- Хватит с меня и простого джина, Питер, - сказал Худ.
Сцилла передала малышку санитарке.
- Дилис Элленби, запомните? И как вас зовут?
Она внимательно выслушала ответ.
- А как мне с вами связаться?
Санитарка снова что-то ответила. Сцилла сказала:
- Тогда я завтра позвоню вам по этому номеру. Миссис Элленби только что погибла. Я хочу удостовериться, что с ее дочкой все хорошо, понимаете?
- Конечно, мисс Худ.
- А если я вас не застану, вот мой домашний номер. Если меня не будет дома, можете передать через служанку. - Она назвала санитарке номер телефона. - И большое вам спасибо, что вы здесь. Я уверена, если бы миссис Элленби знала, ей стало бы намного легче.
Опускался холодный туман. В двух кварталах от них горел "Мяч и Обруч". Санто Коллс предлагал жертвам налета кофе и сэндвичи. Его повара уже выносили простые тарелки и кипятильники для импровизированной полевой кухни, устроенной из положенных между стульями досок. Кобра, прихлебывая из винной бутылки, одобрительно кивнул. В дверях показался Монк Вардан, не без труда удерживавший в равновесии огромное блюдо с сэндвичами.
- Вот чего я достиг, - произнес он. - Официант! Сбылись мои самые честолюбивые мечты.
- Нашли свое место, а? - сказал ему Кобра и вместе с Максом скрылся в своем старом заведении.
По улице брел Клайд Расмуссен. Каждой рукой он обнимал по девушке. Из кармана его двубортного пальто высовывался и волочился по мокрому мусору длинный хвост шарфа.
Вардан заметил Сциллу с Годвином, бросил взгляд на свое блюдо:
- За мои многочисленные прегрешения, - сказал он и повернул обратно.
Коллс выкрикивал распоряжения в его удаляющуюся спину. Сцилла остановилась в проеме двери на дальней стороне улицы. На лице у нее блестели капли измороси. Она за рукав втянула Годвина в тень и провожала глазами Вардана, пока тот не скрылся.
- Ты рассказал о нас с тобой Монку? Не знала, что вы так дружны…
- Нет, конечно, нет, - солгал Годвин.
- Я рада, - сказала она. - Монк сплетник.
- И не думай, - сказал он.
- Ты скучал по мне, милый? Ты умираешь от тоски по мне? - Ее маленькая рука пробралась в его ладонь, глаза блеснули, отразив пламя. - Я больна без тебя, Роджер. Я так тебя хочу… я засыпаю с мыслью о тебе, и вижу тебя во сне, и просыпаюсь, думая о тебе… Ох, как это с нами случилось?
- Ты говоришь, как с экрана, - заметил он, коснувшись тыльной стороной ладони ее щеки, нежной, как пух. - Где бы нам встретиться? Я хочу оказаться с тобой в постели.
Негромкий взрыв прозвучал где-то еще, за несколько кварталов.
- О, мой любимый, милый…
- Видишь? Совсем как в кино. Мой ми-лый…
- Ты тоже зовешь меня милой.
- Знаю. Из-за тебя и я начинаю говорить, как в кино. Слышали бы наши в Айове, их бы стошнило.
- Ну, мы не в Айове и вряд ли туда попадем, так что, пожалуйста, не ворчи. Теперь, Роджер, насчет встретиться - я об этом и хотела сказать - завтра я уезжаю в Стилгрейвс.
- Довольно неожиданно, не правда ли?
- Не сердись, милый. Я и к Хлое рвусь. Ей через несколько дней исполняется три. Я обещала, что мамочка приедет к ней на праздник. Стилгрейвс - довольно мрачное и унылое место для ребенка. Ты ведь понимаешь, Роджер? Ну, скажи, что понимаешь…
- Конечно…
- Я буду думать о тебе.
Он вздохнул:
- Мне будет тебя чертовски недоставать.
- Пожалуй, кончится тем, что я загоню тебя в постель с одной из ваших девиц с "Би-би-си"?
- Загонишь… скорее, забьешь, как шар в лунку.
- Ты шутник… только эту шутку я слышала от отца в годовалом возрасте.
- Невероятно! В таком возрасте мало кто и говорить начинает, не то что шутить.
- Мне был год, глупыш, а не отцу.
- Тогда у тебя потрясающая память, - пробурчал он.
- Я тебе напишу. А теперь поцелуй меня, милый.
- Макс увидит…
- Поцелуй меня, Роджер.
Через неделю он получил из Стилгрейвса письмо.
Так больше невозможно, верно, милый? Это убьет нас обоих. Все всегда оказывается не вовремя, да, любовь моя? Должно быть, просто мы оба не созданы для предательства. Правда, это было бы забавно - если бы оказалось, что мы оба для этого слишком хорошие? Давай попробуем проявить благородство. Я тебя люблю.
Сцилла
Закончив читать, он сел у окна своей квартиры и стал смотреть на Беркли-сквер, мрачную и унылую в холодных предвечерних сумерках. Вечером ожидалась бомбежка. В полночь у него эфир. Надо писать репортаж. Но в голове у него было пусто, а на душе - безутешно. Он задумался, как назвать то, что он чувствовал, и тут ему вспомнился разговор с Монком Варданом в ночь, когда разбомбили "Догсбоди", и он понял, что с ним происходит. Монк сказал тогда, что это самое обычное дело и что придет и его очередь. Ну, вот она и пришла. Роджера Годвина предали.
Глава вторая
Год спустя
Годвин бросил трубку и сказал:
- Дрянь!
Он сказал это громко, и слово долго металось в тесной комнатушке, прежде чем укатиться прочь и замереть. Жаль, что нет окна, а то бы он что-нибудь вышвырнул. Господи, где же Сцилла?
Он встал и бросил большой дротик в мишень с портретом Гитлера, присланную кем-то из министерства авиации. Дротик отскочил от нелепых усишек фюрера и вскользь задел Годвина по ноге. "Боже милостивый, - думал он, - если Ты слышишь, почему Ты меня попросту не убьешь? И покончить бы с этим. Поганый был день… Твой смиренный слуга вполне готов отчалить…" Господь, как обычно, не услышал или решил еще поиграть с ним. Шла игра в кошки-мышки, и Годвин хорошо знал, кому выпала роль мышки. А может, Бог в эти дни просто слишком занят: растит Каина на восточном фронте. Бог проявлял непоследовательность. Полагаться на него не стоило. Не свой брат - Бог.
На столе Годвина, в сырой и жаркой утробе "Би-би-си", валялись клочки и обрывки репортажей, подготовленных им для обеих вечерних трансляций: на Англию и на Америку. Кроме того, он пытался набросать кое-что про запас. Он слишком долго просидел в душном кабинете. Промокшая под мышками рубашка липла к телу, глаза жгло, и горло саднило от горячего воздуха и сигаретного дыма. Он нагнулся, нашел на полу дротик и аккуратно - сознательно взяв себя в руки - снова швырнул его в Гитлера. Стрелка воткнулась - едва-едва - под левым глазом, качнулась и обвисла, как спящая летучая мышь в свете фонарика. Скоро свалится. Та самая гравитация, о которой ему столько толкуют.
Он вытер мокрый блестящий лоб рукавом рубашки. В этих под-подвальных помещениях вечно что-то неладно с отоплением. То слишком холодно, то слишком жарко. Он схватил телефонную трубку и в который раз вызвал по междугородному Корнуолл. Пока ждал, напевал "Соловей поет на Беркли-сквер", вспоминая те дни, когда он думал, что название произносится "Беркли", как прочитали бы у них в Айове, а не "Баркли". Он слабо усмехнулся воспоминанию. Телефон на том конце провода все звонил. Уже поздно. Куда они могли подеваться? Он наконец уронил трубку на черные рычаги и невидяще уставился на свои обрывочные записки. Не стол, а кошачий лоток. Надо навести порядок.
Он знал, что Сцилла вместе с Хлоей уехала в Корнуолл, к леди Памеле Ледженд, чтобы отпраздновать - если это слово тут уместно - свой двадцать девятый день рождения. Он не слишком представлял отношения между Сциллой и ее матерью, но подозревал, что атмосфера там возникнет довольно ядовитая. Ему хотелось поговорить с ней, услышать ее голос, который он никогда не умел описать, а просто любил слушать. Голос, то низкий и гортанный, то звонкий и отчетливый. Может быть, это был голос актрисы, может, она нарочно вырабатывала его. Ему хотелось сказать ей, что он думает о ней, любит ее и желает ей счастья в день рождения. Ему хотелось сделать для нее в день ее рождения то, чего он ждал бы от нее. Она, конечно, никогда этого не сделает, но уж такова жизнь. Во всяком случае, как это похоже на нее - вдруг исчезнуть. Но где же она может быть? Леди Памела более или менее прикована к дому. Конечно, там есть Фентон, которого Сцилла считает самым старым дворецким и мажордомом в христианском мире, и еще сиделка… Как же это их никого нет? Может, Макс нагрянул и всех куда-то утащил? Нет, такое слишком трудно себе представить. Так что же там происходит?
Весь этот год после бомбы в "Догсбоди" отношения между Сциллой и Годвином оставались мучительными и запутанными. Они стали любовниками, вместе переживали взлет к вершинам чувства - честно говоря, сказано вполне в ее стиле - в самых неподходящих местах, например в Каире. Они предавали человека, который доверял им обоим. И как-то они это выдерживали. Когда лучше, когда хуже. Годвину тяжело давалась роль "другого мужчины". Роль предателя по отношению к другу, к Максу Худу, очень напоминала кислотную ванну, разъедавшую совесть до голой белой кости. Но он все равно не мог отказаться от Сциллы. Они держались, хотя Годвин часто не понимал, что происходит, и вынужден был бессильно ждать чего-то, что от него не зависело.
Такую цену приходилось платить за любовь к Сцилле Худ.
Годвин закончил репортаж для британского вещания и вышел из студии. До трансляции на Америку оставалось пять часов. Он умылся, сменил рубашку и галстук и, втиснувшись в свой кабинет, обнаружил сидящего на краешке стола Гомера Тисдейла. Гомер перебирал письма и телеграммы, заметки и разнообразные секретные сообщения, предназначенные Годвину лично. Гомер Тисдейл встал, не отрываясь от чтения, и заговорил:
- Богом клянусь, Рэй, просто не верится, до каких секретов ты умудряешься докопаться. Похоже, тебе прямая дорога в Олд Бейли. И за решетку. Тебе там не понравится, Рэй. И где ты это все берешь?
Уставившись на Годвина, Гомер Тисдейл поправил на носу очки в роговой оправе. Он был коренаст, хорошо сложен, моложе сорока, костюм от "Дивлина и Месгрейва" из Оксфорда, обувь от "Брасуэлла и Джонса" из Эдинбурга, рубашка - "Томас Пинк". Лицом он был - точь-в-точь бассет. Невыразительный голос и открытый взгляд выдавал уроженца Индианы. Он принадлежал к тому типу американцев, чьи манеры и стиль мгновенно завоевывают доверие и симпатию англичан. В его присутствии невозможно было усомниться, что честность - лучшая политика. Похож он был на очень большого пса в штанах. В Лондоне Гомер числился видной фигурой, и не в последнюю очередь за счет того, что был знаком с Роджером Годвином. И со Сциллой Худ, если на то пошло. И с Арчи Петри. И с Клайдом Расмуссеном. Список был длинным, но такие люди умеют создать впечатление, что вы для него - единственный в мире клиент. Он был адвокатом, банкиром, опекуном, представителем и агентом нескольких людей, чьи имена были у всех на устах. Внимание, с каким он относился к делам своих клиентов, подкреплялось умением рационально мыслить, деловой хваткой, пренебрегать которой было небезопасно, и верностью, посрамившей бы Дамона и Пифия.
Годвин хлопнул его по широкому плечу.
- У меня свои источники. Кое-что просто обнаруживается в почте. Не стоит так беспокоиться. Смотри веселей. Подумай вот о чем: Гитлер мог бы уже прогуляться по Риджент-стрит и отобедать в "Кафе Ройял" - но, как ты заметил, этого не случилось. Так что дела могли быть хуже.
- Беспокоиться - моя работа, Рэй. Я без нее пропаду - ты мне и платишь за то, чтоб я о тебе беспокоился. Господи, нынче здесь адская жара. Ты замечаешь, как жарко? Очень славный эфир, между прочим. Вдохновляющая тема. Все дурные новости вывернуты наизнанку.
Говоря, он кивал снизу вверх, словно голова его была насажена на какой-то маховик, между тем как сам он, чуть откинувшись назад, скашивал на вас глаза вдоль носа.
- Вдохновлять - моя работа. Если в России победят немцы, то с точки зрения глобальной войны это ничего не решает. А вот если иваны разделаются с немцами - войне конец. - Годвин сложил и перекинул через локоть свою полушинель, повесил на руку зонтик-тросточку. - Это точно. Я сам слышал за обедом от Сирила Фолза из "Таймс".
- А, да, в "Савое". Я вас там видел. Ты пробовал их заливного угря? Превосходно. Это надо понимать как "нет"? Ну, - он тяжело вздохнул, - думается, он вполне сойдет.
- Я думал, ты уже съел его за обедом.
- Да нет, твой репортаж. Немного оптимизма для разнообразия не помешает. И кстати, у меня для тебя хорошая новость.
Гомер завертелся, силясь влезть в свой дождевик в комнате, которая была ему мала на три-четыре размера.
Годвин не без труда поймал его за плечо.
- Что, руководство радиокомпании одобрило идею моего присутствия на борту бомбардировщика над Германией?
- Слушай, давай разберем все по пунктам за ужином. Я угощаю.
- Будь честен, ты каждый раз ставишь свое угощение мне в счет.
- Рэй, ты циник и страдаешь подозрительностью. Временами я опасаюсь за твою бессмертную душу. В "Догсбоди"?
Они поднимались по винтовой лестнице к свежему и, разумеется, сырому воздуху Лондона.
- Куда же еще?
Столик был задвинут за угол камина, частично отгорожен от остального зала. Как правило, его приберегали для влюбленных, но сегодня Питер Кобра только глянул на лицо Годвина и чуть заметно кивнул ему, точь-в-точь как кивают в Сотсби, покупая Ренуара. Он умел распознать, когда человеку хочется кому-нибудь врезать. Относительная изоляция за угловым столом представлялась вполне уместной.
- Постарайтесь не опозорить мое почтенное заведение, - пробормотал Кобра.
- Прошу прощения? - Гомер едва не застрял, протискиваясь в кабинку. Галстук его болтался в полудюйме от огонька свечи.
Годвин спас галстук Гомера от пожара.
- Он чует, что во мне нынче вечером кипит желание поскандалить. Принесите нам чего-нибудь крепкого, Питер, на случай, если мне понадобиться плеснуть в рожу этому типу.
- Принесу, пожалуй, сразу целый кувшин, - пробурчал Кобра и пропал с глаз.
- Так слушай, Рэй, - заговорил Тисдейл, поспешно предпринимая фланговый маневр, пока дела не пошли в разнос, - взгляни на это с точки зрения начальства. Ты - ценное имущество.
- Вроде выгодных акций? Или фьючерсной кампании по разведению сои?
- Они не хотят, чтобы тебя убили.
- Считается, что я - военный корреспондент…
Будь Кларк Гэйбл военным корреспондентом, разве он так проводил бы время? Сцилла однажды сказала ему, что он выглядит увеличенной копией Кларка Гэйбла, если, понятно, не считать усов и не считать больших ушей, а он сказал, что это как раз и значит, что он вовсе не похож на Кларка Гэйбла. Без усов и ушей, что от него останется? Ну, она тогда напомнила ему о бровях, озабоченно сходящихся иногда к переносице, и о той ямочке на подбородке. Понятное дело. И улыбнулась ехидной своей кошачьей улыбкой - улыбкой, которую знали все и каждый - видели крупным планом на экране в темном зале.
Гомер говорил:
- С их точки зрения ты не военный корреспондент. Иностранный, да, но не военный. Прежде всего, Соединенные Штаты - не воюющая страна. Для тебя, может быть, разница неуловимо тонка, но ее отлично ощущают люди с Мэдисон-авеню. Присмотрись к тем солидным чекам, которые ты получаешь дважды в месяц. Там стоит их подпись. Взгляни на это как на геометрическую задачу: вот ты, вот чек, вот твое начальство. Соедините точки.
В последовавшем за этим молчании Годвин ощутил, что либо он заставит Гомера прекратить разговор в стиле диктора кинохроники, либо прикончит его голыми руками. Появился Кобра с двумя очень большими порциями мартини.
- Пока все более или менее… - пробормотал он и скрылся.
- Гомер, - тихо проговорил Годвин, - меня до глубины души трогает забота руководства, то есть забота обо мне американского газетного синдиката и, надо полагать, "Нью-Йорк трибюн" в том числе. Совершенно очаровательные люди: дети, собачки, домики с лужайками в Ларчмонте и Рае. Но они, кажется, не совсем понимают, что здесь происходит. Тут, видишь ли, идет война. Ты, вероятно, заметил?
Гомер Тисдейл ухмыльнулся:
- Слушай, я заметил войну и уверен, что они…
- Мне полагается ее освещать. Если я не буду говорить о войне, меня поднимут на смех. "Может, бедняга Годвин ее потерял?" И скоро предпочтут слушать не меня, а Рейнолдса и Мюрроу. И кончится тем, что мне перестанут посылать чеки. И твои услуги тогда понадобятся мне разве что чтобы включить газ. Слушай, может, они ни разу толком не слышали моих репортажей и не читают мою колонку? Может такое быть? Что скажешь?
- Брось, Рэй, ты прекрасно знаешь, что они ни единого слова не упустили. - Он улыбнулся самой веселой улыбкой, на какую только способна унылая морда бассета. - На всех островах у твоей программы новостей самый высокий рейтинг, выше чем у Гейба Хиттера, у Рэя Свинга и у Ганса Кальтенборна… Ты великий человек, почти как… Амос с Энди! - шепотом закончил он.
- Содом с Гоморрой! Яичница с ветчиной! Тебе пора расслабиться, Гомер. Еще немного, и ты начнешь принимать пилюльки от несварения, следом от печени…
- Рэй, у нас серьезный разговор.
- Ладно, Гомер, попробую объясниться еще раз. Если бы… я говорю, если бы Амос с Энди вздумали прокатиться в Берлин на бомбардировщике и сделать об этом программу - тогда бы я согласился, что у нашего радионачальства есть свой резон. Но ни Амос, ни Энди не рвутся в бомбардировщик…
- И очень разумно поступают!
- А вот я рвусь. Понимаешь? Никому нет дела, что скажут о бомбардировках Берлина Амос с Энди, или Фиббер Макги и Молли, или Эдгар Берген, или Чарли Маккарти. Это моя тема! И министр авиации дал мне добро. И командование бомбардировочной авиации согласилось, что я-то им и нужен. Я должен участвовать в этом рейде. Мне надо увидеть, как горит Берлин. И рассказать об этом. Я хочу, черт побери, всколыхнуть Америку.
- Ты хочешь, дружок, - произнес Гомер размеренно и певуче, как принято у них в Индиане, - втянуть Америку в эту войну. Я правильно понял?
- Ты заговорил как изоляционист, Гомер.
- Я-то не изоляционист, но изоляционистов хватает. Может статься, что и на радио не все разделяют твое стремление втянуть Америку в войну. Возможно… - он передернул плечами, - даже сам Гектор Крайтон…
- И черт с ним. Все, что я делаю, я делаю ради того, чтобы расшевелить Америку. Это мой бой в этой проклятой войне.
Годвин сделал длинный глоток и сразу почувствовал, как пробрал его плимутский джин.
- Ты мне вот что скажи, Рэй: неужто тебя не пугает до холодного пота одна мысль о рейде на Берлин?
- Еще как пугает. Всякий испугается, если он не полный болван.
- Ну и чего же ты так рвешься участвовать?
- А вот этого нашему начальству и не понять. Это называется совестью. Я чертовски неплохо нажился на этой войне. На этой войне я сделал себе имя. Как Драно и Санифлаш, или те же Амос с Энди…
- Ты и до войны был знаменит, Рэй.
- Но не так. Я только и прошу разок отпустить меня с бомбардировщиками…
- Я бы струсил. Но я тебя понимаю. Ты - человек чести, Рэй, я всегда это говорил.
- Ты и сам хороший парень, старина Гомер, кто бы что ни говорил.
- Я хороший парень, хотя иной раз, сдается мне, ты этого не замечаешь. О, официант, еще по одной. Да, я чертовски хороший парень. Слишком уж верный, вот беда.
Он вздохнул, и капля пота сорвалась ему на воротник.
- Только вот, Рэй, не твое это дело - втягивать Америку в войну. Радиовещание не для того существует…
- А, вовсе ты не хороший парень. Беру свои слова обратно.