- Закрыта аптека - к метро бегал. А ты знаешь, кто там, в аптечном киоске? Ни за что не поверишь!
- Баба-яга?
- Практически!
- Неужели тетка спонсор?
- Теплее, теплее.
- Все. Убил. Прекрасная принцесса?
- Почти угадал! Жданов сидит, киоск охраняет, представляешь?
- Ну хоть не ворует, - тепло сказал Славик. - Ну что, Митька, ты там напился, наелся?
Ответа не последовало.
- Митька, ты уснул? - крикнул Игорь.
- Да встань и пни его! - разозлился Славик. - Долго нам тут еще над его телом обряды совершать?
Игорь послушно подошел к Митьке и легонько толкнул его. Толкнул сильнее. Перевернул на спину, поглядел в глаза и заорал так, что в доме напротив распахнулось окно и суровый женский голос крикнул в темноту:
- По домам бы шли, паскуды, устроили черт знает что! Людям на работу завтра!
- Он тебя что, поцеловал, что ты так орешь? - удивился Славик.
- Ты на него посмотри! - Игорь взял себя в руки и старался говорить тише. - Его парализовало или что похуже!
Славик подошел к Митьке, пощупал пульс.
- Чтой-то мне это не нравится, - шепотом сказал Славик, - поплохел парниша. Вызываем "скорую" и ждем, пока его заберут отсюда? Потом даем показания и завтра опаздываем на работу? Не знаю, как у тебя, а у меня никого не волнуют причины. Живой, мертвый, больной - материал будь добр сдать.
- Да, но не бросать же его? С чего он так вообще? Может, это эпилептический припадок? - пробормотал Игорь.
- Слушай, а что это он у нас принимал? - вдруг встревожился Славик. - Ну-ка дай сюда пачку.
- Таблетки! От головы! Новое поколение, американский аналог. "Джинерики". Неужели Васька, падла, подсунул что-нибудь? - подпрыгнул Игорь.
- Да нет, я слышал, что в одной газете два человека вот так отравились таблетками. Думали - анальгинчику приняли, а там был цианистый калий. Нормально вообще, а?
- Цианистый калий? В таблетках? Ужас какой! Куда смотрит госнаркоконтроль?! - возмутился Игорь.
- Это же не наркотики, дубина! Это яд. Ну-ка дай сюда эту упаковку!
- Не дам! Вещественное доказательство! - Игорь спиной заслонил скамейку, на которой лежало то, что осталось от Митьки. - Ты-то сидел тут, слинять думал, а я за этими таблетками бегал, и Василий меня опознает, так что мне не отвертеться.
- Ну с чего ты взял, что я собираюсь уничтожать эти таблетки? Я тоже, знаешь, и в клубе с вами засветился, и у девок тоже. Так что выплывать будем вместе.
- Или тонуть, - мрачно сказал Игорь.
Славик тем временем выковырял одну таблетку, разломил ее пополам и принюхался.
- Ну? - дернул его Игорь.
- Фу, не знаю, какой цианид, но вонища жуткая. Вызываем "скорую" и милицию или валим отсюда? - совершенно серьезно спросил Славик.
- Как это - валим?
- Ногами!
- А Митька?
- Так, а что теперь Митька? Все Митька. Пусть сам выкручивается, если сможет.
- Ты как хочешь, а я останусь, - твердо сказал Игорь.
- Ну да, конечно! - легко согласился Славик. - Это я тебя проверял. Давай вызывай "скорую", а я - милицию. Как думаешь, кто первым приедет?..
Первой приехала милицейская бригада, дежурившая неподалеку. Пока дожидались "скорую помощь", патрульные уже успели связаться с начальством и выяснить, что в последние несколько дней случаев отравления якобы безобидными лекарствами было уже больше десяти.
- Ну а я что говорил! - восклицал Славик.
- Ну мало ли что ты говорил, - усмехнулся старший по патрулю. - А съездить дать показания все-таки придется.
- Так ночь! Метро уже закрывается! - сказал Игорь.
- А вы не волнуйтесь. Когда мы вас отпустим - оно уже откроется! - захохотали остальные.
Турецкий провел бессонную ночь. Как теперь шутят, "читал пейджер - много думал". Он все пытался выстроить схему преступления, но какая-то ниточка уплывала от его внимания.
Светлана Перова сообщила, что и очевидцы дерзкого преступления "в прямом эфире", и свидетельницы из Пироговской больницы, где был убит Рафальский, и подростки, спасшие жизнь Силкину, чуть не погибшему под колесами локомотива, - все и безоговорочно опознали Виктора Корневича.
Турецкий изучил протоколы опознания. Тележурналист Екатерина Андрюшина видела преступника лучше всех, потому что находилась рядом с Голобродским. Она наконец-то перестала выпендриваться и показала, что подозреваемый стоял позади пенсионера с телекамерой в руках, еще тогда ее удивило, что он снимает происходящее, держа главного героя спиной к камере. А потом, когда старик начал падать, подозреваемый отпрянул от него и практически тут же скрылся. Катин оператор Корневича опознать отказался: тот прикрывался камерой, а внимание оператора было сосредоточено на Голобродском. Однако операторы и журналисты других каналов опознали Корневича безо всяких заминок, точно так же, как медсестра из Пироговки и подростки со станции Матвеевской.
Который раз Александр Борисович подивился наглости убийцы: столько журналистов, фотографов, телекамер, а Корневич будто и не боялся засветиться. И ведь действительно не засветился - нет ни одного четкого снимка, ни одного кадра с места убийства, где его можно было бы разглядеть.
Сейчас Корневич задержан, а Слава Грязнов вместе с Анатолием Пиявкиным тоже будто поселились на двое суток в СИЗО Матросской Тишины. Идет допрос за допросом. Если Корневич не расколется, то и опознание не явится таким уж аргументом для суда. Тут даже приметный шрам на щеке сыграет ему на руку, потому что и свидетели, опознавшие его, признаются, что запомнили в основном этот шрам - по нему и узнали. Умелый адвокат повернет этот факт в пользу своего подзащитного - наверняка.
Беспокоило также Александра Борисовича и орудие убийства: экспертиза показывала, что смертельный удар был нанесен тонким отточенным оружием, но точно назвать предмет эксперт не решался. Срок задержания Корневича истекал.
Накануне Турецкий на основании свидетельских показаний обратился в Тверской суд Москвы за постановлением об избрании в качестве меры пресечения Корневичу содержание под стражей. К утру, так и не уснув, Александр Борисович решительно отправился в Матросскую Тишину, чтобы собственноручно предъявить подозреваемому постановление на арест.
Он довольно быстро добрался по пустынным утренним улицам Москвы к следственному изолятору.
В ожидании задержанного ранний гость попросил дежурного сделать ему чайку, и только тут почувствовал, как на него наваливается сон. Усмехнулся даже тому, что все так не вовремя.
Ввели Корневича.
- Здравствуйте, я старший помощник Генерального прокурора России Турецкий Александр Борисович, - представился следователь. - Ознакомьтесь, пожалуйста, гражданин Корневич, это постановление на ваш арест! Вам предъявляется обвинение по статье сто пятой Уголовного кодекса. Часть вторая. Инкриминируются пункты: а - убийство двух или более лиц, в - лица, заведомо находящегося в беспомощном состоянии, з - совершенное по найму…
Что такое война, капитан Владимир Корневич знал не понаслышке, он принимал участие в двух чеченских кампаниях. И сколько бы ни изощрялись российские СМИ в корректных названиях "вооруженного конфликта", Корневич знал точно - он был на войне, что позволяло ему с некоторым снобизмом относиться к своим теперешним сослуживцам. Даже те, кто был старше его по званию, не заслуживали уважения по одной простой причине: им не довелось "понюхать пороха".
Владимир своими военными подвигами гордился и не скрывал, что во второй раз он вызвался пойти в Чечню добровольцем, чем очень удивил коллег. В военные части и в отделения МВД, как правило, спускались разнарядки: столько-то человек должны поступить в распоряжение действующей армии. Иногда выбор делался руководством, а иногда кидали жребий, от которого освобождались семейные военнослужащие и те, кому уже привелось повоевать.
Первый раз в Чечню Корневич попал именно согласно жеребьевке, но, уже будучи в Урус-Мартане, написал заявление с просьбой продлить срок его контракта. Когда же он вернулся домой - это был совсем другой человек. Война полностью изменила его представления о жизни.
Понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, общепринятые правила, мораль и все такое прочее, что ценилось в прошлом, осталось за бортом. Оказалось, что война - это и есть сама жизнь, когда все чувства обостряются до предела, ощущается насыщенность каждого дня, каждой минуты. Когда совершенно непригодны большинство знаний из обыденного повседневного прозябания, зато большое значение приобретают животные инстинкты. Животные действительно лучше людей чуют опасность и кровь и не теряют время и силы на бесплодные размышления - как им следует поступить наилучшим образом. Они просто действуют.
Корневича совершенно не волновало, каковы цели этой войны. Кто здесь прав, а кто виноват, кого требуется защищать, а кого наказывать. Он почувствовал лишь вкус крови, опасности, азарта - точнее, вкус той самой настоящей жизни настоящего мужчины, всю ту романтику, ради которой он и пошел в свое время в армию, служил долго и честно, сногсшибательной карьеры не сделал, ждал своего звездного часа. Но, попав в Чечню, Владимир Корневич понял: черт с ней - с карьерой! Что там лишние звездочки на погонах, когда он увидел настоящее…
В свою последнюю командировку Корневич попал в самый настоящий ад. Это была та война, о которой не снимают кино - ничего героического, никакой романтики: грязь, вонь, непрекращающийся ужас, истерики командного состава, ожившие кошмары новобранцев. Только Владимир, видимо не наигравшийся в детстве в войнушку, был счастлив. Он каждую секунду "здесь" чувствовал как год "там" - и принимал это с упоением, и наслаждался вплоть до своего последнего боя, где капитана достали осколки разорвавшегося неподалеку чеченского снаряда. Корневича отправили в ростовский госпиталь, а потом в санаторий под Сочи, где он пробыл полгода, а потом боевой офицер вернулся в свою родную часть - возле Москвы.
Его ранение было не столь серьезно - всего-то и осталась пара шрамов, которые, как известно, украшают настоящего мужчину, - а долгим реабилитационным периодом он был обязан психологу, пожилому грустному доктору, которого очень беспокоило душевное состояние Корневича. Бесконечные тесты, расспросы о мирной жизни и о причинах, побудивших его отправиться на войну, изрядно поднадоели капитану. В конце концов он научился обманывать своего лечащего врача и утаивать свое страстное желание вернуться на боевую позицию. Владимир начал пересказывать придуманные радужные сны о той жизни, о которой и не мечтал вовсе, вычислять желаемый исход тестирований, правильно отвечать на вопросы и фальшиво раскаиваться в том, что на его совести загубленные человеческие жизни.
О какой совести вообще могла идти речь? Корневичу становилось смешно, когда он задумывался об этом.
Он вернулся в свою часть и приступил к скучным тыловым обязанностям. Старался не приближаться к сослуживцам ближе чем на "пятничное пиво". И относился к своему теперешнему образу жизни философски - представляя себя могучим зверем, залегшим в зимнюю спячку, в полной уверенности, что весна, а значит, и настоящая жизнь будут ждать его после пробуждения…
- В вашей квартире было найдено холодное оружие, у вас имеется разрешение на него?
Светлана Перова вела очередной допрос Владимира Корневича.
Корневич был искренне изумлен:
- Холодное оружие? У меня? Быть этого не может. Скажите, уважаемая, а изъято оно, точнее, обнаружено по всем правилам? В присутствии понятых и согласно протоколу?
- Да, конечно, Владимир Викторович, можете ознакомиться.
Светлана протянула протокол осмотра его квартиры.
- Так-так, почитаем. Холодное оружие типа стилет… место изготовления - предположительно Испания, время - вторая половина двадцатого века… Исторической ценности не имеет… Как интересно-о, - протянул он. - Между прочим, это действительно стилет и действительно испанский, только очень старинный. По моим сведениям - шестнадцатый-семнадцатый век. Коллекционная вещь, а вовсе не холодное оружие. Вам, впрочем, до истории дела нет - вы и священное копье Парсифаля холодным оружием обзовете. Кстати, стилет вы тоже к делу шьете? Он обнаружен в луже крови невинных младенцев или на нем отпечатки щупальцев инопланетян?..
- Прекратите паясничать, гражданин Корневич! Наши эксперты не ошибаются, никакой это не старинный стилет, а самый обыкновенный нож, причем по своим параметрам подпадающий как раз под определение холодного оружия, на которое требуется специальное разрешение. А что касается его возраста, то дай бог - вам ровесник, а может, еще и помоложе. Короче говоря, новодел. Откуда он у вас?
- Друг подарил, - мрачно ответил Владимир. - Причем именно в качестве ценного и старинного.
- Хорошие у вас друзья, Владимир Викторович. Пожалуйста, его имя, фамилия, отчество?
Корневич вздохнул: тоже мне прицепились с этим кинжалом, ерунда какая-то.
- Герман Алексеевич Тоцкий.
- Род занятий, где проживает, при каких обстоятельствах он передал вам стилет?
- Проживает он в Испании, насколько я в курсе, мы не виделись много лет, а стилет передал с оказией в качестве подарка на день рождения.
С Германом Тоцким Корневич действительно был знаком много-много лет. В невинные детские годы они встретились летом в небольшой деревушке рядом с Торжком, куда мамаша сплавила Германа к родственникам. Она в это время разводилась с его отцом: суды, размен квартиры и прочего имущества. Десятилетний Герман ей просто-напросто мешал, путался под ногами, требовал внимания, ну и был на все лето отправлен к троюродной сестре Анастасии - тетке Дарье - в деревню, в глушь. А Герман так мечтал в то лето поехать в пионерский лагерь - тогда еще были пионерские лагеря. Родители твердо ему обещали: море, пляж, "Артек", веселый барабанщик, песни у костра, Аюдаг…
Но мальчишеская мечта не сбылась, родители затеяли развод, им было не до сына, и вместо долгожданно юга с Аюдагом на долю Германа выпало захолустье - небольшая деревушка возле Торжка. Володя Корневич был старше его на два года, в десять-двенадцать лет такая разница может оказаться пропастью, но они неожиданно подружились, и не только потому, что Володя жил по соседству. Да, Володя Корневич родился в деревеньке Эммаус (дурацкое название для русской деревни северной губернии). Это сейчас деревня Эммаус прославилась благодаря ежегодному молодежному фестивалю "Нашествие", а во времена их детства более замшелого захолустья было не найти.
Мальчишки за лето крепко подружились, и самое странное, что верховодил в их дружбе младший - Герман. Володя Корневич пасовал перед своим столичным дружком, спокойно отдавая ему пальму первенства во всем. А для Германа то лето, когда он познакомился с Владимиром, оказалось рубежным. Он повзрослел, как взрослеет практически любой ребенок, когда родители перестают скрывать от него некоторые неприятные стороны жизни. "Мимозный" мальчик, маменькин сынок, впервые оторвавшийся от родителей, шалел от самостоятельной жизни в деревне. Троюродной тетке было на него наплевать. Домашними и огородными заботами его не грузили вовсе, справедливо считая, что городской пацан-белоручка больше способен напортить, чем реально помочь по хозяйству. Целыми днями Герман гонял на велосипеде по окрестностям, удил рыбу, научился курить и сыпал крепкими словечками. Конечно, Володя Корневич мог бы стать для него авторитетом, так как являлся примером во всех мальчишеских забавах и хулиганствах. Но у Германа был отлично подвешен язык, и он обладал совершенно неуемной фантазией - попросту говоря, уже в юные годы враль из него был бесподобный.
Неискушенный многими прелестями городской жизни, уступающий своему младшему товарищу - по количеству просмотренных фильмов, прочитанных книг, встреченных людей, - Володя с восторгом воспринимал все истории своего младшего товарища. Он слушал с открытым ртом подробности о его жизни и верил всему: "Папа - космонавт, мама - актриса, родители сейчас в отъезде (мама на гастролях, папа в космосе), вот меня к тетке и отправили". И даже поссорился со своим лучшим дружком Валеркой, сменив давнюю дружбу на общество городского малолетки.
Что они только не вытворяли тем летом! Кое-какие их чудачества многие годы спустя послужат Герману отправной точкой для изобретения развлечений в скучной и сытой Испании.
Однажды, к примеру, они покрасили золотистой краской рога соседскому старому козлу; или намешивали в махорку теткиному мужу серу со спичек; или из рогаток - мелкой дробью - стреляли на болоте диких уток, только что выведших мелких, трогательных, пушистых утят и учивших их плавать. Домой добычу мальчишки не приносили - только попадет лишний раз. Кидали в кустах возле болота умирать.
Как-то раз украли из пустующей летом школы парочку огнетушителей и с удовольствием пугали пассажиров проходящих поездов: сорвав клапан, поливали бурлящей пеной окна вагонов, часто открытые по летней жаре.
Лето у них было отличное, но к взрослому возрасту в памяти остались не их веселые выходки и похождения, а случай, едва не приведший к трагедии.
На берегу заболоченного озерца росла старая плакучая ива - к ее суку, спускающемуся к самой воде, Володя с Германом приспособили веревку с палкой, так называемую тарзанку. Качались по очереди, набирая бешеный темп, бахвалясь друг перед другом. В тот памятный день Корневич сорвался с тарзанки в момент наивысшего взлета. Сорвался и полетел - сначала по инерции еще выше, путаясь и царапаясь в густых ветвях старой ивы, а потом вниз, ломая прибрежный кустарник. Он плюхнулся в воду неподалеку от берега и неожиданно понял, что умение плавать тут ему не поможет - его засасывала болотная зыбь. Он закричал от страха - дико и отчаянно, - не надеясь уже ни на что. И тут Герман - этот городской малолетка, маменькин сынок, враль и хвастун - не растерялся: притащил длинную, прочную ветку и, рискуя сам утонуть в болоте, смог вытащить своего старшего товарища.
Володька был весь перемазан болотной жижей, да еще его лицо и грудь довольно сильно пострадали при падении. Герман быстренько смотался на велосипеде в деревню, стащил из подпола у тетки бутыль мутного самогона и, схватив свежевыстиранное льняное полотенце, помчался с этим уловом обратно. Все же не зря мать Германа Тоцкого была биологом, практически медиком. И Герману доводилось самому попадать к ней в руки со своими синяками и шишками. Иначе откуда бы взялась эта сметливость, это хладнокровие, с которым он обработал раны Корневича.
Потом Герман - в знак солидарности - расковырял перочинным ножиком себе руку, и они с Владимиром побратались, слизнув друг у друга по капельке крови и запив это самогоном, оставшимся после процедуры дезинфекции. Они поклялись тогда в вечной дружбе, хотя и не думали всерьез - встретятся ли они снова во взрослой жизни.