Чтобы не привлекать ненужного внимания, - в палате было восемь коек, - Турецкий положил привезенные вещи в Володину тумбочку, молча попрощался и вышел. Обратил внимание на выходе на табличку у двери "Неврология", удивился. Но Лина объяснила, что, посоветовавшись с главврачом, к которому они сейчас и поднимаются, они решили положить больного не в кардиологию, где ему, по сути, было нечего делать, а сюда. Здесь персонал хороший, и уход будет правильный, а зав отделением - отличный мужик, он будет завтра. И с ним нужно обязательно встретиться и поговорить.
А по поводу кардиологии Лина спросила:
- У тебя какое давление?
- Понятия не имею, - Турецкий пожал плечами.
- Ну вот, наверняка повышенное. А у него, как у космонавта - сто двадцать на семьдесят.
- Почему у меня повышенное, я знаю, - заметил Александр, изображая, что он с трудом сдерживает наглую, "котячью", как назвала ее Лина, ухмылку. - А вот почему у него нормальное - даже и не представляю. Хотя…
- Что ты имеешь в виду? - она почувствовала, что у Саши опять какая-то каверза на уме.
- Я размышлял, когда ехал сюда, к тебе. Есть такая дурацкая привычка… Так вот, я вывел его формулу существования. Он абсолютно свободен, потому что никому ничего не должен, а также не ждет, что кто-то захочет вернуть ему мифические долги. И потому я не уверен, что мы делаем правильно, возвращая его в мир, где он снова вынужден будет отдавать давно уже не существующие долги. Увы, дорогая.
- Я понимаю, Сашенька, почему ты об этом думаешь… - тихо сказала она, пряча лицо у него на груди. Они стояли на лестничной площадке последнего этажа, и никого здесь не было. - Не надо, милый, так не бывает… Это звучит смешно, но я уверена, что человечек рождается на свет, уже опутанный многими непомерными долгами, и никуда мы от этого не уйдем… Давай лучше о деле. Ты, как я поняла, так и не удосужился узнать телефон своего профессора Зильбера?
- Увы… Я знаю, где записан номер, но не знаю, как достать. Но он работал, по-моему, в институте Сербского. Года четыре или чуть больше назад.
- А с чем, если не секрет, связано было твое с ним знакомство?
- Да как тебе сказать? - По губам Турецкого снова проскользнула наглая усмешка. - Ты не поверишь…
- Ну, почему?
- Смотри сама, - он пожал плечами и чуть притянул ее к себе. - Было дело. Достали, понимаешь… Ну, и решил я, значит, это… ну, - он приставил себе указательный палец к виску, - чтоб бах! - и с концами. Проблемы, естественно, всякие возникли. Вот я и решил посоветоваться с этим Станиславом Густавовичем. На предмет стоимости, ценности, что ли, нашей жизни - в психологических аспектах. И кто выше в психическо-нравственном плане, нормальный человек или маньяк?
- Я смотрю, содержательной была тема беседы. И что? К чему пришли?
- Лично я к тому, что надо. Нельзя без конца позволять садиться себе на шею. А он, как ни странно, рассуждал о степени свободы маньяка. Убедительно. Из этого я сделал вывод, что он - очень знающий профессор.
- Но, поскольку ты здесь, - Лина чуть улыбнулась, - я так понимаю, что ты не стал рисковать ради самоутверждения?
- Напротив, произошла обыкновенная ошибка, один толковый мальчик, которого больше нет… ухитрился подменить мой пистолет. И получился фарс, а не эффектный выход. Стыдно было, я так тогда и признался своим друзьям…
- Это… Косте?
- И ему тоже, - Турецкий кивнул. - Но я не люблю об этом вспоминать, хотя приходится. Вот и в связи с Володей… Понимаешь, человек - не трава, ее скосишь, она снова вырастет, и он сейчас в этом состоянии - беззаботной травы. И по-своему самодостаточен… А я пожелал лишить его этого счастья быть самим собой. А вообще, я разве имею право? Распоряжаться?
- Ну вот, мой дорогой, и договорились, - усмехнулась Лина. - Пойдем-ка лучше поговорим с нашим главным. Он умный человек, доктор наук, профессор.
- Я смотрю, у тебя тут все умные, а я как-то не вписываюсь…
- Так что, пойдем? Или еще пококетничаем?
- Нет, что ты?! Ненавижу кокеток!
- Странно, а я обожаю… тебя, мой дурачок, философ…
- Это правильно. Но в связи с чем у тебя возник Зильбер?
- В связи с тем, что я сама нашла его координаты. Он уже на пенсии, сидит дома, консультирует кого-то. И не исключаю, что консультации его стоят дорого.
- Нет ничего проще, как узнать это.
- Каким образом?
- Позвонить и спросить, - засмеялся Турецкий. - Есть при себе номер?
- Нет, в кабинете. А как же с главным?
- Так позвоним, узнаем, а потом пойдем с готовым решением. Не проще?
- Конечно проще. Это ты заставляешь меня тормозиться, не о том думать.
- Так это же прекрасно! Какая тема для интеллектуальной беседы… в паузах.
- Нет, Сашка, ты просто невыносим, у тебя одно на уме.
- Кстати, я мог бы попросить тебя переговорить с одной подругой, чтобы она сегодня переночевала у тебя дома? Меня тяготит необходимость все время бояться тебя скомпрометировать. Может, поэтому такой нервный. Что ты на уме.
- А как же?..
- А-а, ты имеешь в виду загонщиков? Никак. Помнишь? "Тот, которому я предназначен, улыбнулся - и поднял ружье"? А чем закончилось, тоже помнишь? "Только сзади я радостно слышал удивленные крики людей"!
- Ты не можешь так!
- Не морочь себе и мне голову: я могу так, как я могу. Пошли звонить…
Станислав Густавович конечно же вспомнил Турецкого, как и ту причину, по которой они встречались в свое время. Да, да, именно на время он и сетовал, - давненько, давненько не виделись…
- Ну и как поживает ваша свобода? - спросил вдруг профессор. - Помнится, мы вели интеллектуальную беседу, насыщенную личными житейскими примерами, не так ли?
- Именно так. И ваш пример до сих пор стоит перед глазами, уважаемый Станислав Густавович! Вы и не представляете, как часто моя память обращалась к нему.
- Да ну? Ах-ха-ха! - рассмеялся старик. - Да-а, есть многое на свете, друг Гораций… Так вы не ответили.
- О свободе-то? Борюсь, профессор, вся жизнь - в борьбе.
- Это ошибка, Александр Борисович, не бороться надо, а отстаивать. И кого же на этот раз вы хотите отстоять?
Турецкий рассказал. От начала и до сегодняшнего дня, не рассчитывая, что его собственная миссия на этом кончается. Лина сидела рядом, прижавшись щекой к щеке Саши, и внимательно слушала разговор.
- Берите карандаш, Александр Борисович, и записывайте. Сейчас я продиктую вам две фамилии и телефоны. Вы позвоните и сошлитесь на меня. И можете быть уверены, что вас примут и выслушают незамедлительно. Но от госпитализации советую не отказываться, одно другому не мешает. Итак, записывайте…
Лина посмотрела, чьи фамилии записал Турецкий, и многозначительно покачала головой.
А Саша, заканчивая разговор с профессором, поблагодарил его, пожелал здоровья и пообещал, когда вернется в Москву, обязательно навестить.
- Ты чего головой качаешь? - удивленно спросил у Лины.
- А ты знаешь, чья вот эта фамилия? - она указала на первую в списке. - Это заместитель директора Государственного научного центра судебной и социальной экспертизы. О большем и мечтать невозможно. А второй - крупнейший в стране специалист в области психиатрии и судебно-медицинской экспертизы. И это даже я знаю. Ничего себе - компания! Наш Володя теперь должен будет тебе при жизни памятник поставить!
- Ну, с памятником-то мы как-нибудь разберемся, а вот с твоей подругой - еще вопрос. И я не знаю, что в данный исторический момент для меня важнее.
- Нет, ты, конечно, неисправим… А что за пример, о котором упоминал профессор? Почему это ты так ехидно ухмылялся?
- Я тебе расскажу, но с условием, что ты никогда и никому об этом не протреплешься. Принимается? - она кивнула. - Речь у нас шла об одном маньяке-насильнике. Я дело его расследовал. Откуда что берется да как такое вообще возможно?! Ну и прочие эмоции. А профессор рассказал собственный случай, как однажды в поезде, вернее в тамбуре, посреди ночи, он - в высшей степени интеллигентный, грамотный, умный, достойный, интеллектуал в высшей степени, светоч науки, можно сказать, и прочая, и прочая - вдруг, ни с того ни с сего, совершил насилие над невзрачной, никчемной женщиной, с которой бы днем и рядом не остановился. И, что странно, оба они получили неслыханное наслаждение, долго не могли разорвать объятий, а затем избегали смотреть в глаза друг другу - от дикого стыда. Это просто пример, который стал иллюстрацией к одному из посылов профессора, но никак не самоцель. А лично мне он о многом говорит и объясняет, кстати, кое-что важное из области непознанного в человеке.
- Да, интересные у вас беседы…
- Между прочим, - сказал, поднимаясь, Александр Борисович, - странная улыбка Джоконды у меня, видевшего, кстати, великий оригинал, решительно никаких эмоций не вызывает, в то время как вот от твоей хочется беситься - может, от желания перебеситься наконец! Не знаешь, в этом - причина? Или оно уже навсегда - в подкорке? Как у маньяка, - последнее слово он произнес, коверкая и по складам.
Лина не отвечала, она хохотала…
Но дать ответ пришлось.
После беседы с главврачом Алексеем Кондратьевичем, почтенным и холеным седовласым шестидесятилетним мужчиной - типичным представителем "высокой" ученой интеллигенции. Ему пенсне не хватало и трости с костяным набалдашником.
Но, несмотря на свой старомодный вид, он, по словам Лины, никогда не был ретроградом и даже следил за модой, насколько она его устраивала. Однако и отчасти босяцкий вид Турецкого его не смутил - следователь, бегать приходится, нельзя отличаться от толпы. "Понятное дело" - так и читалось в его глазах.
Александр Борисович и начал с того, что не стал его переубеждать, а просто извинился за свой внешний вид. Командировка, мол, а мы все - рабочие лошади. И вот, кстати, пример - тот же "полковник Володя" - странный парадокс. И, что любопытно, - это позже отметила и Лина, - между мужчинами немедленно установился невидимый паритет.
С легкостью опытных игроков в пинг-понг они быстро обсудили все проблемы, которые могли возникнуть в связи с новым пациентом. Александр Борисович пересказал, - не все, конечно, а главное, - из того, что предложил Зильбер, назвал и фамилии рекомендованных им для консультации врачей, не показывая виду, что знает, кто они, - чтобы дать Алексею Кондратьевичу повод рассказать о них, удивиться и даже обрадоваться столь лестному предложению профессора Зильбера. Очень остроумного, между прочим, собеседника. И это тоже сыграло, вызвав улыбку понимания со стороны доктора. Словом, спектакль был разыгран тонко и точно. Расстались, довольные друг другом и уверенные во взаимных симпатиях.
Уже на улице Лина сказала:
- Ну, ты все-таки неподражаем! Так обыграть нашего деда!.. Он же в восторге остался. И можешь быть уверен, что теперь любая моя просьба в отношении нашего Володи будет немедленно удовлетворена.
- Вот что делает слово, - Турецкий поднял палец. - Недаром же сначала было именно Слово! А где твое?
Сам напросился, и - получил…
- Сашенька, - после не слишком долгого раздумья, уже сидя в машине Турецкого, сказала Лина, - я должна сказать тебе серьезно. А ты не сердись, не кричи и постарайся дослушать. Может, поймешь, что я думаю прежде всего о тебе, а уже потом о себе самой…
- Да не надо обо мне думать, черт возьми! - закричал он. - Я сам о себе думаю, сколько можно говорить?..
- И тем не менее. Вот послушай, а потом решай. И я буду молчать и слушать тебя, обещаю.
- Ну, говори, - устало выдохнул он.
- Видишь ли, я далеко не все знаю, но что-то вижу, о чем-то могу догадываться. Ты ж ведь шуточками стараешься отделываться, а я-то знаю, что это не от легкого характера, а от тоски душевной, когда готов под любую крышу спрятаться, чтобы укрыться от ненастья… У тебя дочь, и ты от нее никуда не денешься. У тебя свой мир, и в другом тебе будет просто скучно поначалу, а потом, я не исключаю, и гадко. У тебя - жена, любишь ты ее или нет, не в том суть, ты ее ревновал и продолжаешь ревновать. И это не от хамского чувства собственника, а опять от боли, от несправедливых обид - и от жизни полученных, и от близких людей. Но есть поступки, очевидно не прощаемые - такие как предательства. А есть временные: стоит сесть и подумать, как они тают, становясь мелкими и незначительными по самой сути своей. А мы нередко из мухи да старательно начинаем лепить слона, и злимся оттого, что большой зверь не получается, и снова виним тех, кто нам мух подсовывает. Прости, что я так долго говорю. Я заканчиваю. Вот мое предложение. Ты сегодня встретишься со своей супругой. Если она мчится сюда, чтобы выяснить с тобой отношения, значит, ей это надо, помоги ей. Пусть поймет - либо то, либо другое. И тебе тоже это полезно - разобраться. Если ты сам поймешь, что был в чем-то не прав, значит, еще останется возможность сохранить семью. Но если твои сомнения останутся и, не дай бог, окрепнут еще больше, ты ведь знаешь, где меня найти…
- Знаю, но… Да, слушай, какая интересная деталь сегодня неожиданно всплыла… - И он стал рассказывать о телефонном семизначном номере, который сегодня, вероятно, чисто машинально, по привычке, набрал на его "мобильнике" Володя. - Ты понимаешь, что это значит?
- Ну конечно! - горячо откликнулась она. - Это же - след!
- Молодец! Верно! Я теперь засяду за телефон и прозвоню по всем справочным городов - крупных, губернских! И где-нибудь мы найдем того абонента, которому Володя может быть известен. Меня сегодня прямо током пронзило, когда я это дело увидел… Да-а… - Он снова поскучнел. - Это позволит мне, к слову говоря, ни перед кем не оправдываясь, задержаться здесь на сколько мне будет нужно… Но…
- Что "но", милый?
- Ты почему-то не хочешь мне поверить? - грустно спросил Александр.
- Да верю я тебе, глупый… Но сейчас не во мне дело. Дело в тебе. Я хочу, чтоб ты в себе разобрался. А я? Скажу честно. Я и так счастлива, что судьба познакомила меня с тобой. И за эти короткие ночи благодарна. И за то, что ты есть. И будешь! Ты же никуда еще не уезжаешь, верно? Надо же и твое дело закончить. Даже два! И мы все равно вынуждены будем встречаться. И у меня снова будет радость. Вон сколько всего еще впереди… А то, что мы пытаемся искусственно оттянуть прощание, это плохо. Прощаться надо легко. Я в том смысле, что прощание рассматриваю как переход души из одного состояния в другое. Больше того скажу. Если у тебя вдруг, ни с того ни с сего, как у того твоего профессора, вспыхнет дикое желание сжать меня в объятьях, можешь быть уверен, что у тебя это немедленно получится… А сейчас у меня к тебе просьба: отвези меня ко мне домой. Но не поднимайся, еще светло. А завтра?.. Давай не будем строить планов, давай просто доживем…
Александр молчал. В первый раз ему нечем было крыть. Лина права. Даже если больше ничего у него с Иркой не получится, он обязан дать ей последний шанс. Есть же Нинка! Есть единственное дело, которому он обучен по-настоящему, все остальное - действительно семечки… Ах, как она, к сожалению, права! И как горько осознавать, что вся твоя правота - не больше, чем самоутешение…
И все-таки единственное свое спасение он видел в той, что сидела рядом. И понимал, что речь тут не о внезапной страсти, захватившей обоих, а в каком-то поразительном понимании друг друга. В самом деле, почему нельзя предположить, что они шли долгие годы навстречу друг другу и вот наконец встретились, узнали, ахнули и упали в объятья друг друга?.. Да, кто-то живет в одном браке всю жизнь - и счастлив. Или уверяет себя и окружающих в этом. А другой меняет жен и тоже всю жизнь счастлив, по крайней мере так сам он уверяет. А кто-то, как Славка Грязнов, однажды обжегшись, уже не подпускает к себе близко никого, даже самых красивых женщин, уверяющих его в своей любви. В постель - это, пожалуйста, сколько угодно. А четвертый, пятый - тянет свою волынку и говорит, что счастлив по-своему. Черт их всех разберет! Одно жаль: ты никогда не сможешь сделать так, чтобы твое счастье не принесло несчастья твоим близким, другим… Но ведь если где-то прибавится, то - по закону великой Природы - в другом месте ровно столько же убавится? Не здесь ли истина?..
Александр подъехал к углу дома, в котором жила Лина. Наклонился к ней, поцеловал в левый уголок губ и сказал:
- До завтра. Я знаю.
Она долгим взглядом посмотрела на него и молча вышла из машины. А он сдал назад, развернулся и уехал.
Под яблоней в саду Валентины Денисовны уже привычно горела "люстра" - большая лампа под жестяным абажуром, закрепленная на ветке. А люстрой ее называл Сергей Иванович, это что-то из их, морской терминологии. У Турецкого люстра ассоциировалась исключительно с хрусталями, Колонным залом, плафонами театров и давнишней мечтой каждого российского обывателя - чешским так называемым "водопадом".
Но как эту лампу ни назови, а под ней и среди ночи было светло, как днем. Даже иной раз мешало.
Вот и сейчас под "люстрой" вся новороссийская семья была в сборе. Из гостей - Плетнев и Мила. Александр Борисович заметил, что они, похоже, уже и не расставались. Следить он, разумеется, за ними не собирался, но где-то в глубине души, в тайных закоулках ее, вроде бы даже испытывал некое удовлетворение. Ну правильно, какого черта за чужими женами ухлестывать? Есть же на свете красивые, незамужние девушки - вот и ухаживай!
Но эти мысли были так, поверхностные, пустые, потому что разговор-то был вполне серьезный. Александр Борисович, занимаясь устройством Володи, на допросе Платонова в прокуратуре не присутствовал и теперь слушал как бы отчет о происходившем сразу от двоих: существо дела - от Плетнева, а эмоциональную оценку - естественно, от Милы. И, надо сказать, ему очень нравились оценки обоих.
А попутно "шалила" лукавая мыслишка: вот и славно, они уже и думают где-то одинаково…
Но, отвлекаясь от пустяков, он мог сказать, что присутствие этой девушки, Людмилы, было делом полезным для следствия, больше того - находкой. Она разбиралась досконально в том, в чем обычно сильны только узкие специалисты. Запомнилось слышанное где-то выражение, в Доме писателей, что ли? Сказано было так: узкий специалист подобен лошади в шорах; она видит, конечно, свою дорогу более узко, но зато, несомненно, дальше. Это правильно.
И Мила смотрела далеко. Так, во всяком случае, казалось.
До последнего времени, то есть фактически до этого застольного разговора, об имени исполнителя, звучавшем как Уайт Спайдер, то есть "белый паук", они не распространялись, держали втайне. Во избежание утечки. Могли бы разболтать, и исполнитель немедленно бы скрылся. Но теперь Турецкий решил, что Миле довериться можно, и, переглянувшись с Плетневым, они решили назвать наконец мифического "паука".
Оказалось, что Мила знала о нем. Ну, в том смысле, что слышала. И знала многое о "подвигах" Уайта Спайдера. А весь его секрет заключался, как сказала она, в том, что "паук" еще нигде и ни разу не оставил своих следов. Еще известно, что он - хакер высочайшего класса. Информация была интересной, и Милу попросили рассказать об этом человеке-загадке поподробней.
- Обычно, - начала она, - вычислить нормального пользователя можно без труда. Пусть даже у него будет сотня ников, то есть имен, и каждым из них он воспользуется всего несколько раз, а затем сменит его. Либо поменяет компьютер. Ну, это чтобы сложней было вычислить. И тем не менее его можно достать.