25
Встретились они в тот же день, в обшарпанной и тесной комнате для свиданий. Ирина сидела ровно и старалась выглядеть бодрой, чтобы не расстраивать мужа. Однако похудевшее лицо ее покрывала бледность, глаза запали, а вокруг них образовались траурные тени.
Александр Борисович вглядывался в лицо жены и волновался все больше и больше. Что-то в нем появилось… что-то такое, чего он никогда не замечал раньше. Какая-то покорная мягкость, сглаживающая черты лица. Ирина стала другой, и Турецкого это слегка пугало.
У дверей каменным изваянием застыла неизменная женщина-конвоир.
- Вы хорошо поработали, - с мягкой улыбкой сказала Ирина. - Вам действительно есть чем гордиться. Уверена, что скоро я выйду отсюда.
На скулах Александра Борисовича заиграли желваки.
- Ира, все почти позади, - сказал он уверенным голосом. - Ты должна мне верить. Но, чтобы я быстрее завершил это дело, еще раз расскажи мне… Только ничего не перепутай. Значит, ты прошла в спальню, а Икэда сам пошел на кухню? Ирина кивнула:
- Ну да. А зачем ты спрашиваешь? Это важно?
- Важно. Ты говорила это следователю? Ирина усмехнулась.
- Да, много раз. Но у меня этот следователь не вызывает доверия. По-моему, он действует… - Ирина покосилась на конвоира и завершила фразу: -…несколько предвзято.
При упоминании о следователе Павлове Александр Борисович помрачнел.
- Так, - сказал он. - Про следователя не будем больше. Ты же не любишь меня злым и бешеным… Катька договорилась на медобследование. Все равно еще несколько дней тебя продержат, так что изволь пообщаться с врачами.
- Слушаюсь!
Ирина засмеялась. Турецкий улыбнулся в ответ.
- Шурка, - сказала сквозь смех Ирина, - ну, расскажи мне что-нибудь. Что угодно. Соскучилась по твоим байкам.
Турецкий хмыкнул.
- Байки, говоришь? Хорошо. Расскажу тебе про японцев.
Улыбка сменилась на губах Ирины горькой усмешкой.
- Как раз про них я тут часто слышу.
- Правда? Тогда, чтобы разбавить серую скуку будней, я тебе расскажу один познавательный факт, почерпнутый мной из умной книжки. В японском языке есть слово "он".
- В русском тоже, - с улыбкой заметила Ирина.
- Да, но наш "он" - это тебе не японский "он". У них, японцев, "он" - это долг одного человека перед другим.
- Просто долг?
- Ну нет, не просто. Скорей, это то, чем человек обязан своему благодетелю.
- Вот как, - сказала Ирина. - Долг на основе благодарности, так, что ли?
- Ну, грубо говоря, да, - кивнул Александр Борисович. - Сильнее всего это чувство долга бывает, если человек совершил оплошность, ошибку какую-то, а другой человек его простил.
- Например, когда ты разбил чашку из маминого сервиза, а я даже бровью не повела. Теперь, когда ты смотришь на меня и вспоминаешь о разбитой чашке, у тебя в душе поднимает голову "он"! Верно?
Турецкий засмеялся.
- Ты удивительно сообразительная женщина, Ирка!
- Нет. Просто ты хорошо объясняешь.
- Кстати, у японцев такой долг, такой "он", человек может искупать всю жизнь. Или искупить ценой своей жизни.
- Удивительно, - сказала Ирина. - Удивительно, как сильно европейский менталитет отличается от японского. У нас обычно принято ненавидеть тех, кому мы сделали зло и кто нас простил. У нас получать такое "прощение" и жить с ним в сердце унизительно.
- Это уже достоевщина какая-то, - хмыкнул Александр Борисович.
- Не без этого, - улыбнулась Ирина. - Просто у японцев миром движет честь, а у нас - гордыня.
- Заканчиваем разговор! - проскрежетала от двери женщина-конвоир, недовольно и презрительно поглядывая на этих странных людей, болтающих о каких-то диких и непонятных вещах. - Осталась минута!
Ирина вздохнула.
- Осталась минута, - тихо повторила она. - Ты, Шура, главное, делай свое дело, а обо мне не тревожься. Чем лучше и быстрее ты его сделаешь, тем быстрее я окажусь на свободе. Договорились?
- Договорились, - мягко ответил Турецкий. - А ты - не унывай.
26
Владивосток встретил Турецкого холодом и бураном. Отпустив такси, Александр Борисович брел по заснеженной улице, склонив голову, чтобы уберечь лицо от обжигающего встречного ветра. Ворот его длинного пальто был поднят, на плече громоздилась большая дорожная сумка.
Небо заволокло свинцовой пеленой, и дневная улица выглядела сумеречной. Там и сям сквозь пелену бурана яичными желтками поблескивали фонари. Дома вокруг стояли грязно-серые и неприветливые.
Придерживая ворот пальто рукой, Турецкий бубнил себе под нос, словно подбадривал себя:
- Сильнее всего это чувство долга бывает, если человек совершил оплошность, ошибку какую-то, а другой человек его простил…
Ноги вязли в снегу. Шагая по улице большого города, Александр Борисович поймал себя на том, что чувствует себя таежником, пробирающимся сквозь заснеженный, мрачноватый лес.
Время от времени Турецкий останавливался и смотрел на номера домов. Затем снова склонял голову и упорно шел дальше.
- Такой долг, - продолжил бубнить под нос Александр Борисович, - человек может искупать всю жизнь. Или искупить ценой своей жизни.
Наконец он остановился и осмотрел сереющую перед ним сквозь пелену бурана громаду дома. Тот самый дом. Отлично. Турецкий посмотрел на часы, прикинул что-то в уме, затем свернул с тротуара и вошел во двор.
* * *
Это был обычный спортзал, похожий на школьный, каких много в любом городе России. Расчерченный на сегменты пол, баскетбольные корзины, гимнастические стенки, стопка матов - все, как везде.
Александр Борисович прошел через зал, миновал отдельное помещение, где в двух углах стояли деревянные шесты, обмотанные соломой. Тут он увидел и скамейки, на которых лежали несколько аккуратно сложенных комплектов - темные брюки хакама и короткие светлые куртки кен-коги.
Здесь Александр Борисович поставил на пол дорожную сумку, стянул пальто и шарф и бросил их на скамейку.
Освободившись от верхней одежды, Турецкий вошел во второй зал. Этот был поменьше и не такой обычный, как предыдущий. Пол зала был покрыт не обычными матами, а татами.
Навстречу Александру Борисовичу, вежливо, но недоуменно улыбаясь, встал с татами благообразный человек лет пятидесяти пяти в широких темных хакама и белой куртке. У него было азиатское лицо и седые волосы.
Скользнув внимательным взглядом по фигуре человека, Турецкий заметил, что на ладони у того - свежий шрам. Судя по форме, шрам был оставлен лезвием какого-то режущего оружия.
Александр Борисович остановился возле двери. Рядом он заметил специальную стойку, заполненную светлыми и легкими бамбуковыми мечами. Чуть в стороне красовались несколько тяжелых мечей из красного дерева.
Пожилой азиат, скорее всего, японец, поприветствовал Турецкого и сухо проговорил:
- Я всегда рад гостям, но на сегодня тренировки закончены.
Турецкий усмехнулся и молча взял со стойки тяжелый деревянный меч.
Японец прищурил узкие глаза и насмешливо сказал:
- Я вижу, вы уже практиковались в кен-до, раз решили начать с бок-то? Тренируясь с бок-то, вы отрабатываете точность ударов, учитесь чувствовать расстояние…
- Я знаю, - перебил его Александр Борисович. - Но я не тренироваться пришел.
Турецкий взвесил тяжелый деревянный меч на ладонях, затем взял его наизготовку и встал в специальную стойку. Тренер-азиат пристально посмотрел в глаза Турецкому.
- Вы нарушаете правила тренировки, - сказал он. - Вы пришли сюда не ради спорта?
- Нет, - ответил Александр Борисович.
- Зачем же вы пришли? - спросил тренер. Турецкий ответил спокойно и холодно:
- Я пришел свести кое-какие счеты.
Еще несколько секунд тот изучающе разглядывал лицо Александра Борисовича, затем так же быстро, как Турецкий, взял тяжелый бок-то из красного дерева и встал напротив, заняв выгодную позицию.
- Мне кажется знакомым ваше лицо, - сказал он. - Мы нигде не могли встречаться раньше?
- Может быть, - ответил Александр Борисович.
Тренер облизнул губы и вдруг усмехнулся.
- Я вас вспомнил, - сказал он. - Вечер… Тверская улица… Хулиганы…
- И тяжелая трость, которой вы орудовали мастерски, - докончил Александр Борисович.
Тренер кивнул:
- Да. Все так и было.
- С тех пор вы сильно изменились, - заметил Александр Борисович, внимательно следя взглядом за ногами противника.
- И не только я, - ответил тот, в свою очередь внимательно наблюдая за Турецким. - Весь мир изменился. Мир меняется каждую секунду, так говорил великий греческий мудрец.
Несколько секунд они стояли молча, вглядываясь в лица друг друга с намерением разгадать и предупредить следующий маневр противника, если таковой последует.
- Томоаки, - снова заговорил Турецкий, и на этот раз голос его звучал грозно и обличающе, - как вы вынудили Юкио на самоубийство?
- Не понимаю, о чем вы говорите, - сухо сказал тренер. - Это меня зовут Юкио. Юкио Баки. Я…
Турецкий бросился в атаку и сделал опасный выпад, но тренер ловко парировал его.
- Юкио звали его! - резко сказал Турецкий. - Вашего брата-близнеца. Он что-то натворил в институте. Глупость. Пьяная драка. Вы были на хорошем счету, и вам ничего не стоило прикрыть его.
Тренер продемонстрировал выпад, но тоже неудачно.
- И вы это сделали, - продолжил Турецкий. - Сказали учителям, что драку учинили вы. Но от него потребовали, чтобы он больше не смел называться вашим братом. Довольно жестокое наказание, вам не кажется?
Тот ушел от удара и слегка передвинулся, освобождая себе место для маневра.
- Я не знаю, о чем вы говорите, - отрезал он. Турецкий, не сводя с противника пристального взгляда, покачал головой:
- Нет, знаете. Ему вы сказали, что выгораживали его, рискуя репутацией. И бедняга Юкио всегда помнил, как велик его долг. Вам стоило только намекнуть ему. Один телефонный разговор - что вы запутались в бизнесе и политике, что вот-вот навлечете на себя позор… Этого было достаточно, чтобы Юкио бросился на помощь. А на самом деле вы шпионили в пользу иностранных разведок.
- Очень странные слова, - сказал тренер. - Я вас совсем не понимаю.
- Вы поняли, что конец игры близок, - продолжил невозмутимо Александр Борисович. - Что совсем скоро все откроется и вам не сдобровать. Вы захотели просто исчезнуть, скрыться под именем брата. И бедный Юкио прилетел из Японии. И сделал вместо вас харакири. Он ответил за ваш позор, Икэда.
На мгновение взгляд японца затуманился. Словно перед глазами у него встала жутковатая картина. Комната для ритуалов, потрескивание свечей. Юкио на коленях, готовящийся совершить обряд сеппуки. Томоаки стоит позади брата с занесенным над его головой мечом. Юкио вспарывает себе живот. Меч Томоаки свистит, но останавливается перед шеей Юкио. Юкио падает. Хрипит. Ползет вперед. Томоаки с жестокостью смотрит на мучения брата, выставив меч вперед…
Икэда тряхнул головой, прогоняя наваждение. И вдруг бросился в атаку со скоростью распрямившейся пружины.
27
Удары Икэды начали сыпаться, как град. Турецкий едва успевал парировать их. Ни о какой контратаке не могло идти и речи. Наконец, тот сделал краткую передышку и замер, держа перед собой деревянный меч и свирепо глядя на Турецкого. Александр Борисович воспользовался паузой и сказал, хрипло дыша:
- Вы знали… Знали, что близнецы - генетически идентичны. И теперь живете вместо него. Вместо своего брата.
В сумке Турецкого, по-прежнему стоящей у входа в зал, ритмично и беззвучно покручивалась лента видеокамеры. Линза ее торчала из специального отверстия, записывая все, что происходило в зале.
- Экспертиза ДНК не найдет различий, - продолжил Александр Борисович, глядя противнику в глаза. - Только дактилоскопия… отпечатки пальцев - разные. Но его пальцы вы сожгли…
- Чушь, - выдохнул Икэда. - Выдумка.
- Правда? - Александр Борисович усмехнулся. - Ваш брат Юкио никогда не занимался кен-до. А вы, Томоаки, владеете мечом прекрасно.
По лицу тренера пробежала как бы нервная волна.
- Вы должны уйти. Уходите, если не хотите, чтобы я убил вас.
- А что это изменит? - сказал в ответ Турецкий. - Если даже я уйду, я все равно вернусь. Вернусь, чтобы надеть на вас наручники. Вы никуда не сможете скрыться.
- Почему? - спросил вдруг Икэда. - Почему вы это делаете?
- Потому что вы убийца, Икэда. Убийца и негодяй.
- Я должен был, - хрипло выдохнул азиат. - Я должен было это сделать, чтобы остаться в живых.
- Жизнь брата в обмен на вашу?
На лбу Икэды выступили капли пота.
- Всегда приходится чем-то жертвовать, - тихо сказал он. - Юкио был никчемный человек. Он опозорил наш род.
- И вы решили, что ему пришло время умереть? Очень удобное соображение.
Внезапно Икэда рванулся вперед и обрушил на Турецкого шквал ударов.
Это больше не было похоже на рискованный спортивный поединок, это был настоящий бой - не на жизнь, а на смерть. Один из ударов достиг цели, и Турецкий почувствовал, как край деревянного меча обжег ему предплечье.
Уворачиваясь от очередного удара, Александр Борисович споткнулся и упал на пол. Сильнейший удар пригвоздил бы Турецкого к полу навсегда, если бы он не успел сделать перекат. Увернувшись от очередного удара, Александр Борисович сгруппировался, чтобы одним прыжком вскочить на ноги, но вдруг увидел занесенный над собой меч.
"Не успею", - понял Турецкий.
Меч готов был обрушиться на голову Турецкого и уже начал свой стремительный полет, но гортанный выкрик остановил его. Икэда замер и оглянулся на дверь. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Турецкий перехватил свой меч и вскочил на ноги.
У входа в зал стоял поджарый седовласый старик-японец. Он медленно подошел к Томоаки. Тот в ужасе попятился от старика, словно забыл, что держит меч в руке.
Остановившись в шаге от Икэды, старик резко сказал что-то по-японски. Икэда ответил - тихо, испуганно, смущенно. Если бы Турецкий владел японским языком, он бы услышал следующий диалог:
- Что ты сделал с братом, Томоаки? Как ты мог?
- Отец… он сам.
- Ты вынудил его! Ты знал, что он - человек долга. Он, недостойный бродяга, оказался достойнее, чем ты. Ты работал на русских, потом на англичан. Ты знал, что рано или поздно это закончится позором.
- Отец, но… Но как вы узнали?!
- Нет тайн от жаждущего знания, сын. Ты отнял жизнь у своего брата.
- Но я сделал это ради вас! Вы бы не перенесли моего позора. Вы всегда гордились мною.
- Гордился… А теперь мне стыдно. Я ошибался на твой счет. Моим именем ты пытаешься оправдать свою гнусность.
Несколько секунд Томоаки Икэда молчал, испуганно глядя на старика. Затем в лице его что-то дрогнуло, в глазах вспыхнул яростный, звериный огонек. Одним быстрым движением Икэда выхватил из потайного кармана на колене кинжал - тот самый кинжал, который он отнял на мосту у бедняги Рю. Отшатнувшись от отца, Икэда замахнулся клинком, чтобы вонзить его себе в живот, но не успел - старик точным и сильным ударом выбил оружие у него из рук.
Кинжал со стуком упал на пол.
- Ты недостоин избавить себя от позора, как это делали воины, - презрительно произнес старик. - Тебя будут судить русские, ты сгниешь в их тюрьме.
- Отец… Я твой сын… Я…
- У меня был один сын, - резко сказал старик. - Его звали Юкио. И он погиб, как мужчина. Больше нам не о чем говорить.
Старик повернулся и медленно зашагал к выходу. А зал уже заполнили оперативники ФСБ. Секунда - и кольца наручников защелкнулись на смуглых запястьях Томоаки Икэды.
Турецкий поставил меч на стойку, потер, морщась от боли, ушибленное предплечье и достал из кармана пачку сигарет. В зале не полагалось курить, ну и что ж?..
28
Холода отошли, уступив место оттепели. Воздух был прозрачный и солнечный. Кое-где на тротуаре виделись лужи. Купола московских соборов весело поблескивали в лучах солнца.
Генерал Спиваков отвернулся от окна, посмотрел на Турецкого и сказал:
- Что ж… Давайте закончим с этим. Мои люди попортили вам и вашей жене много крови.
- Это точно, - отозвался Александр Борисович.
- Я не должен извиняться, поскольку мы делали свою работу. И все-таки… извините. - Он прищурил колючие глаза и улыбнулся. - Так как, мир?
- Мир, - в тон ему ответил Турецкий.
- А теперь о приятном.
Генерал протянул руку для рукопожатия и сказал:
- Благодарю вас, Александр Борисович. С вашей помощью мы раскрыли уникальное дело. Спасибо вам от себя и от всех моих коллег.
- Не за что, - сдержанно ответил Турецкий, пожимая генералу руку. - Рад был помочь. Все-таки мы с вами некоторым образом коллеги.
- Это верно, - улыбнулся Спиваков. - А теперь главная новость: сегодня вечером у нас в актовом зале вам вручат орден мужества с формулировкой "За мужество и героизм при задержании агента иностранных спецслужб".
Турецкий нахмурился.
- Это шутка? - спросил он. Спиваков покачал головой:
- Я никогда не шучу. Приказ уже подписан. Вы сделали очень большое дело, Александр Борисович. - Генерал усмехнулся. - Теперь полетят головы… На всех уровнях… Но это уже совсем другая история, и она вас не касается. Еще раз спасибо.
- Служу России, - сказал Турецкий.
- Что ж… - Спиваков выпустил руку Турецкого из своих железных пальцев. - Тогда до вечера?
- До вечера.
Турецкий повернулся, чтобы идти, но генерал его окликнул. Александр Борисович обернулся.
- Что-то еще?
- Я вот еще что спросить хочу, - глухо проговорил генерал. - Откуда там отец этого Икэды взялся?
- Меркулов передал мне, что вы не хотите своих ребят во Владивосток посылать. Я решил подстраховаться и подключил свои связи. Я должен был действовать наверняка.
- Понимаю, - кивнул Спиваков. - Вы куда сейчас?
- К жене, в изолятор.
- Она еще в изоляторе? - изумился генерал.
- К сожалению, да, - сухо ответил Александр Борисович. - Еще не все формальности улажены.
Спиваков поднял руку и посмотрел на часы.
- До следственного изолятора вы доберетесь минут за сорок. Я прослежу, чтобы к этому моменту все формальности были улажены. Всего доброго вам и вашей жене.
Турецкий кивнул и вышел из кабинета.
29
Завидев вышедшую на крыльцо больницы Машу, Такеши и программист Дрюля бросились ей навстречу.
- Ну, как? - крикнул, не доходя до Маши, взволнованный Такеши. - Что тебе говорить врач?
Маша молчала, сжимая в руках сумочку и растерянно глядя на мужчин.
- Ну, говори! - страдальчески возопил Такеши. - Иначе я умирать от тревога!
- Говори, не темни! - потребовал и Дрюля. - Что сказал врач?
Усталое личико Маши осветилось радостной улыбкой.
- Он сказал… сказал, что с ребенком все будет хорошо.
Такеши хотел что-то сказать, но горло ему сдавило волнение.
- Отлично! - заорал Дрюля. - Просто замечательно! Такеши, давай!
Такеши вытащил из-за спины букет роз и протянул его Маше.
- Это тебе, - сказал он смущенно. И пояснил: - Цветы.
А Дрюля крикнул:
- Бери, чего жмешься? Та-да-дам!