Толпа на ярком солнцепеке сверкала белизной. Игроки двигались, как хорошо смазанные механические фигурки. Годвин немного играл в теннис, но настоящего спортивного матча до сих пор не видел. Он упивался зрелищем, делая мысленные заметки и жалея, что не захватил карандаш и бумагу. Он сидел между полковником Худом слева и юной Присси справа, за ней Клотильда, дальше Клайд и Тони Дьюбриттен.
Худ сказал Годвину, что читал несколько его статей в "Геральд".
- Что вы думаете о Париже, мистер Годвин? Как он вам?
- Для меня это все в новинку. Все равно что жить в романе. Скажу вам правду, я никогда не думал, что бывают такие люди, каких я здесь встречаю. Они живут в мире, где о картинах и литературе стоит говорить, спорить… все равно что попасть в самое средоточие мира. А вам как кажется, полковник?
- Пожалуй, неплохое местечко. Я сам с севера, вырос у границы Шотландии, у Адрианова вала. Естественно, мне не по вкусу такие места… слишком фривольно для такого хмурого типа, как я. Но я учусь… Город Света, да, к нему надо привыкнуть.
- Вы давно здесь?
- Приехал около месяца назад. Но, конечно, бывал и раньше.
- Где вы поселились?
- Мне повезло, я гощу у Тони. У него несколько домов неподалеку от Люксембургского сада. В одном позволил мне пожить. Вполне удобно. Тони - отличный парень. Дочка - это нечто. Очень взрослая для такого ребенка - вы, надо думать, успели заметить по дороге. Думаю, некоторое знание света досталось ей от матери.
Худ замкнулся в молчании, погрузился в ход матча: мучительного, жестокого поединка. В относительной тишине до их мест, расположенных недалеко от площадки, доносился свист мяча, разрезающего воздух от подачи Тилдена. Годвин слышал, как при каждом взмахе его ракетки разом ахают пять тысяч человек. Но Лакосту удавалось отразить большую часть ударов. Он метался по всему корту, то давал свечу, то посылал мяч через всю площадку, то резал прямо через сетку, вбивая мяч к ногам Тилдена. Шла битва между силой и коварством. В конце концов Лакост не устоял, и Тилден выиграл первый сет со счетом 6:4.
- Простите, Роджер, - заговорила Присси, когда Худ выбрался в проход, чтобы перехватить попавшегося ему на глаза старого знакомого. - Вы для какой газеты пишете?
- Для парижской "Геральд". Вы ее читаете?
- Завтра же начну. А о чем вы пишете?
- Музыкальное обозрение, балет, искусство вообще. Вас впервые увидел, когда вы были…
- У Клайда. Я помню. Нам всем очень нравится музыка Клайда. Даже моей матери, если ее удается поймать.
- Клайд - мой спаситель. Он первый познакомил меня с джазом. С него начался мой настоящий интерес к Парижу.
- Moi, aussi. Он превосходный учитель. А скрипичная музыка вам хорошо знакома?
- Все, что я знаю, - что мне нравится ее звук. Очень выразительный.
- Правда? - Ее лицо осветилось, карие глаза снова стали огромными. - Я рада. Я играю на скрипке. Отец и мадам Жаве считают, что я подаю большие надежды. Им хочется видеть во мне вундеркинда, но я для этого уже слишком взрослая. Даже старая. Хотя, если я прозанимаюсь достаточно усердно еще года четыре, я научусь играть… скажем, довольно хорошо. Папа постарался - вместе с мадам Жаве - свести меня за чаем кое с кем из композиторов. Мийо, Сати, Пуленк…
Она заметила его пустой взгляд, прикованный к ее огромным глазам с зелеными искорками в радужке.
- Вы о них даже не слышали, да? Простите, я слишком много болтаю. Папа, когда меня так понесет, называет меня Погремушкой.
- Ну, я, конечно, должен бы их всех знать.
- Могу вам как-нибудь про них рассказать. Хотите?
- Если вы сумеет вытерпеть такого невежду.
Она кивнула.
- А рыбу ловить вы любите?
- Боюсь, мало пробовал.
- Я могла бы рассказывать вам про композиторов на рыбалке. Клайд иногда берет меня порыбачить на Сене. Это здорово. Он разговаривает со мной о музыке, и о рыбалке, и обо всем. Хотите когда-нибудь с нами?
- Ну конечно, обязательно порыбачу.
- А иногда мы обходим прилавки с книгами и гравюрами на набережной. Я ему говорю, что у меня любимое. "Адвокаты" Домье… А в теннис вы играете?
- Ох, да из вас вопросы так и сыплются!
- Извините. Погремушка.
- Да, в теннис немного играл. В колледже… - он пожал плечами.
- Где это?
- В Массачусетсе.
- А где учились?
- Гарвард.
- Клайд говорит, выпускника Гарварда легко узнать, но узнавать-то особенно нечего.
Она усмехнулась, радуясь случаю высказать премудрость, которая, таким образом, не пропала даром.
Годвин засмеялся, чувствуя, что очарован. Ей так откровенно хотелось подружиться.
- Думаю, тут Клайд прав.
Вернувшийся Худ занял свое место рядом с Годвином. Тони Дьюбриттен, перегнувшись через него, крикнул дочери:
- Смотри игру, Присс! Для чего мы сюда пришли? Не отвлекай мистера Годвина. Неизвестно, увидишь ли ты еще когда-нибудь Тилдена, так что присматривайся. Наблюдай, как он подает. Попробуй чему-нибудь научиться.
Его лицо, обожженное солнцем, обрело оттенок красной глины.
- Ладно, папа.
Подтолкнув Годвина локтем, она пробормотала:
- Я никогда не сумею подавать как Тилден, сколько бы ни смотрела.
И склонившись вперед - локти на коленях, подбородок в ладонях - стала смотреть во все глаза.
Мастерство, стремительность перемещений и невероятная реакция позволила Лакосту свести второй сет к ничьей 5: 5. Годвин начал жалеть, что не ведет спортивную полосу, как Билл Ширер из "Трибюн".
- Недурной матч, а? - заметил Худ. - Жарко им там внизу. Вы играете? Всегда приходится искать партнеров. Тони тут не годится. У него мотор сдает.
- Я немного играю.
Присси, оживившись, повернулась к ним.
- Он будет с нами играть? Полковник дает мне уроки. Вы ведь будете, Роджер?
- Ну…
- Всего лишь товарищеский матч, - сказал Худ.
Его загрубевшая кожа разгорелась, шрам на темном лице казался почти белым.
- Ну пожалуйста, Роджер, - упрашивала Присси, заглядывая в лицо из-под широких полей соломенной шляпки, украшенной голубой ленточкой, которая свисала сзади, как хвост воздушного змея.
- Ну что ж, спасибо, я с удовольствием.
Худ кивнул:
- Вот и молодец.
В одиннадцатом гейме Тилден выбил 6: 5. Его пушечные подачи делали свое дело. Лакост отбивал уже не так разительно, не так точно, и Тилден атаковал мощными прямыми, которые словно взрывались, разбивая красноватое покрытие. Он выиграл 7: 5, оставшись чистым победителем двух сетов.
Когда они выбирались со стадиона в толкотне и давке под косыми лучами солнца, бьющими прямо в глаза, у Тони Дьюбриттена стало плохо с сердцем. Годвин с Клайдом и Клотильдой немного отстали от остальных, когда Дьюбриттен споткнулся, навалившись на Худа, с лица сошла горячая краснота, сменившись серым оттенком мокрого цемента. Он вцепился в рукав Худа, колени у него подогнулись. Рот открывался и закрывался, как у выброшенной на песок рыбы. Худ помог ему добраться до скамейки, усадил. Тони сразу обмяк, словно силы окончательно оставили его. Присси опустилась на траву рядом с отцом. Она хладнокровно обыскивала карманы его пиджака. Годвин застыл, уставившись на больного и гадая, не умирает ли он. Пот ручьями стекал ему на рубашку. Худ ослабил ему воротничок и галстук. Присси нашла склянку с пилюлями и, ласково приговаривая, всунула одну в рот отцу. Тот кивнул. Толпа, текущая мимо, замедляла движение, французы, по свойственной этой нации привычке, глазели на них так, будто прикидывали, сколько стоит поставить на то, что Тони выживет. Присси обернулась к зевакам, на миг прорвался ее темперамент.
- Allez, allez! - она замахала на них руками, как крестьянка, отгоняющая цыплят от крыльца.
Собравшиеся дружно пожали плечами и двинулись прочь, словно говоря: "Пусть тогда помирает, нас это не касается". Девочка снова повернулась к отцу. Тот моргал и щурился от солнца, но выглядел уже лучше и взгляд стал осмысленным. Присси подняла глаза на Годвина:
- Ничего страшного. С ним бывает, но он всегда носит с собой лекарство. Тебе лучше, папа? Как ты себя чувствуешь?
- Чувствую себя самым распроклятым дураком, - сказал он неожиданно хриплым и слабым голосом. - Прихватило вот ни с того ни с сего. - Он очень медленно поднял руку, чтобы заслониться от солнца. - Испортил вам день. Чувствую себя дурак дураком.
- Может, вам чего-нибудь принести? - спросила Клотильда. - Попить? Или позвать доктора?
Она смотрела на него сверху вниз, как смотрят на очень близкого человека. Она знала его так, как не знал никто из них, и он улыбнулся ей. Он ей доверял. Он был хорошим клиентом, и это много значило.
- Нет, правда, не надо. Все в полном порядке. Мотор барахлит, знаете ли. Неплохо бы вернуться в базовый лагерь, а, бвана? - он глянул на Худа.
- Поедем вместе, - отозвался Худ. - Присмотрю, чтобы вас доставили на место.
Оглянувшись, он увидел через дорогу, у желтого "роллс-ройса", шофера Клода.
- Годвин, вы бы не сказали ему, чтобы подвел машину сюда? Будьте так добры.
Годвин торопливо пересек дорогу, передал сообщение, а когда вернулся, сияющая Присси смачно целовала отца в щеку.
Клайд подмигнул Годвину.
- Она вертит стариком Тони как хочет. У него сердечный приступ, она сует ему под язык пилюлю… и она уже Флоренс Найтингейл. Ее желание для него закон. Женщины, старик, женщины! Право, хорошо бы парням научиться с ними не связываться.
- А представь, что будет, когда она вырастет?
- Она будет вызывать сердечные припадки, старик!
Девочка отошла от отца, заложила руки за спину, улыбнулась с большим самообладанием, как будто благополучно привела в исполнение некий план.
- Папа сказал, мы можем добраться обратно на bateau-mouche, а полковник поедет с ним в машине. Вы катались на bateau-mouche, Роджер? Это так здорово! Правда, мадемуазель Деверо? Видны все огни Парижа, и еще у них музыка и танцы - пожалуйста, скажите, что поедете с нами!
Она смотрела на Годвина с нетерпеливым ожиданием, как будто сомневалась в его согласии, а для нее это было важно. Все-таки она еще совсем девочка.
- Ни за что не пропущу такого случая, - уверил ее Годвин, - если только отец может обойтись без вас, Присси.
Клайд обнял ее за плечи, встряхнул:
- Я же говорил, это наш человек. Старина Роджер готов подписаться на любое приключение.
Они стояли у поручней, глядя на приближающийся вместе с сумерками Париж. Там и тут проглядывали знакомые приметы города - рыбаки с удочками и лесками, уплывающими в темную Сену, гуляющие в обнимку влюбленные, доносящиеся с танцевальных площадок звуки скрипки и аккордеона. Вдоль всего корабля развешаны были на проволоке цветные фонарики. Они напомнили Годвину китайские фонарики, которыми украшали летние танцплощадки пригородных клубов во времена его чикагского детства. Да не далее как прошлым летом, если на то пошло. Клайд курил сигару, отбивая ритм по поручню.
- Давайте потанцуем, - предложил он, посматривая то на Клотильду, то на Присси Дьюбриттен. - Кто за?
Клотильда, подумав, отозвалась:
- Если ты обещаешь позаботиться о ногах партнерши…
- Сделаю все, на что способен.
Он направил ее от поручней туда, где под скоплением цветных огоньков под табачными дымками танцевали люди. Клайд со своей подругой прекрасно вписывались в эту картину, как пришельцы из времен Лотрека в Мулен-Руж.
- Хотите пройти внутрь? - предложил Годвин, покосившись на девочку.
Присси покачала головой.
- Мне здесь нравится. Это, - она указала в ночь, - само совершенство. Видите, какой месяц? Разве Париж не прекрасен? Я здесь чувствую себя старше, почти взрослой. Отец говорит, у меня старая душа. Хотела бы я понять, что это значит.
Она склонилась на поручень, опустив взгляд к отражению луны в темной воде.
- Ваш отец, он оправится?
- А, да, не волнуйтесь. Хотя рано или поздно какой-нибудь из этих приступов его убьет, да? Но еще не сразу.
- Вы очень умело справились.
Она пожала плечами:
- В сущности, тут нет ничего сложного.
- И как вы разогнали зевак: "Allez, allez!" - это было замечательно. Командный голос. И на меня произвело впечатление. Послушайте, а сколько вам вообще-то лет? Если можно спросить, Присси. Вообще-то это не мое дело…
- Четырнадцать. Я вовсе не скрываю. Сами видите, я слишком старая для вундеркинда. Пять лет назад еще да, а теперь уже поздно.
- Но вам нравится играть на скрипке.
- Ага. Нравится обычно то, что хорошо получается, правда? Мне почти всем нравится заниматься, но это не значит, что я поверхностная. Я ненавижу поверхностность.
Она улыбалась, глаза сверкали, отражая цветные огоньки. Отведя взгляд, Годвин увидел отражения фонариков, танцующие рядом с луной.
- Боюсь, что я все принимаю довольно серьезно. - Она тут же стряхнула минутную задумчивость. - Par example, теннис. Между прочим, не верьте полковнику Худу. Он очень серьезно относится к теннису. Он ко всему относится серьезно - это даже немножко грустно. Он одинок.
Она улыбнулась ослепительной, но не слишком искренней улыбкой, будто пытаясь, как подумалось Годвину, подняться над некой темной стороной своей натуры. Как ей удается держаться на этой грани между ребенком и уже не ребенком?
- Расскажите мне о полковнике, - попросил он.
Она взглянула на него, склонив головку набок.
- Ну, он герой Большой войны. Отцу нравится его общество, и он ему доверяет. Они иногда разговаривают о моей матери. Знаете, что говорит мой отец про полковника Худа? Мне кажется, этим многое сказано…
- Что же он говорит?
- Он говорит, полковник Худ не находит себе места вне войны! Что он только и ждет, когда же где-нибудь начнется следующая, чтобы броситься туда! Что вы об этом думаете?
- Вы правы. Это довольно грустно.
- Он говорит, полковник Худ прирожденный герой. Профессиональный герой, оставшийся без войны. И говорит, нет ничего печальней героя в мире, где не осталось ничего героического. Все равно что остаться без работы и без смысла жизни. Я сама еще не знаю, как к этому относиться. Полковника, конечно, жаль, но и хуже войны ничего нет, так что, кажется, хорошего выхода для него не существует, правда?
В это время вернулись Клотильда с Клайдом, и Клайд завязал разговор с девочкой и молодой женщиной - так их теперь воспринимал Годвин, - то и дело поглядывая на часы, потому что ему надо было торопиться в клуб. Годвин наблюдал со стороны. Кипучая энергия Клайда заражала их, освещала их лица. Впереди вырос Нотр-Дам, сверкающий огнями остров Сите, кафе на Левом берегу…
Клотильда расцеловала девочку в обе щеки, как видно, целиком и полностью переменив свое прежнее мнение о ней. Она собиралась в клуб вместе с Клайдом, а Годвин сказал, что, может быть, подойдет позже, и остался стоять с Присси перед высящимся на том берегу Нотр-Дамом.
- Куда вы теперь?
- О, мне надо домой, посмотреть, как папа.
- Где вы живете?
- Там, у Люксембургского сада.
Она махнула рукой.
- Так я провожу вас домой, мисс Дьюбриттен.
- Вы очень добры, мистер Годвин.
Она улыбнулась ему довольно легкомысленно. Такая смуглая, так похожа на маленького зверька с огромными бархатистыми глазами.
Годвин нашел такси, и они ехали молча, глядя, как бурлит жизнь вокруг кафе и на улицах. Годвин до сих пор не встречал девушек ее типа. Он думал, что имеет в виду ее внешний облик, но на самом деле подразумевал и все остальное. И она была так дьявольски молода. Крошка, совсем ребенок, если подумать. Однако в ней было это. Когда он несколько лет спустя познакомился с Энн Линдберг, его поразила - почти до боли - ее темная, нежная красота. Она была похожа на редкостного пугливого зверька, и Роджер не сразу осознал, что Энн Морруа Линдберг напомнила ему Присциллу Дьюбриттен и была почти так же красива.
Когда они остановились у стены, огораживавшей двор особняка, она пожала ему руку и сказала:
- Доброй ночи, мистер Годвин, и большое вам спасибо.
- Доброй ночи, Присси.
- Ох, если б вы знали, как я ненавижу это имя - Присси! Не имя, а прямо характеристика! Правда, невыразимо ужасно?
- Вовсе нет…
- Вы просто по доброте возражаете. Ну вот, я уже думала: Присцилла… Это уж не имя, а стихийное бедствие. Что вас рассмешило?
- Ваша манера выражаться. Невыразимо ужасно! Стихийное бедствие!
- Это оттого, что я все время провожу со взрослыми. Я совсем не умею ладить с детьми. Вот хорошо бы подружиться с Клотильдой… но… да, мое имя. Я, по-моему, придумала. Как вам понравится Сцилла? На мой слух, звучит. Сцилла Дьюбриттен? Неплохо? - Она выглянула из-под полей шляпки. - Скажите, что вам нравится.
- По-моему, красиво, - сказал Годвин.
- Ох, я так рада, что вам нравится! Вы такой чудесный новый друг.
Она порывисто привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку, одной рукой придерживая шляпу.
- Вы и сами ничего себе, - сказал он.
- А послушайте, как сочетается с другими именами… - Он уже понял, что она собирается его поддразнить. - Ну-ка, попробуем: Сцилла Годвин? Или Сцилла… Худ? Или Сцилла… Расмуссен… - Она не выдержала и расхохоталась. - Ой, нет, последнее совсем не годится!
Все еще хихикая, она скрылась за дверью, и Годвин услышал, как задвигается засов.
Он уходил от дома Дьюбриттенов легкий, глупый и счастливый, насвистывал и смутно видел будущее в розовом свете, как розоватое сияние за силуэтами крыш и деревьев. Ему хотелось остаться наедине с надеждами, и он передумал присоединяться к кампании в "Толедо": ему не хотелось музыки и, по правде сказать, не хотелось видеть Клотильду и рисковать, что домой придется возвращаться с ней. В эту ночь ему совсем не хотелось рисковать: день был великолепен, и ему хотелось сохранить это чувство на ночь.
Как выяснилось, его надеждам не суждено было исполниться.