Но в "Заветах Ильича" ничего не происходило. Ну, допустим, позапрошлой осенью начался падеж скота, возникло подозрение на сибирскую язву, и из Москвы прибыла целая делегация ветеринаров. Ну, допустим, у бабки Оноприевой, Настиной соседки через два дома, в огороде уродилась одна картофелина особо крупных размеров - весом в полкило. Ну, допустим, муж Глафиры-бухгалтерши утонул по пьяному делу в реке. Ну разве это события, скажите на милость?
Тем зимним темным утром Настя Милованова ни о чем не мечтала. Когда она отправлялась за почтой зимой, мечты как-то не удавались ей. Может быть, потому, что зимой по подмосковным местам на велосипеде не поездишь, а ходьба на своих двоих предоставляет менее благоприятные условия для полета мысли. Может быть, и потому, что вместо легкого клетчатого платка на Насте был вязаный, серый, а поверх него еще и меховая шапка, и это сооружение так давило на голову, что Настя даже в бытовых вопросах переставала что-либо соображать. Или, может, просто не до того ей зимой бывает: топаешь, продираясь через заносы свежевыпавшего снега в своих высоких валенках, как трудолюбивая лошадь, и досыпаешь на ходу.
Однако именно в тот момент, когда Настя ни о чем не мечтала, судьба подсунула ей осуществление давней заветной мечты. В колхозе "Заветы Ильича" на самом деле кое-что произошло. И местному почтальону Насте Миловановой предначертано было вскоре оказаться в центре внимания.
Не задумываясь, куда идти, и повинуясь сложившемуся за десять лет динамическому стереотипу, Настя двинулась в сторону дороги, ведущей из деревни. Ночью выпал снег, и дорога представляла собой единственное место, более или менее пригодное для ходьбы. Конечно, следовало остерегаться проезжающих машин и сельхозтехники, однако это опасение относилось в основном к лету. Зимой можно было всю дорогу пройти и ни с одной машиной не поздороваться. Конечно, если не ездит взад-вперед полоумный Джоныч, которому даже среди зимы покоя нет… К Джонычу Настя, как большинство колхозников, относилась высокомерно-снисходительно, и даже то, что его метод хозяйствования приносит большие доходы, ее ничуть не волновало. Это богатство существовало вне Насти, не имея с ней ни единой точки соприкосновения. Если бы ей предложили поменяться со Смитом местами, она предпочла бы свою брезентовую сумку, свой велосипед и свои мечты…
Однако в то утро Настя ни о чем не мечтала. Увязая ногами в снегу, увлеченная только тем, чтобы выдергивать из него то один, то другой валенок, она механически отметила, что впереди на обочине дороги чернеет что-то неподвижное. По мере продвижения вперед становилось ясно, что это машина. Не Джонычева - он технику просто так не бросает. И не колхозная. В "Заветах Ильича" такой машины вообще появиться не могло, разве что проездом. Как называется эта шикарная иномарка из иной жизни, Настя, конечно, не знала. Знала только то, что по сравнению с этим великолепием, пусть даже накрытым снеговой шапкой, Настя показалась себе некрасивой. Коренастой, приземистой, толстой. Неуклюжей - в своих неказистых валенках, варежках, ватном пальто, платке и шапке, купленных не на погляденье, а для тепла.
Метрах в двадцати от машины что-то чернело. Взрывая снежную целину, Настя побрела к этому черному, предчувствуя, что наконец-то что-то в колхозе "Заветы Ильича" начало происходить. Предчувствие сбылось: припорошенная снегом, там лежала женщина, элегантная, как ее (наверняка ее, чья ж еще?) машина, и такая же неподвижная и оледеневшая. Настя разглядывала труп без брезгливости. Ей, деревенской, смерть не в новинку: и родных хоронила, и как скотину режут, видала, и курице голову запросто сама могла оттяпать… Интерес Настин был вызван не искаженным, почернелым лицом и не скрюченной позой покойницы, а ее проступающим в просвете расстегнутой дубленки коричневым свитером, сдержанно свидетельствующим о своей запредельной дороговизне. Ее гладкими брюками, облегающими без единой складки сухощавые бедра поджатых ног. Ее валяющейся возле локтя небольшой сумочкой с замочком в виде розы. Ее разгоняющими утренний полумрак, точно северное сияние, ослепительно светлыми волосами… Вдоволь налюбовавшись, Настя резко повернулась, так, что пустая брезентовая сумка описала полукруг в воздухе, и бросилась бежать по собственным следам в обратном направлении. Ввиду форс-мажорных обстоятельств почта подождет. Наступал Настин день.
Вызванные Настей общественники и участковый уполномоченный старший лейтенант Гаманюк как-то сразу поверили в то, что гражданка Милованова обнаружила труп неизвестной женщины. Возможно, они уже довольно долгое время ждали появления на территории Горок Ленинских чьего-либо трупа. Во всяком случае, Гаманюк мигом бросился туда, где гражданка Милованова Анастасия Александровна обнаружила машину и покойницу, а затем, в свою очередь, вызвал дежурную оперативную группу из областного главка. Эта группа осматривала место происшествия долго, тщательно и деловито. Составила протокол осмотра, запечатлела труп на видеопленку.
Рассвет Настиного дня занялся во всей красе. Она с удовольствием рассказывала во второй, в десятый, в пятидесятый раз то немногое, что было ей известно. В отношении снимаемой на видеопленку блистательной женщины она чувствовала себя кем-то вроде горничной при кинозвезде: частица славы и привлекательности передавалась и ей. Хоть ненадолго, а сверкнула для Насти иная жизнь, в которой она не была деревенским почтальоном…
Впрочем, немного времени спустя ее поблагодарили и сказали, что она свободна, и ей пришлось брести на почту - с опозданием, даже пусть по уважительной причине. Эстафету перехватили Маша и Вера Свирины, мать и дочь, которые выглядели скорее сестрами: одного роста, обе анфас широкие, как дверь, а в профиль плоские, как доска, с одинаковыми светло-русыми волосами, зачесанными назад, с круглыми узкоглазыми лицами, на которых давние связи русского народа с угро-финнами отпечатались заметнее, чем возраст. Мария еще в молодости, вскоре после рождения дочери, потеряла мужа, Вера замуж так и не вышла, а совместное их житье было трудовое, дружное, незаметное, почти монашеское. Свиринский дом стоял на окраине поселка, что и сделало Марию и Веру свидетелями.
Судя по их словам, женщина, которую они узнали в убитой, поздним вечером почему-то приехала в поселок Горки Ленинские, туда, где находилась контора колхоза "Заветы Ильича". При въезде в поселок ее заприметили мать и дочь Свирины, и, помнится, Маша еще сказала дочери, что вот, мол, приехала какая-то посторонняя, не из наших. В своей машине женщина была одна, находилась за рулем. Когда она остановила автомобиль на окраине поселка, ее встретил какой-то мужчина, но кто это был, Мария и Вера Свирины пояснить следствию не смогли, поскольку находились на большом расстоянии. А чтобы поближе подойти - нет, извините, они не из любопытных, да и неудобно как-то. Кроме того, было поздно, где-то девять часов вечера, и пора было идти ложиться спать, чтобы назавтра проснуться в обычное время. Этот мужчина повел куда-то нездешнюю незнакомку, но в какой из домов, Свирины тоже объяснить не смогли. Не видели они и ее возвращения к машине.
На трупе обнаружили браслет, часы и перстень, даже на первый взгляд очень дорогие - впоследствии верность этого первого взгляда подтвердили эксперты-ювелиры. В сумочке с замком в виде розы, валявшейся рядом с телом, находились различные дамские принадлежности, вроде помады и карманного зеркальца, а также деньги, российские и доллары, довольно значительные суммы. Кроме того, там же обнаружились документы на имя Елизаветы Викторовны Каревой, позволившие установить личность потерпевшей.
Преступники не тронули денег и драгоценностей, следовательно, дело было не в ограблении. Каков был мотив убийства, следователь сказать не мог, как не мог ответить и на другие вопросы. По какой причине одинокая женщина поздним вечером, не боясь опасности, приехала в поселок? С кем она там встречалась? Кто убил ее? Кто заказал это убийство? Эти моменты до сих пор оставались непроясненными. Власов допросил многих жителей поселка Горки Ленинские, но ни один из свидетелей не дал толковых, нужных следствию показаний.
А Александр Турецкий получил сообщение, что Елизавета Карева, адвокат Андрея Акулова, убита. По этому поводу стоило побеседовать со следователем, ведущим дело…
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ. ПРОБУЖДЕНИЕ, КОТОРОЕ ХУЖЕ СНА
То ли на почве фильма "Игры разума", то ли в результате того, что Ирина заподозрила дорогого мужа в шизофрении, Александру Борисовичу приснился пренеприятнейший сон. Будто он в Генпрокуратуре на совещании, выступает перед залом, набитым важными шишками, в том числе и из правительства и Госдумы. А еще в зале, в первом ряду, он видит того самого брюнета с усиками под Кларка Гейбла, который в последнее время повадился его преследовать. Турецкий четко знал, что никто, кроме него, брюнета не видит, но также знал и то, что тот на самом деле существует и добивается, чтобы Турецкий перед всем залом опозорился, завалил доклад. Чтобы отвлечь Сашу от доклада, брюнет откалывает всякие смешные и гнусные трюки: становится на голову, машет руками возле ушей, высовывает язык, приспускает штаны, показывая задницу, сизо-белую, как брюхо снулой рыбы… Турецкий мужественно старался не обращать ни на что внимания, но, покончив с докладом, дал себе волю: выскочил из зала и погнался за брюнетом по коридору, такому бесконечно длинному и однообразному, какие встречаются только в архитектуре снов. Брюнет, в попытках спастись от Турецкого, дергал ручки попадающихся по пути дверей, но все они были заперты. Нашлась, впрочем, одна открытая, за которой была комната, заставленная письменными столами, похожая на канцелярию; брюнет влетел туда и, придерживая дверь изнутри, через щель попытался договориться с Турецким:
- Я тут ни при чем: я мелкая сошка… Я ничего против вас не имею… Меня заставили…
- Кто заставил?
- Лучше вам этого не знать…
Сквозь щель было видно, что брюнет в этой служебной комнате не один: за его скрючившейся фигурой сгущались очертания кого-то немыслимого, чудовищного… Будь что будет: лучше смело взглянуть в глаза опасности, чем мучиться неизвестностью. И Турецкий резко потянул на себя дверь. Та подалась неожиданно легко, так что Саша чуть не упал. Но за дверью брюнета не оказалось, и того, чудовищного, там тоже не было. Вместо комнаты - загородный простор, точно на фотообоях: чисто вымытое синее небо с намеком на бледный полукруг радуги, интенсивно-зеленые поля. Но если все так хорошо, откуда этот пронизывающий небеса звук - звенящий, навязчивый? Видно, что-то здесь не к добру: какой-то в этих полях подвох, какая-то ловушка. Едва удержавшись от того, чтобы шагнуть в красивый, но лживый простор, Турецкий проснулся.
Еще несколько секунд по пробуждении звук сохранялся наяву, потом резко прервался. Турецкий, еще не вполне бодрый, недостаточно бодрствующий, чтобы сообразить, что это все приснилось, попытался повернуться на другой бок. Не тут-то было: Ирина Генриховна упорно совала ему телефонную трубку:
- Саша, тебя. Что-то срочное.
- Да! Да, я… Из больницы?.. Отключили искусственную вентиляцию легких?.. - машинально повторял Александр Борисович. Ему казалось, что он по-прежнему спит. Что надо как следует проснуться, и тогда все окажется в порядке. И Игорь Лейкин снова будет жив…
"А в общем, точно мне все приснилось, - думал Саша уже за рулем машины; раннеутренние улицы были еще не запружены пробками, и это единственное обстоятельство, которое радовало. - Те, кто за мной следит, - мелкие сошки; за их спинами скрываются монстры покрупнее. Настолько покрупнее, что способны даже человека в круглосуточно наблюдаемой палате убить, сволочи! А утыкается все в поля Подмосковья. Зеленые, красивые такие поля… Но это на первый взгляд. А на самом деле сплошное минное поле. Не один уже взорвался… Ну, вот как Игорь, мир праху его…"
Несмотря на ранний час, Институт нейрохирургии имени Бурденко уже стоял на ушах. По крайней мере, отделения, возглавляемого Леонидом Сорокиным, это уж точно касалось. В ординаторской, куда набилось много люду, и следственного, и медицинского, шум стоял, будто вороны подрались. В основном "клевали" рыжеволосую девушку в помятом белом халате. Рыжая отчаянно плакала, вытирая слезы то рукавом, то зеленой тряпкой, в которой с трудом можно было опознать хирургическую шапочку.
- А у меня сессия! - навзрыд выкрикивала она. - Я же еще в институте! И тут на полставки ночной сестрой! Никаких сил не хватит! Не отключала я ничего! Я задремала! На час, меньше - не помню! Просыпаюсь, а тут…
Дальше все потонуло в рыданиях.
- Алла Коледова, наша медсестра, - с почти издевательским спокойствием представил Турецкому плачущую девушку Леонид Сорокин. Несмотря на это напускное спокойствие, профессор Сорокин был вне себя от ярости: только убийства ему и не хватало! - Правда, что касается меня, я сомневаюсь в целесообразности ее дальнейшего пребывания у нас в роли медицинской сестры. Если в начале профессиональной деятельности человек с безобразной халатностью относится к своим обязанностям, такому человеку нечего делать в медицине. Медик - это работа жертвенная. Жерт-вен-ная! Что касается меня, я бы счел необходимым сообщить об этом происшествии в институт, где учится вышеупомянутая Алла Коледова…
От этой угрозы Алла моментально прервала свои рыдания и поочередно посмотрела на профессора и Турецкого вспухшими воспаленными глазами, точно спрашивая, неужели они способны так безжалостно поступить.
- Ну, Леонид Никифорович, зачем же так? - успокоительно молвил Турецкий. - Следствие совсем не жаждет крови Аллы… Аллы Коледовой. Пусть учится на здоровье в своем мединституте: зато наверняка больше никогда не заснет на дежурстве. За одного битого двух небитых дают, верно, Аллочка? Тем более я уверен, что она не отключала эту, как ее, систему вентиляции легких. С Аллой мы после поговорим, и, я полагаю, она вспомнит детали, которые могут навести нас на след. А пока я хотел бы осмотреть место происшествия.
Место происшествия уже осмотрел дотошный полноватый опер Валентин Шохин из утро ОВД, а также Ромов и Малютин, которые поспели в институт Бурденко раньше Турецкого. Судмедэксперты взяли пальцевые отпечатки со всех возможных поверхностей, однако этот метод исследования сулил мало надежды: во-первых, на мохнатом шнуре выдернутого из розетки аппарата ИВЛ вообще не могло остаться отпечатков, если убийца потянул за него; во-вторых, убийца мог быть в резиновых перчатках, что для больницы вполне естественно. В остальном осмотр места происшествия не принес зацепок и неожиданностей. И все-таки Турецкий, по старой следовательской привычке, захотел увидеть все собственными глазами. Попутно размышляя о том, что есть основания возбуждать дело по признакам статьи сто пятой Уголовного кодекса - умышленное убийство.
Светало. Скудный клочок пасмурного неба, прорвавшегося меж двумя корпусами, освещал через забеленное до половины окно палаты койку, где бездвижно покоился Игорь Лейкин, ожидая, когда его отвезут в патологоанатомическое отделение на растерзание судебным медикам. Игорь-балагур, Игорь-спорщик, Игорь-жизнелюб… Железная махина, внутри которой по двум стеклянным цилиндрам двигались поршни, заменявшие Игорю легкие, бездействовала.
- Для отключения искусственной вентиляции легких нужно быть специалистом? - уточнил Турецкий у Сорокина, проследовавшего за ним.
- Ничуть, - развел руками Сорокин. - С первого взгляда видно, что этот прибор относится к системам жизнеобеспечения, без него больной умрет. Выдернуть шнур из розетки - на это хватит ума даже у какого-нибудь уголовника.
Турецкий, значительную часть жизни расследовавший запутанные и хитроумные дела, затеянные уголовниками, придерживался лучшего мнения об их умственных способностях, чем профессор, но спорить с Сорокиным не стал.
- А почему вы уверены, Леонид Никифорович, что речь идет об уголовнике?
- А о ком же еще? - поразился до глубины своей завотделенческой души профессор Сорокин. - Уж не думаете ли вы, что мы здесь убиваем пациентов?
- Кто-нибудь из медперсонала легко смог бы…
- Поверьте мне, это исключено. Где угодно, только не в нашем институте! - раскипятился Леонид Никифорович, тряся брыластыми щеками, точно изготовившийся к нападению бульдог. - Здесь трудятся лучшие специалисты, преданные своему делу. Жизнь человеческая для них святыня, они ежедневно спасают людей. Если же вы приняли близко к сердцу то, как я накинулся на Аллу… поймите, это лишь потому, что я желаю ей добра и не хочу, чтобы она считала, что спать на дежурстве - это в порядке вещей. Но весь ее проступок только в этом и заключается! Она не могла бы убить вашего… коллегу. Ни она, ни кто-либо другой. Я представить себе не в состоянии: кто из моих сотрудников мог бы так варварски поступить? И ответа не нахожу. В нашей среде таких злодеев нет и быть не может!
Этот гимн людям, связанным клятвой Гиппократа, не уменьшил скептицизма Турецкого. Однако спорить с Сорокиным он и на сей раз не стал: во-первых, не хватало данных, а во-вторых, Ромов уже давно подавал ему какие-то загадочные и многообещающие знаки обеими руками. Сначала как будто улетал по воздуху, как птица, потом словно бил кого-то по голове…
- Ну ладно, Миша, признавайтесь, что там у вас? - сдался на его жестикуляцию Турецкий.
- Новые фактики, Александр Борисович, - подмигнул Ромов. Судя по этой невинной фамильярности в обращении со старпомом генпрокурора, "фактики" были существенные. - Надо срочно обсудить. Желательно в спокойном месте.
- Самое спокойное место - по-видимому, моя машина. "Жучков" там не водится: час назад последнего прибил… шутка. Но в остальном все верно. Пойдемте.
Надо оговориться, что упрек старшего помощника генпрокурора в недостаточно старательном отношении к делу колол Мишу Ромова и Руслана Олеговича Малютина, как засевшая в горле рыбья кость. Они-то до сей поры себя считали крайне добросовестными людьми! Ну, может быть, звезд с неба не хватают, однако служебные обязанности исполняют честно. Надо, чтобы и высокое начальство в этом убедилось! Ромов так особенно после того достопамятного разговора с Турецким буквально носом землю рыл, стремясь к скорейшему раскрытию лейкинского дела. И отрыл кое-что примечательное…
Так что когда они - Ромов, Малютин и сам Александр Борисович - на самом деле собрались в машине Турецкого, Ромов немедленно, захлебываясь от эмоций, изложил то, что стало ему известно на основании хроники происшествий.
Оказывается, незадолго до… теперь уже, можно сказать, до покушения на убийство Лейкина, подобное нападение было зафиксировано и в городе Домодедово. Там неизвестные изувечили исполнительного директора "Подмосковье-агро" Сергея Грибова. Этот богатый человек был не только крупным коммерсантом. У него имелось хобби в виде издательства средней руки под названием "Эффект". Это издательство выпускало детективные романы, понравившиеся самому хозяину, а также ежемесячный альманах "Российский детектив", в котором наряду с художественными романами печатались документальные повести, рассказывающие о реальных преступлениях, совершенных в России и в странах СНГ…
- Это все лирика, Миша, - окоротил ромовскую поэму Турецкий. - В чем вы видите связь с делом Игоря Лейкина?
- Ну как же! Тот же самый почерк! Сергея Грибова тоже ударили по голове тяжелым предметом.
- Жив?
- Остался жив, но впал в коматозное состояние. Находится на излечении в областной клинике МОНИКИ.