Годвин один стоял у выхода из пещеры, наблюдая, как ливень превращает равнину в море грязи, когда к нему подошел Худ.
- Ты прав, - сказал он, правильно истолковав выражение зачерненного лица журналиста. - Не будь операция "Крестоносец" назначена на завтра, мне бы и в голову не пришло выходить в такую ночь. Роммелю-то все равно, когда мы появимся. Но все завязано на "Крестоносец". Роммель должен умереть. Африканский корпус должен прийти в замешательство, потерять боевой дух. 8-я армия Окинлека уже в движении. Надо вытащить наших ребят в Тобруке.
Он посмотрел на беспощадный дождь, на расползающуюся грязную трясину и закурил сигарету.
- За то и умерли Джеллико с Оксом Бестером - чтобы все прошло по расписанию. Надо идти, Роджер, нравится нам это или нет.
- Мне одно не дает покоя, - сказал Годвин. - Не знаю толком, как объяснить… мне кажется, будто я приношу несчастье. Двое погибли, и каждый раз при моем участии.
Он высказался, и стало легче. Общее нежелание даже вспоминать о судьбе Джеллико и Бестера замучило его.
- Я - дурная примета, Макс. А ты хочешь держать меня при себе. Мне не нравится, что ты будешь отвлекаться на меня, когда все мысли должны быть о деле - мне это не нравится. Все идет совсем не так, как должно было по словам Монка…
- Слушай, Роджер, ни с Джелли, ни с Бестером ты нисколько не виноват. Война есть война. Что-то случается, что-то идет не так. Если бы я брал на себя ответственность за всех, кто погиб по моему приказу… ну, я не могу и не собираюсь. Насчет войны надо знать одну вещь: люди всегда страдают. А ты держись поближе ко мне. Мы выходим вместе, вместе возвращаемся. И отправляемся домой.
Ноги у Годвина болели еще с прошлой ночи. Теперь они вязли в грязи, и каждый шаг превращался в вечность, наполненную болью, проливным дождем и неизменной проклятой темнотой. Хорошо хоть, не приходилось лезть по скальному откосу. Группа Пинкхэма была перегружена взрывчаткой. На время перехода ношу пришлось перераспределить. Темнота усугублялась дождем и скользкой грязью под ногами, порой слышались сдавленные проклятия, да оружие позвякивало о пряжку или пуговицу. От дороги приходилось держаться в стороне, так что им досталась узкая тропа, превратившаяся в грязевой поток. Шли, сохраняя между собой расстояние на штыковые ножны, иначе цепочка бы смялась, что привело бы к катастрофе. Повторялась вчерашняя ночь: канавы, переполненные водой и грязью, заминированные невидимыми камнями, то и дело разверзающиеся под ногами… Знал бы он, что Роммеля так трудно убить… ну, что толку теперь думать.
Стил вдруг поскользнулся или споткнулся, сдавленно вскрикнув, упал ничком и съехал в канаву. Остальные, замерев на месте, ждали.
Залаяла собака - отрывисто, как гончая в своре. Стил стоял на коленях в грязи, не смея шевельнуться. Собака зазвенела цепью. Всего в пятидесяти ярдах.
В хижине загорелся свет, хлопнула дверь, появилась яркая полоска приоткрывшейся двери. Никто не дышал. Человек выглянул в темноту, заворчал на пса. Тот упрямо гавкнул еще раз, но лай перешел в визг, когда хозяин хлестнул его по спине какой-то палкой или жердью. Ударил второй раз, прикрикнул и затопал в дом, тихий шум дождя прорезал хлопок закрывшейся двери. Медленно выдохнув, Стил схватил протянутую руку, вылез на тропу и все двинулись дальше. Худ остановил их, когда тропа вышла к тележной колее - глубоким широким бороздам в грязи.
- Эта дорога ведет прямо в Беда Литториа. До цели полмили. Остановимся перекурить. Примерно в ста ярдах от этой колеи отходит дорожка влево. Она приведет вас к зернохранилищу и динамо. А мы идем прямо до главной площади.
Как только они зашагали по дороге, все переменилось. Годвин ощутил, что теперь они были, точнее, внезапно стали, людьми, идущими на работу. Все изменилось: походка, дыхание, взгляды, которые каждый бросал по сторонам, когда они вошли в разрастающийся полусвет поселка. У самого Годвина сердце билось быстрее, пришла бодрость, вызванная всплеском адреналина. Натянувшиеся нервы отодвинули на второй план холод и дождь. Дождь больше не имел значения. Он продолжался, становился сильнее и холодней, но он не имел значения. Годвин ощущал только напряжение натянутых нервов. Стук сердца. Странно, ему пришло в голову, что сердце колотится так, как колотилось при виде Сциллы. Еще одна черта сходства между войной и любовью.
Пинкхэм собрал свою группу и увел ее к зернохранилищу - самому высокому строению среди кучки домов, составлявших Беда Литториа, или, как ее называли арабы, Сиди-Рафа. У подножия башни виднелось низкое бетонное здание. Издалека оно выглядело неохраняемым. Пинкхэм обернулся к Худу и Годвину, на черном лице блеснула улыбка.
- Просто детские игрушки, сэр, - сказал он. - Встретимся у виллы.
Они двинулись дальше, прижимаясь к линии кедров, кипарисов и эвкалиптов, посаженных вдоль дороги. С колеи перешли на главную улицу, начавшуюся за арабским базаром - навесами и палатками, сбившимися в тени зернохранилища. Ветер трепал пелену дождя и гонял по базарной площади клочки бумаги и ткани. На площади высилось трехэтажное здание prefettura, где располагался суд, полицейский участок и конторы. Здесь же была штаб-квартира немцев. И окна в ней были темными. Посреди площади навстречу дождю бил переполненный водой фонтан. На дальней стороне площади высилась трибуна, с которой однажды произносил речь Муссолини. Большая дорога на Египет пролегла для него прямо через эту площадь. Темнела в стороне белая часовня Богоматери. Священника в ней не было, остался один церковный служка. Худ в своей рекогносцировке не упустил ни одной мелочи. Они бесшумно миновали площадь, держась в тени, приблизились к значительно отстоявшим друг от друга виллам. Все это были современные бетонные дома, выстроенные итальянскими захватчиками.
- Мы на месте, - сказал Худ.
Все собрались вокруг него. Было девятнадцать минут первого.
- Вот эта вилла. А в ней Роммель, джентльмены. Да станет она его последним приютом.
Худ вывел своих людей к проволочной изгороди, окружавшей виллу, и дал знак Коксу, который проворно перерезал проволоку кусачками. Они по одному просочились на травянистую лужайку, с трех сторон окружавшую дом: на траву, проигрывающую безнадежную битву за жизнь и превращающуюся в грязь. Они двигались подобно черным призракам, словно плыли над землей.
Вилла стояла темная и тихая, почти сверхъестественно тихая. Шумел только дождь: впитываясь в землю, стуча в стены, барабаня по натянутому куполу палатки, где в обычное время должен был укрываться часовой. Ткань палатки прогибалась под ветром, вода просачивалась внутрь, тент местами обвисал. Как видно, часовому показалось здесь слишком сыро и он спрятался от непогоды в доме.
Кокс занялся телефонными проводами.
Лэд Холбрук коротко переговорил с Худом и скрылся в тени перед фасадом здания.
Единственный часовой обнаружился у въездных ворот, от которых дорожка вела к стоянке. Он смотрел наружу, в дождь и тьму, время от времени со скуки переходил дорожку и снова возвращался к будке, не намного больше будки уличного телефона. Над въездом висел электрический фонарь. Ветер раскачивал его во все стороны, несмазанные петли скрипели. По улице гоблинами метались тени. Дождь отбивал чечетку по каске часового, между тем как Холбрук скользил вдоль ряда кипарисов, окаймлявших дорожку. Странно было смотреть, как капли падали на каску и отскакивали по дуге, сверкая в свете фонаря.
Вся сцена напоминала приключенческий фильм: Холбрук застыл за спиной часового, словно прислушиваясь. Вот он выдвигается из тени на свет, с ножом в руках. Он двигался быстро, все движения выверены - левая рука мгновенно пережимает гортань, нож рассекает накидку, втыкается между ребрами, и часовой, вернее, уже тело, обмякает. Холбрук опустил его в тени будки и снова исчез во тьме, чтобы почти сразу появиться рядом с Худом. Только тогда Годвин оторвал взгляд от осевшего у ворот тела.
- Не нравится мне это, - прошептал Худ. - Слишком уж все тихо.
Смайт-Хэвен протолкался к нему.
- Не стоит искать поводов для беспокойства, сэр. Все как нельзя лучше. Просто все спят и, вы сами сказали, они нас никак не ожидают.
Худ неохотно кивнул.
- Обойдем-ка сзади.
Он первым шагнул с места, поскрипывая кожаной портупеей с гранатами. Они обогнули дом сзади, проверили пристроенную уборную, тихонько потянули заднюю дверь, оказавшуюся запертой.
- Куэлли, устройся за теми двумя грузовиками и держи заднюю дверь. Если кто-то попробует удрать через нее, убивай их.
Куэлли имел при себе два автомата, портупею с гранатами и два запасных магазина с патронами. Грузовики были украшены значком Африканского корпуса: пальмовым листом и свастикой. Над задней дверью тускло горела лампочка. Как в стрелковом тире.
Худ провел остальных на другую сторону дома, через живую изгородь, к гравийной дорожке. Перед крыльцом стояли три штабных автомобиля.
- Теперь тихо, - предупредил Худ и осторожно вышел на дорожку, из-под прикрытия автомобилей осмотрел дом.
Нижние окна, закрытые железной решеткой, были плотно закупорены от дождя. Дождевые капли с крыши, пролетая три этажа, отрывисто били в землю. Середину фасада закрывала неглубокая веранда. На крыльцо вели каменные ступени, и от них до двери оставалось примерно восемь футов.
Худ взглянул на часы.
- Пора бы им уже управиться с динамо.
- По крайней мере они не нарвались на отпор, - шепнул Стил, - а то бы мы услышали стрельбу.
Дождевой шквал окатил стену и крыльцо. Годвин оглянулся на ворота. Часовой по-прежнему был мертв.
Наконец Худ проговорил:
- Ладно, все-таки скажу. Нутром чую, что-то здесь не так. Слишком тихо. Может, мы вломимся в пустой дом. А может, что-то похуже. Все равно я не собираюсь ждать, пока меня осенит прозрение. Начинаем сейчас же. Декстер, постучи-ка в дверь.
Все поднялись на крыльцо вслед за Декстером. Альф безупречно владел немецким. Он застучал в дверь, резко и нетерпеливо, как стучит офицер, собираясь спустить с кого-то три шкуры. Годвин ощутил в своей руке кольт. Он понимал, что следует собраться и сосредоточиться, но не мог - его пьянило участие в этой игре. Он добился, чего хотел, и его уносило сознание, что он снова с Максом Худом. Наконец-то настоящая война. Он чувствовал, что завершает путь, начатый очень давно.
Альф Декстер все орал, изображая раздраженного фрица. Сообщал, что промок насквозь и требовал, чтобы открыли сейчас же, не то он самолично проделает кому-то лишнюю дыру в заднице.
Дверь открыл немецкий солдат в стальной каске и в накидке.
Декстер ворвался внутрь, отбросив створку двери к стене. Худ протиснулся мимо него, толкая немца перед собой уткнувшимся ему в грудь кольтом сорок пятого калибра.
- Где Роммель? - рявкнул он по-немецки.
За очками в проволочной оправе видны были округлившиеся глаза немца. Парень был высоченный, добрыми четырьмя дюймами выше шести футов, и плотный - он утесом нависал над Худом. При виде вооруженных диверсантов с черными лицами он явно ошалел от страха. Годвин его вполне понимал.
Совершенно неожиданно немец вместо ответа на вопрос обхватил широкой ладонью ствол направленного на него пистолета и с силой оттолкнул его в сторону. Он отшвырнул Худа через узкий коридор, притиснул его к стене с такой силой, что по штукатурке до самого потолка пошла длинная трещина. Дальний конец коридора был неярко освещен. Декстер попытался оторвать немца от командира, но в узком проходе было не развернуться. Солдат был здоровый, как борец в боях без правил, и дрался отчаянно. Он взмахнул толстой, как окорок, рукой, почти без замаха ударил Декстера в лицо. Тот упал. Кровь из носа заливала пол, Декстер задыхался. Худ никак не мог вытащить нож, потому что руки его были прижаты к стене. Вся эта отчаянная яростная схватка уложилась для Годвина в три или четыре секунды. Немецкий солдат вытащил свой нож и готов был расправиться с Максом Худом. Годвин направил свой кольт в лицо немцу - красное, искаженное страхом и бешенством лицо, выпученные глаза, красный как у клоуна нос - и нажал спуск. Лицо исчезло. Взорвалось розовыми осколками и брызгами крови, костей, мозга, которые словно поплыли к свету в конце коридора. Тело, уже мертвое, качнулось назад и рухнуло, перегородив проход.
Худ развернулся и махнул ждавшим снаружи. Левая рука у него от удара о стену бессильно обвисла. Каменный пол был скользким от крови. Они все столпились в проходе: Декстер, Смайт-Хэвен, Холбрук, Стил, Кокс, Худ и Годвин. Слишком много народу. В дальнем конце коридора, освещенная лампой, уходила вверх каменная лестница. Несколько закрытых дверей в стене прохода рядом с ними. Худ махнул Годвину, приказывая вместе с ним отойти к лестнице. Диверсанты смотрели на командира, ожидая распоряжений. Снова настала тишина, прерываемая только свистящим дыханием Декстера, у которого был сломан нос. Они ждали в напряженной готовности, белые на черных лицах глаза стреляли по сторонам - ждали решения своей судьбы. Что дальше? Худ повернулся к Годвину:
- Ни черта мне это не нравится…
Где-то близко громыхнул взрыв. Динамо. Но свет над лестницей горел по-прежнему. На вилле имелся свой генератор.
Худ рывком развернулся к Годвину.
- Они нас ждали, старик. Они подготовились.
И словно эти слова были сигналом к началу действия, двери в коридор распахнулись, из них посыпались солдаты, оружие наготове, рты открыты, гортанные выкрики шрапнелью раскатываются по проходу. Десять секунд смятения, неразберихи, рыка немецких голосов, а потом Макс Худ громко произнес:
- Провались оно все, - и выстрелил.
Немец начал падать, оборвав крик, и тогда воцарился подлинный, совершенный ад. Все вокруг словно взорвалось выстрелами, криками, воплями, безумным шумом, сутолокой, какие и не снились Годвину. К нему спиной пятился Кокс, вздрагивая от отдачи автомата, Годвин увидел, как пули выходят из его спины, словно пальцами вырвав клочья темного свитера, пройдя насквозь, насквозь. Мертвый Кокс опрокинулся навзничь. Худ отбросил в сторону падающее тело и выстрелил в упор в грудь немцу. Пули врезались в стены, пыль заполнила тесное пространство удушливым газом. Почувствовав острую боль, Годвин опустил взгляд и увидел, что гвоздь, торчащий из отколотого куска штукатурки, впился ему в икру. Потом его отбросило на пол, новая боль, словно выхваченной из огня кочергой протянулась по правому боку от подмышки. Он повернул голову, которой едва не упирался в нижнюю ступень лестницы и попытался вдохнуть в себя что-нибудь кроме известковой пыли. Он знал, что умирает. Какой-то частью мозга, унаследованной еще от рептилий, он сознавал, что время пришло, что все будет кончено через минуту или две. Это не было мыслями, он этого не думал. Он просто знал, что знал. Жизнь кончена. Бок болит. Он убил человека. Худ стреляет из автомата. Шум скоро утихнет. Скоро не надо будет беспокоиться о том, что нечем дышать, и вообще ни о чем. Он заморгал от пыли. По лестнице вниз топали тяжелые сапоги. Ему хорошо видны были эти сапоги на каменной лестнице. С подбитой гвоздями подошвой, очень тевтонские сапоги, а следом появился в поле зрения и сам человек: колени, мощные ляжки, рука, опущенная вдоль тела. Рука сжимала длинную ручку ручной гранаты. Ничего не оставалось, как убить его. Годвин поднял кольт и выстрелил дважды. От отдачи боль в боку словно взорвалась. Первая пуля ударила немца в промежность, вторая - в грудь. Он упал на ступени. Граната покатилась вниз и остановилась рядом с Годвином. Он представления не имел, как действует эта чертова штуковина. Схватил за ручку и швырнул обратно вверх по лестнице. Сверху показались новые сапоги и ноги. При виде летящей им навстречу фанаты они развернулись и затопали наверх, но лестница была узкой, а сзади поджимали другие, не понимавшие, что происходит, и все снова стало походить на полицейскую комедию. Смешное было зрелище. Граната взорвалась, сорвав с потолка лавину штукатурки и пробив дыру в задней стене. Взрыв в замкнутом пространстве оглушал. Годвин ощутил на лице жар и уколы летящей каменной крошки, потом в дыру ворвались брызги дождя.
Он поднялся и попытался разобраться, что творится в сорокафутовом отрезке коридора, забитом свалкой тел, блеском ножей, выстрелами, взмахами кулаков. Шла рукопашная. Прямо перед собой он увидел, как Макс Худ выдергивает нож из чьей-то груди. Вой и рычание приводили на ум зверей в клетках зоопарка. Худ, резко обернувшись, поднял автомат и пустил очередь в лампу над головой Годвина.
Годвин ощущал напор тел, пахло потом, кровью, известковой пылью, он чувствовал неповторимый резкий запах выстрелов. Он пробирался вдоль стены, все время наталкиваясь на кого-то. Кто это был, друзья или враги? Различить их в темноте было невозможно. Он слышал автоматные очереди с задней стороны дома, слышал, как кричат люди. Он упал на колени, пополз среди сапог и чужих коленей. Вспыхнул фонарик, за ним второй, лучи зашарили по коридору, как прожекторы, нашаривающие в ночном небе бомбардировщики. Снова прозвучали выстрелы, короткими очередями и одиночными, и перед Годвином, расталкивая сапоги, упало тело. Пуля пробила дыру в горле упавшего и раздробила ему челюсть, глаза моргали. Изо рта торчала вставная челюсть. Это был Смайт-Хэвен. Годвин переполз через него, потому что помочь уже ничем не мог. Пальцы Смайт-Хэвена вцепились ему в ногу, но он уже умирал, из горла хлестала кровь. Годвин преодолел тридцать футов коридора на четвереньках, оскальзываясь ладонями по залитому кровью полу. Осколки штукатурки втыкались в кожу. Ему казалось, что он всю жизнь провел в этом коридоре, хотя умом он понимал, что прошло две, самое большее три минуты с тех пор, как Альф Декстер застучал в дверь и они ворвались в дом, готовые устроить в нем ад и убить Роммеля. Он своими глазами видел, как умирали Кокс и Смайт-Хэвен. Сколько еще мертвы? Он выдернул Кокса из моря и привел его умирать в шумном, полном взрывами коридоре. Дышать было нечем, но и до двери наверняка уже недалеко. Снаружи прогремел взрыв. В грозовое небо взметнулось пламя. Взорвался один из автомобилей - оранжево-красный сполох на черном фоне. Наверняка Берт Пенроз и его ребята вернулись, покончив с динамо. Удар в дверь. Кто-то из немцев в замешательстве бросился из дома. Годвин замер плашмя, тяжелые сапоги прошлись по спине, врезались в копчик. Снаружи, у машин, он увидел человеческие фигуры. "Отличные парни", - подумалось ему. Солдаты Африканского корпуса мелькали повсюду. Не меньше бригады. Диверсанты встретили выскакивающих из дома солдат огнем, те сбегали с крыльца только чтобы умереть на ступенях или на гравийной дорожке. Еще один взрыв, второй автомобиль охватило пламя, горящие обломки взвивались в темное небо, как ракеты фейерверка в ночь на четвертое июля.
Годвин ощутил укол штыка в спину, затаил дыхание, услышал бормотание немца, сквозь сомкнутые веки пробился свет направленного ему в лицо фонаря. Он заставил себя не открывать глаз. Его пнули сапогом. Годвин лежал, как труп. Немец двинулся дальше. Годвин приподнялся на локтях и дважды выстрелил ему в спину.
В коридоре было тихо, бой переместился наружу, где шла - в свете горящих машин - яростная перестрелка. Годвин почувствовал руку на своем плече. А он думал, что никого живого не осталось рядом с ним в темном коридоре.
- А ты не утратил инстинкта убийцы, - сказал Макс Худ. - Оно и к лучшему, черт бы его побрал. Хорошая работа. Та граната на лестнице принесла тебе немало очков.
- Мы собираемся отсюда убраться?