линзы в течение всего лишь двух лет, но так сроднился с ними, что совершенно не замечал этих волшебных пленочек, возвращавших ему стопроцентное зрение. Очки он надевал только вечером перед сном или в выходные дни, когда считал нужным давать глазам отдохнуть. Поэтому вряд ли удивительно, что отсутствие линз лишало его рабочего настроя, располагая к отдыху. Впрочем, адвокат с разорванными связками на ноге - это уже не адвокат, а пациент, так что на отдых Роберт имел полное право. Ему, кстати, и врачи, недовольные тем, что он отказывается от госпитализации, предписали полный покой и возвышенное положение поврежденной конечности. Просто так лежать в гостиничном номере, задрав ногу на спинку кровати, было бы, однако, очень скучно. Никаких новых сведений о судьбе Валентина Баканина пока не поступило (Юрий Петрович как раз ранним утром ушел их добывать), а мусолить в уме старые факты Роберт не усматривал необходимости. Поэтому он, с превеликими трудами допрыгав на выданных ему костылях до своего дорожного портфеля и обратно, рухнул на кровать с книгой Пелевина "Жизнь насекомых". Эту книгу Роберт прихватывал с собой в качестве возможного чтения уже в третью поездку, но так ни разу и не продвинулся дальше первых пяти страниц.
С размаху совершив заплыв за буйки пятистраничной границы, Роберт искренне пытался следить за непредсказуемыми изменениями размеров главных персонажей относительно друг друга и окружающих предметов, но спустя час снял очки и опустил книгу разворотом вниз на глаза, прикрыв их от забиравшегося в номер солнечного света. Произведение попалось, в терминах Роберта, абстрактное, а его в данный момент занимали вещи как нельзя более конкретные. На него совершили нападение, его избили, такое с ним произошло впервые! Ну, допустим, в детстве случалось драться, но во взрослой биографии ему удавалось как-то этого избегать, возможно, потому, что еще не вел по-настоящему серьезных дел. Драки в детстве - это пустяки: тогда Роберт был примерно на равных даже со старшими мальчишками. В крайнем случае, если бы угрожали его жизни, можно было пожаловаться взрослым. А сейчас Роберт ощущал всей кожей, что вчерашнее избиение - всего лишь одно из проявлений злобной силы, которая в Александрбурге подменила собою закон. Жаловаться здесь некому. Вчера их избили, сегодня могут убить, и никто слова не скажет. Может быть, и сейчас, когда он лежит в номере с "Жизнью насекомых", Юрию Петровичу угрожает опасность! Волосы дыбом встают, как подумаешь. Но разве Роберт, со своими разорванными связками, в состоянии его спасти? На что он вообще сейчас годен? Даже ходить не может как следует… Он и себя-то не в состоянии защитить!
Внезапно Роберт насторожился. Отложил книгу, привстал на локте, прислушался. Надел очки, словно они помогали лучше слышать. В дверь гостиничного номера кто-то царапался - словно мышь особо крупных размеров. Непонятно даже было, пытался этот подозрительный кто-то деликатно постучаться или орудовал отмычкой в замке. К счастью, Роберт догадался закрыться изнутри, сразу после отбытия Юрия Петровича устроив импровизированную баррикаду из двух стульев и палки для задергивания штор. Однако сердце его лихорадочно забилось, отсчитывая сто двадцать ударов в минуту.
- Кто там? - громко спросил Роберт.
Царапанье прекратилось. Грубый мужской голос откликнулся:
- Это из милиции. Насчет вашего вчерашнего несчастного случая.
Адвокат Васильев никогда не жаловался на неосмотрительность. А сегодня он тем более был осторожен, как никогда прежде. И ему совсем не внушал доверия сотрудник милиции, который, прежде чем заявить о себе, пытается втихую открыть дверь. И что это за обтекаемое "из милиции"? Представился бы, как положено, с указанием имени и звания! А уж формулировка "несчастный случай" ничего, кроме возмущения, не вызывала. Если бы Роберт на улице Александрбурга случайно поскользнулся, упал и разорвал себе связки на ноге, тогда, спору нет, это был бы несчастный случай. Но когда людей заманивают в укромное место, чтобы нанести им травмы бейсбольными битами, извините, это называется совсем не так!
- К сожалению, - деликатно попытался отделаться Роберт, - у меня болит нога, я не в состоянии подойти и открыть. Загляните, пожалуйста, вечером, когда вернется мой коллега Юрий Гордеев.
За дверью тягостно засопели и изрекли в безапелляционном тоне:
- Врете. Вы изнутри дверь держите. "Значит, правда пытался открыть!" Роберт не чувствовал страха, только нервное возбуждение. Адреналин фонтанами выбрасывался в кровь. Вчера их, по крайней мере, выманили из ресторанного многолюдия в темноту, а сегодня… средь бела дня, в крупной городской гостинице! До чего они здесь докатились, в этом Александрбурге?
- Представьтесь, пожалуйста, - потребовал Роберт так громко и сурово, как только сумел.
Однако представляться ему сомнительный (или несомненный, что еще хуже) представитель александрбургской милиции не стал. Вместо этого Роберт услышал треск двери под напором мощного плеча. Приглушенная реплика в сторону - и снова удар в дверь… "Да он там не один! Конечно, такого рода пакостники - они же трусы, поодиночке не ходят". Как бы то ни было, гостиничной двери, даже подкрепленной стульями и палкой для штор, долго не продержаться. Противники адвокатам попались, как на подбор, мускулистые… Надо что-то предпринимать, и чем скорее, тем лучше. Схватив костыли, Роберт запрыгал в направлении балкона. Второпях ступил на больную ногу. Вскрикнул. Зацепившись костылем за порожек, выпал на балкон - и сквозь решетку ограждения увидел внизу помутневшими от боли глазами пригостиничный парк, по которому прогуливались люди, нарядные и счастливые, как это бывает только в России весной. Очки сползли на кончик носа, и Роберт сердитым тычком в переносицу вернул их обратно. От зрелища окружающего спокойствия ему стало неловко звать на помощь, словно попытка вторжения неизвестных в гостиничный номер ему померещилась. Однако долетавшие даже на балкон стук и треск доказывали, что медлить нельзя.
- Помогите! - закричал Роберт.
Люди продолжали идти, как шли, словно призыв на помощь к ним не относился, словно им не было, по крайней мере, любопытно узнать, кто это орет и почему. Номер, снятый московскими адвокатами, находился на четвертом этаже, но создавалось впечатление, что Роберт пытается докричаться с высоты небоскреба.
- Сюда! На помощь! - до хрипоты надсаживал горло Роберт. - Пожар! Пожар!
Он вспомнил, что в подобных случаях рекомендуется кричать "Пожар!". Люди в большинстве не очень-то склонны спешить на выручку ближнему своему, но угроза собственной жизни - такая, как пожар, - должна привлечь внимание.
С соседнего балкона высунулся голым пухловатым торсом брюнет, телосложением смахивающий на упитанного синего Кришну с обложек книжонок, которые сектанты у станций метро так и норовят всучить зазевавшимся москвичам. Одна щека у брюнета была свежевыбрита, другая - намылена. Он потянул носом и обиженно вопросил:
- Чего, больной, что ли?
Роберт так впоследствии и не выяснил, к чему относилась эта реплика: к состоянию психического здоровья того, кто вопит "Пожар!", когда совсем не пахнет дымом, или к костылям, которые он взял наизготовку, собираясь использовать как оружие.
- Ко мне хулиганы в дверь ломятся, - упростил описание ситуации Роберт. - А-а-а, уже вломились!
Недобритого брюнета как ветром втянуло с балкона в его соседний номер. И в ту же минуту на Роберта ринулись двое амбалов, которые могли быть вчерашними нападавшими, а могли и не быть ими, просто они все здесь с одинаковыми фигурами и приблизительно на одно лицо. Комнату они пробежали с грозным топотом, целеустремленно, как носороги, таранящие грузовик. То, что Роберт ожидал их на балконном полу, ввело их в заблуждение, и они уже изготовились было поглумиться над легкой добычей. Однако Роберт, никогда не участвовавший в бандитских разборках, продемонстрировал, что адвокатов голыми руками не возьмешь. Не подпустив первого нападавшего вплотную, адвокат запустил в него, подсекая ноги, одним костылем, а пока амбал совершал тяжеловесное падение, рукояткой другого костыля вмазал ему по голове. Удар Роберту понравился: так им и надо, за Юрия Петровича! Его тоже в голову ранили… Но вот то, что в результате стало происходить с лицом амбала, не вызвало у Роберта никакого удовольствия. Лицо это сплющилось с левой стороны, сократилось, как меха гармошки, а затем, в какие-то доли секунды - тоже как гармошка, но которую теперь растянули - начало взбухать, рождая впечатление, что на левой щеке и левом крыле носа выросла мичуринских размеров вишня. Рот амбала открылся, и оттуда, вместе с брызгами крови, вырвался протяжный рев.
Все эти трансформации, пусть даже происходящие с врагом, Роберту ничуть не понравились. Его даже слегка затошнило. Адвокат был, в сущности, мирным человеком и последствия таких ударов видел до сих пор исключительно на судебно-медицинских фотографиях.
Как бы то ни было, на данном этапе борьбы можно было засчитать "один - ноль" в пользу Роберта. Первый нападавший, придавив во время падения собственные руки и не в состоянии как следует развернуться в узкой балконной двери, колыхался и ревел, как выброшенный на сушу тюлень. Второй сзади растерянно матерился, не в силах добраться до адвоката, поскольку его неудачливый товарищ перекрывал ему ход. Однако не следовало быть провидцем, чтобы предсказать, что вот сейчас они приведут себя в порядок, соберутся с духом… и тогда уж несдобровать Роберту!
Внезапно что-то изменилось. Из номера донесся гул голосов, обрывки вскриков: "Где? Кто такие?" Второй амбал, наконец-то вырвав из балконной двери первого, как пробку из бутылки, помог ему подняться, и… оба удрали так же громко и стремительно, как появились. Вместо них Роберт увидел соседа-с голым торсом, в кроссовках и фиолетовых переливающихся теннисных шортах, исполняющих, по-видимому, роль утреннего неглиже. Мыло с небритой щеки он все-таки успел стереть, и теперь она была не белой, а просто щетинистой.
- Живой? - уважительно спросил он, больше не намекая на погрешности Робертова здоровья. - Слушай, ну ты силен! Чем ты их так разозлил? С чего они к тебе прискреблись? Кто это?
- Лично я бы администрацию гостиницы спросила: кто это? - задребезжал позади него раздраженный старушечий голос. - Безобразие! Посторонние люди бегают по корпусу, врываются в номера… За что только с нас деньги дерут!
Оказалось, сосед (несмотря на сходство с индуистским божеством и черноту очей, звали его типично по-русски - Иваном), после диалога с Робертом высунувшись в коридор и обнаружив, что странный тип с костылями не врал, принялся стучать во все двери, сзывая людей. В результате в коридор высыпала целая демонстрация. Многие потом говорили, что застали момент, когда два накачанных верзилы удирали от парня с костылями, держаясь за разбитые морды (разбитая морда была всего одна, но слухи, как водится, моментально все преувеличили), и в глазах жильцов гостиницы Роберт превратился в подобие слепого самурая, одним взмахом меча… то бишь костыля, уничтожающего целую тучу врагов. Симпатии были на его стороне: тут же сложилась версия, что неизвестные, собираясь ограбить номер, ворвались в него, выбив дверь, но получили достойный отпор. Согласно мнению большинства, ответственность должна нести администрация.
Представительница администрации, не старая, но какая-то устарелая женщина с алым ротиком, поджатым в утиную гузку, и пышным зачесом волос надо лбом упорно делала вид, что ничего не понимает, и даже попыталась (в стиле "лучшая защита - нападение") предъявить Роберту счет за сорванную с петель дверь. Однако, сдавшись под напором общественного негодования, захлюпала носом в кружевной платочек и тихонько пообещала непременно выяснить и сообщить, как эти двое проникли в гостиницу, под каким видом и почему их не остановил вахтер.
Обещание свое устарелая дама сдержала, правда, не сразу, а позже, когда все постояльцы разошлись по своим делам, и даже Иван, поделившись историей о том, как его обокрали в новогоднюю ночь, и пригласив заглядывать, если что, исчез с горизонта, и Роберт сидел в номере со снесенной дверью, тщетно пытаясь возвратиться к чтению Пелевина.
Наверное, это было к лучшему, что разговор происходил наедине. При посторонних боязливая администраторша могла бы и не сказать того, что она открыла Роберту, смущаясь, как семидесятилетняя девственница, узревшая похабный рисунок:
- Вы понимаете, их не имели права не впустить! Они предъявили свои удостоверения, из которых следовало, что они работают в уголовном розыске Александрбурга…
- Фамилии их, конечно, не записали, - попытался припугнуть ее Роберт, неодобрительно сдвинув брови. Попытка запугивания удалась.
- Как же, как же, конечно, записали! Капитан Савин и капитан Боровец!
Кажется, администраторша попыталась выжать из себя для жалостности слезу, но вместо этого еще сильнее сморщила крохотный ротик:
- Простите! Мы же не знали, что в Москве вы… вы исполняете такую важную функцию! - Роберт попытался угадать, в какой правительственный ранг возвели его гостиничные слухи, но ничего дельного ему в голову не приходило. - Мы можем рассчитывать, что никаких санкций не будет?
- Пожалуй, можете, - благосклонно кивнул Роберт, играя роль Хлестакова. - Только с одним условием: больше никого ко мне не пускать!
Когда Юрий Петрович Гордеев возвратился в гостиничный номер, с усилившейся головной болью, но и с полученным наконец-то разрешением на встречу с Баканиным, гостиничный слесарь как раз заканчивал установку двери. Гордееву ничего не потребовалось объяснять.
- Что, Роберт, снова Кафка?
- Нет, - из глубины души выдохнул адвокат Васильев, - жизнь насекомых.
Александрбург, 29 марта 2006 года, 14.30.
Валентин Баканин - Вадим Мускаев
Написав несколько жалоб, осевших на дне необъятных ящиков письменных столов областной прокуратуры, с адвокатом Фадиным Валентин больше не встречался: по всей видимости, следователь Алехин подумал, что и так уже проявил слишком большой либерализм по отношению к тому, из которого всеми правдами и неправдами следовало выжать нужные признания. И их выжимали - безо всяких шуток, выжимали… Валентин чувствовал себя так, словно попал под пресс. "Давилка", - вспоминалось ему страшное название какого-то рассказа, но он не мог припомнить ни содержания, ни автора. Неудивительно: если так пойдет дальше, скоро он не в состоянии будет вспомнить, как его зовут. К избиениям в кабинете следователя он кое-как притерпелся: разгадав, что подручные Алехина опасаются бить так, чтобы убить или довести до больницы, Валентин успокаивал себя, внушая, что это всего лишь боль, которую надо перетерпеть. Не обязательно терпеть, как герои в советских фильмах, самоотверженно стиснув зубы: позволяется и стонать, и кричать, и даже давать волю слезам, которые порой начинали течь без удержу. Но вот соглашаться на то, к чему принуждают побоями, нельзя. Ни за что нельзя. Это, по крайней мере, он помнил. Может статься, это будет последнее, что он забудет…
К лишению сна привыкнуть было труднее. В обыкновение вошло то, что Валентина Баканина ни на минуту не оставляли в покое ни на допросе, ни в камере: теребили, толкали, не давали сомкнуть глаз. Постепенно приучился спать на ходу, как лошадь. Вся жизнь превратилась в какой-то размытый, не приносящий отдыха, а потому раздражающий сон. В какой-то момент ему стало настолько все равно, что, когда его валили на пол для очередного избиения, он отключался и воспринимал боль, словно под наркозом. Как будто это делали с кем-то другим, не с ним… Его преследователям это не понравилось: эффект одного средства добывания признаний сводил на нет эффект другого. Баканина отвели в какую-то пустующую камеру, а может быть, и не камеру, а просто сводчатое, как из средневековья, тусклое помещение с единственной красноватой лампочкой над дверью, где стояла голая кровать - с одной только проволочной сеткой, без матраса, подушек и одеял. На эту громыхнувшую сетку Валентин рухнул и полетел в бездну сновидений, куда его тянуло уже давно. Вероятно, это были лучшие часы в его тюремной эпопее. Во сне он не чувствовал, не осознавал себя, наверно, это-то и было самое лучшее, потому что тюрьма не распространялась на его сны. Сны и мечты - та страна, где каждый свободен…
Ну а потом все понеслось по-прежнему. Постепенно все мысли Валентина переориентировались на то, что происходило с ним в данный момент. Он не думал о свободе. Он не думал о людях, с которыми был связан раньше. Как будто между ним и всем, что было раньше, воздвиглась непрозрачная, непробиваемая для сознания стена.
Поэтому, когда Валентина привели в кабинет, где ждал его человек, лицо которого было Валентину смутно знакомо, он не сразу сообразил, кто перед ним находится… Но нет, не только из-за ослабления памяти это произошло: лицо прежнего знакомого радикально меняла марлевая повязка-"шапочка" на голове. Вот и пришлось гадать, перебирая в уме лица, точно на фотороботе: кто же это?
То же самое можно было отнести к адвокату Юрию Петровичу Гордееву: он не сразу понял, кого к нему привели. Неужели это Валентин Викторович Баканин? Крупный, добродушный блондин, весельчак? Как он мог превратиться в такого… в такое?.. Казалось, единственное, что сближало Баканина прежнего с Баканиным новым, - высокий рост все остальное постигли поразительные различия. Тело опало: исчез не только жирок, но, мерещилось, рассосались и мускулы, оставив выпирающие из-под грязной, поношенной одежды мослы. Неряшливо отрастающая борода клала на щеки тень, придавая им впалость. Волосы теперь белокурыми не назвать - скорее серыми: не то они изменили цвет из-за того, что Баканин долго не мыл голову, не то поседели. Гордеев успокоил себя тем, что времени прошло слишком мало: не успела бы баканинская буйная головушка преобразиться в полностью седую за такой короткий срок… Но как удалось александрбургским "блюстителям законности" за короткий срок сотворить с полным сил и энергии главой концерна "Зевс" это злое чудо?
"Они это запросто, - мысленно ответил на свой же мысленный вопрос Юрий Петрович, потирая сквозь повязку на голове недавнее ранение. - За ними не заржавеет…"
В глазах Баканина мелькнула искра узнавания, и Гордеев обрадовался тому, что, по крайней мере, мозги ему не отбили. На фоне того, как пострадали Юрий Петрович и его помощник Роберт, можно было ожидать самого худшего.
- Валентин Викторович, - мягко, точно к ребенку или больному (а он и выглядел не слишком здоровым), обратился к Баканину адвокат, - вы меня помните? Я Юрий Петрович Гордеев.
- Помню, - слишком безучастно, как бы опасаясь поверить блеснувшей надежде, вымолвил Баканин. - Юрий Петрович. Вы приехали меня забрать в Москву?
- Пока нет, голубчик, - придерживаясь все того же старозаветно-лекарского тона, вынужден был разочаровать его Гордеев, - пока нет. Давайте-ка вы сначала напишете жалобу на имя заместителя генерального прокурора Константина Дмитриевича Меркулова…
- Писал я жалобы, - апатично отозвался Баканин. - Все они не выходили за пределы этих казематов. По крайней мере, я так думаю.