Она шептала ему в ухо, щекоча губами кожу. Потом отодвинулась, чтобы заглянуть в глаза.
- По-моему, я отлично держусь, - шепотом же ответил Годвин, - учитывая, в какой я форме.
- Я не жалуюсь, - промурлыкала она, прижимаясь к нему.
Он откинулся на спину, вытянул руки за голову, придерживаясь за деревянное изголовье кровати. Она оседлала его, склонилась вперед, покачалась немного, впуская его поглубже в себя. Волосы липли ей на лоб. Он приоткрыл губы, и в рот ему скользнул тугой сосок, и он всосал в себя пот с ее груди, услышал ее стон и влажное чмоканье ее тела. Вкус ее груди на миг воскресил в памяти Каир, и он оттолкнул ее от себя, а она проговорила задыхаясь:
- Еще немножко…
Он держался, пока мог, но в конце концов сдерживаться стало невозможно, и она стала целовать его, тихонько постанывая у его губ, и он выпустил жесткое изголовье и крепко прижал ее к себе, чувствуя под ладонями скользкую от пота спину.
Она вытянулась на нем, набросив на спину угол покрывала, прижимая его своим телом, словно опасаясь, что он сбежит. Прошло немного времени, и ее тело напряглось, и все началось заново. Он слышал, как скрипит на ветру вывеска гостиницы, видел отблеск уличного фонаря на забрызганном каплями окне. Она тянула его к себе, но он уже вспомнил фонарь, раскачивающийся на ветру в дождливую ночь, и одинокого часового под ним…
Час спустя они, завернувшись в шерстяной плед, стояли рядом у окна, всматриваясь сквозь капли в вымытый дождем дворик "Красного льва".
Голые стебли плюща под ветром шевелились, словно змеи, какая-то веточка постукивала по стеклу. Камни мостовой блестели, как галька на дне ручья.
Сцилла прихлебывала выдохшееся шампанское из припасенной ею для такого случая бутылки. Они откупорили ее, прежде чем лечь в постель, и теперь на дне оставалось совсем немного. Восторг, всепоглощающее эротическое наслаждение, обретенное ими в возобновлении телесной близости, тоже остывал, но другая, пусть не столь радостная близость, стала только сильней.
Годвин в безрассудном стремлении продлить эту минуту сказал, что любит ее.
Она мимолетно улыбнулась, плотнее завернулась в плед, вздрогнула:
- Подумай, как уютно стало бы здесь, если бы огненное слово - слово, оживляющее то теплое рыжее существо, без которого не можем обойтись мы, горожане, - если бы огненное слово проникло в темные глубины Англии.
- Ты замерзла.
- Первый раз угадал.
- Шестое чувство подсказало.
Она села на кровать, откинулась на подушку, спрятала под одеяло ступни и колени.
- Как ты после того падения? Не ушиб голову?
Она взяла его за руку.
- Нечего ушибать. Сплошное железо.
- Какой ты дурачок. Теперь всю жизнь будешь сыпать глупыми шутками.
- Тогда начинай к ним привыкать.
- Наверняка Монк Вардан говорил не всерьез. Ты - нацист! Подумать только!
- Ну, выглядело это вполне серьезно.
- Кстати, у меня тоже небольшая проблема, - сказала она.
Он почувствовал, как сердце вздрогнуло в груди, словно запнувшись.
- Что за проблема?
- Слушай, я понимаю, как глупо это выглядит, но… помнишь письмо, которое подбросили тебе на квартиру? Насчет нас, и что собирается сделать отправитель, если…
- Я стараюсь не забывать об угрозах подобного рода.
- Милый, постарайся не подражать героям пьес-однодневок. Я тебя очень люблю, правда, люблю, но высокопарный тон так быстро приедается…
- В таком случае придется мне покончить с собой. Все прогнило, ничего веселого в жизни не осталось, и другого выхода нет. Так лучше?
- Немножко. Так вот, я думала о том письме…
- И?
- За мной следят. Наблюдают. Я ночью видела человека, наблюдающего за домом. И уверена, что он уже попадался мне на глаза у театра, после спектакля… Уверена. Так что, пожалуйста, не говори, что мне мерещится.
- Давно ты заметила?
- Примерно три недели.
- Примерно тогда, когда я стал подавать признаки жизни?
Она кивнула:
- Потому-то я и вспомнила про письмо. Пока ты был в коме… ну, в том состоянии ты вряд ли смог бы ко мне вернуться. А когда ты очнулся… ну, ход моих мыслей можешь проследить сам. Это стало просто вопросом времени.
- Но кто мог знать, в каком я состоянии? Что я прихожу в себя?
- Каким-то образом люди всегда узнают.
Сцилла беспомощно пожала плечами.
- Кое-кто, конечно, знал. Знал Монк…
- Какое ему дело, что мы с тобой…
- Вообще-то его это касается больше, чем кажется с первого взгляда.
- Ох, ничего не понимаю!
- Слушай, Сцилла, давай подумаем. Они считают, я в ответе за смерть всех участников операции. И в первую очередь Макса.
- Ты с ума сошел! Или кто-то другой… Этот ужасный Вардан, он, верно, рехнулся! Не могут они серьезно так думать, Роджер!
- Ну, меня они успели основательно напугать. Джек Пристли меня предупреждал. Почти прямо сказал: им нужен козел отпущения. И я же тебе рассказывал, Монк признался, что тут замешана политика.
- Но почему именно ты?
- Я единственный, кто остался в живых. Они убеждены, что немцам кто-то шепнул словечко. Значит, должен существовать шпион. На них оказывают давление, вынуждают найти шпиона. Я как раз подхожу.
- Просто потому, что тебе посчастливилось выжить?
- Не только поэтому, любимая.
- Что ты хочешь сказать?
- Монк знает, что у меня была причина желать смерти Макса.
- Ох, только не это…
- Ты.
- Ох, нет, Роджер! Значит, он это серьезно, да? Чудовищно…
- Да, чудовищно.
- Ты уверен?
- Он намерен побеседовать со мной о Каире. Хочет вернуться к началу.
Она протянула к нему руки.
Жидкий, водянистый солнечный свет, бледный, как брюхо камбалы, просачивался в высокое окно. Эта комната, как видно, служила прежде парадной гостиной. В госпитале ее называли "допросной комнатой". Годвин познакомился с допросной, едва встал на ноги и смог ходить по коридору. Все проделывалось весьма культурно. Даже чай подавали на серебряном сервизе. Немецких шпионов - далеко не всегда немцев, но наверняка шпионов, если верить ходившим по госпиталю сплетням, - приглашали сюда и предлагали чай, сигару или бренди в надежде, что они расслабятся, размякнут и расколются. Никто точно не знал, срабатывает ли этот метод, но, по крайней мере, никто не слыхал, чтобы из гостиной доносились крики боли.
- Вы не против, если к нам присоединится молодой Престонбери, Роджер? Наш летописец Престонбери, хранитель свитков, он просто черкнет пару заметок для памяти. Протокол должен вестись, вопреки всем ужасам…
- Мне нет никакого дела до молодого Престонбери. Пусть остается или уходит - мне все равно.
- Хорошо, хорошо. Отлично. Ну, вы удобно устроились? В головушке больше ничего не стучит? Нам больше не нужны эти маленькие происшествия, сын мой. Так можно начинать?
Годвин смотрел на него во все глаза. Перед ним был тот же прежний Монк, но Годвину казалось, что он впервые видит этого человека. Да, игра света, как говорится. Он все вспоминал Пристли. Всякий раз, когда ему становилось трудно поверить, что все это происходит с ним наяву, он вспоминал весельчака Джека Пристли.
- Давно можно начинать, Монк.
- Так, если меня не подводит память, - произнес Монк Вардан, - вы побывали в Каире дважды. Первый раз - в конце весны или в начале лета 1940-го. Война еще толком не начиналась, да? Но вы понимали, чего надо ждать. Предчувствия носились в воздухе. В аэропорту вас встретил Саймондс. Я ничего не перепутал? Дерек Саймондс, внештатный корреспондент агентства Рейтер, у него еще такие внимательные блестящие голубые глазки… как у хорошей ищейки…
Глава двадцатая
Лето 1940 года
Каир не похож ни на какое другое место на земле, и в преддверии назревающей войны в пустыне он оставался безмятежен и безучастен. Цензура считала, что горожанам ни к чему знать, как плохи дела у англичан в первой стадии войны с Гитлером, и Дерек Саймондс жаждал настоящих новостей с родины, потому что Каиру приходилось питаться одними слухами. Годвин с радостью удовлетворил его жажду за обеденным столом в отеле "Шепердс", в котором он остановился.
Прощаясь, Саймондс предложил:
- Как насчет выпивки в баре часов в шесть вечера?
- В баре "Шепердса"… - мечтательно повторил Годвин. - Да, конечно, я приду.
- Меня там не будет. Устраиваю свидание одному малому, который хотел с вами повидаться.
- Это еще кто?
- Он просил меня сохранить его тайну, сэр, даже если вы станете выдергивать мне ногти раскаленными клещами.
- Ну, до этого не дойдет, Саймондс.
В то время ходила поговорка, что хотя отель "Шепердс" не так знаменит, как пирамиды, зато в нем можно получить чертовски хорошую выпивку. Отель был построен в 1841 году и приобрел славу в 1870-х, когда служил базовым лагерем для экспедиций Томаса Кука. У каждого клиента был свой излюбленный кусочек "Шепердса". У кого бар на террасе, с плетеной мебелью и звуками пианино, стоящего под колеблемой ветром пальмой над улицей Ибрагим-паши. У кого Мавританский зал, прохладный и тожественный - под куполом из цветного стекла, под которым совершенно терялись восьмиугольные столы и стулья с салфетками на спинках и тугими подушками на сиденьях. Еще был бальный зал со знаменитыми колоннами - копиями колоннады в Карнаке, с пилястрами в виде цветов лотоса, которые подсказали кому-то охарактеризовать архитектуру отеля как "эдвардианский стиль восемнадцатой династии". Еще не следует забывать широкий изгиб лестницы, ведущей в Мавританский зал, и пару высоких эбеновых кариатид со впечатляющими бюстами, которых невоспитанные гости отеля не раз разукрашивали самым скандальным образом.
И наконец, длинный бар, в который и направился Годвин в шесть часов вечера.
- Ну, черт меня возьми, и вправду ты! Молодого Саймондса стоит приставить к награде!
Годвин поднял голову, уже узнав голос, которого не слышал тринадцать лет.
- Как дела, Роджер? Еще держишься?
Лицо, продубленное солнцем, с глубокими морщинами в уголках глаз и губ, седина на висках и на зачесанных за уши прядях. Под глазом шрам - памятка той парижской ночи. На нем был безупречный костюм, бежевый, с бледно-голубой рубашкой и темно-бордовым галстуком. На его крепкой фигуре не наросло и фунта жира.
- Макс, - сказал Годвин. - Как ты меня купил, такой-то сын!
Они горячо пожали друг другу руки, и Годвин вспомнил, что он - один из парней Худа. Макс Худ был единственным на земле человеком, с которым Роджер Годвин, как говорится у людей определенного сорта, "побывал в деле". Они вместе убивали.
- Да, молодой Саймондс упомянул, что встречает знаменитого Роджера Годвина - я произвел на него огромное впечатление, сообщив, что мы с тобой - старые соратники. Сказал ему, мол, нам приходилось слышать полуночные колокола.
- Со времен того кладбища под дождем прошло много лет.
- А кажется, будто вчера. Хорошо потрудились той ночью.
Он кивнул на стул:
- Ничего, если я сяду? Будем пить и врать друг другу о делах минувших лет. Я желаю услышать, что привело твою августейшую особу в наше пыльное захолустье.
- А я хотел бы узнать, что здесь творится. Что-то мне подсказывает, что спрашивать стоит именно тебя.
- Ну, Роджер, знаменитый писатель у нас ты, вот ты мне и объясни. Джин с тоником? - Он подозвал официанта. - Славно, что мы встретились, Роджер.
Его серые глаза на мгновенье впились в глаза Годвина.
- Я вспомнил тебя в день объявления войны. Наконец-то ты дождался своей войны, Макс.
- Довольно грустно, верно? Но я только это и умею по-настоящему. В этом трагедия моей жизни, но я стараюсь ее пережить. Ты не зря приехал. Здесь самое подходящее место, чтобы собирать разведданные.
- В Каире?
- В баре "Шепердса", - уточнил Макс Худ. - Главное, держись поближе к Джо. К здешнему бармену. Он швейцарец и копит информацию, как его соотечественники копят деньги. К тому же сюда нет хода женщинам, так что мужчины малость развязываются. Держи ушки на макушке и все узнаешь. Здесь полно шпионов. - Он понизил голос. - Да я и сам вроде как шпион.
- Коли ты шпион, почему бы тебе и не объяснить, что за чертовщина здесь творится? Когда же начнут стрелять?
- Со дня на день. Муссолини накручивает себя на выступление против Британии. События уже на носу. Он ревниво относится к Гитлеру, которому достается все внимание прессы. Гитлер заставил плясать под свою дудку всю Европу - такого еще не бывало. В руках Муссолини - Ливия, Эритрея, Сомали и Эфиопия. Он вообразил, что Англия так занята Гитлером, что нам будет не до него, так что самое время перекрыть нам кран в этих местах. Если фокус удастся, он распространит свою империю на всю Африку. Решил, что добыча сама идет к нему в руки. В общем-то, может, он и прав. Увидим. Боюсь, что Египет - первое блюдо в меню. Тут у Британии меньше сорока тысяч человек, а у Муссолини под рукой, в Ливии, четверть миллиона.
- Неужто так плохо, Макс?
- Да, боюсь, что так. Правда, - добавил он со сдержанной усмешкой, - все они - итальянцы. Чудесные ребята, такие покладистые. Я побывал в Ливии, осмотрелся немного - сам знаешь, человек с тысячью лиц - так вот, когда они явятся сюда, цены взлетят до небес.
В его бокале звякали льдинки. Народа в баре прибывало.
- Переберемся на террасу?
Он встал и вышел первым, показывая дорогу. Темные плетеные кресла скапливались вокруг деревянных столиков, пепельницы быстро наполнялись, официанты щеголяли в длинных белых рубахах и фесках. Военная форма встречалась едва ли не чаще, чем костюмы. Офицеры сидели, уткнувшись в блокноты, или перебирали газетные вырезки. Переговаривались негромко, но в ровном шуме голосов слышалась решимость непременно донести до собеседника или вытянуть из него нужные сведения. Все это напоминало оранжерею, и гости походили на редкостные орхидеи, получившие шанс выжить.
Они присели за коричневый столик у перил, и Худ первым делом заказал свежую выпивку.
- Теперь твоя очередь рассказывать о европейских неприятностях. Мы, даже военные, получаем урезанную информацию. Что происходит в Дюнкерке? Мы обходимся одними намеками и никак не поймем, почему немцы еще не прикончили британский экспедиционный корпус. Когда Гитлер переберется через Ла-Манш и нельзя ли ему помешать?
Он смущенно улыбался, как в ту ночь в Париже, когда признавался Годвину, что немного влюблен в Сциллу Дьюбриттен. Едва увидев в баре Макса Худа, Годвин тут же подумал о ней, будто представил ее рядом. Эта мысль почему-то взволновала его. Совершенно вывела из равновесия. Он гадал, удобно ли спросить о ней или такого рода воспоминаний лучше не затрагивать. Но Макс сразу заговорил об идущей вдали отсюда войне, и это, пожалуй, было к лучшему.
- Что происходит в Дюнкерке - объяснить нелегко, - признался Годвин. - На первый взгляд это просто невероятно. Совершенно непонятно, почему нас до сих пор не добили. Они могли бы спихнуть в море всех до последнего солдата. Но они этого не сделали.
Он пожал плечами, выражая недоумение причудливым ходом военной мысли.
- И совершенно невозможным представлялось вытащить наших людей с берега. Но это делается. Королевские ВВС обеспечивают небывалое прикрытие с воздуха. Когда я выезжал из Лондона, эвакуация шла уже три, нет, четыре дня. Я говорил с теми, кто оттуда выбрался. По их словам, там еще остается триста тысяч солдат, если не больше. Люфтваффе засыпает Дюнкерк бомбами. Корабли британского флота, выходя из гавани, попадают под сплошной обстрел немецких батарей в Кале, а в Северном море их встречают подводные лодки. Я вылетел в Париж 31 мая, в тот самый день, когда туда прибыли Черчилль, Эттли, Дилл и Исмай…
- Не слишком ли они рискуют? Гитлер держит Париж под прицелом.
- Вот и я так подумал. Париж падет с минуты на минуту.
- Виделся с кем-нибудь из старой компании?
Годвин улыбнулся:
- Мерль Б. Свейн говорит, что удивится, если лягушатники продержатся еще хоть две недели. Он всегда был невысокого мнения о французах.
- Какие у него планы?
- Думаю, постарается выскочить в последний момент. А может и останется. Ему уже под шестьдесят. Вряд ли наци станут его беспокоить.
- Может, он разыщет того таксиста, который тогда вывез нас из Ле Бурже.
Годвин рассмеялся:
- Ну и ночка была! Да, так я проскочил в Лиссабон и с первой оказией вылетел в Каир.
- Положение не из лучших, - заметил Худ, - но мы, само собой, выстоим и победим.
- Если так не думать, какой смысл что-то делать?
- Неплохо было бы ввести в игру янки.
- Рано или поздно мы в нее вступим.
- Будем надеяться, не слишком поздно…
- Ого, спаси и помилуй мою порядком потрепанную душу! - произнес кто-то за спиной у Годвина. - Кого только не увидишь в самых неподходящих местах! Добро пожаловать в наш маленький, далекий от дома дом.
Годвин встал, обернулся.
- Монк! Вот так сюрприз… Давно вы здесь? Макс, тебе знакома эта личность?
- Знакомы ли мы? - Монк скосил глаза на кончик длинного носа. - Мы с Максом в одной команде. Между прочим, я принес невеселые вести. Несколько часов назад героические летчики герра Геринга бомбили Париж. Только что сообщили.
Новость встретили молчанием. Через некоторое время Макс спросил:
- О Дюнкерке ничего не было?
- Дюнкерк уже в прошлом. Вчера вывезли последних британских солдат. Немцы, должно быть, уже на пляже. Что дальше, неизвестно. Я слышал, ПМ завтра собирается обратиться к палате общин.
Монк Вардан сложился пополам, усаживаясь в кресло. В руке у него был стакан пива.
- Боюсь, наш дом в опасности. Если Гитлер пересечет Ла-Манш, следующее поколение англичан будет очень бегло болтать по-немецки. Такова правда жизни.
- Насколько я понимаю, оборону Британии составляют около пятисот оставшихся на островах пушек… - начал Годвин.
- И немалую их часть, - подхватил Худ, - составляют музейные экспонаты. Нам остается молиться.
- Чуть ли не все, что имели, мы оставили во Франции, - сказал Вардан. - Пара тысяч орудий, шестьдесят тысяч грузовиков, семьдесят пять тысяч тонн боеприпасов… шестьсот тонн горючего - в первую очередь надо было вывезти людей. Ничего не поделаешь.
- Нашему Монку все известно, - сказал Худ.
Вардан скромно улыбнулся: