- Вы и миссис Худ оба вернулись в Лондон в июне сорокового. Вы имели намерение освещать ожидавшееся вторжение в Англию, сразиться с ними на берегу и в полях, а когда пробьет час, взять руки в ноги.
Годвин невольно рассмеялся. Все тот же старина Монк.
- Вы читаете у меня в мыслях, как в книге.
- Дорогой мой, я бы драпал бок о бок с вами! И вы с ней больше не виделись, по крайней мере наедине, пока однажды не встретились за ленчем и вы не предложили устроить пикник на южном побережье, откуда открывался отличный вид на воздушное сражение. В самом деле, вы отлично провели день, полюбовались войной и - прямо как в кино - полюбили друг друга. Целомудренной, но все же любовью. Когда мы с вами ужинали - в "Догсбоди" в ночь бомбежки, - вы уже понимали, что влюблены. В тот вечер вы и сказали мне, что любите миссис Худ. Так?
- Более или менее, Монк.
- Ну, а что же дальше?
- Это была напряженная, неровная связь. Мы оба разрывались на части. Вина перед Максом, вынужденная секретность…
- Вина, - перебил Вардан, - за предательство Макса Худа. Любовники испокон веков мучаются угрызениями совести, но кончается всегда тем, что искушение перевешивает. Люди - все мы - удивительно бесчестные существа.
- Я любил этого человека, уважал его, восхищался им…
- Как там говорится: если таковы друзья, кому нужны враги?
- Монк, вы настоящая заноза. Мне и так трудно…
- Строго говоря, я здесь не для того, чтобы облегчать вам жизнь. Мы подозреваем вас в предательстве. Возможно, в убийстве. Извините, старина, но так и обстоит дело.
- Ради бога, Монк, это же смеху подобно! Кто-то вас разыгрывает или подставляет - я еще не разобрался. В общем, я не могу этого как следует объяснить, Монк, но Макс меня создал, научил меня, как должен поступать мужчина, дал мне кодекс… К несчастью, я любил и его жену.
- Допустим на минуту, что она была свободна - вы бы поженились?
- Я бы предложил ей пожениться. За Сциллу никогда нельзя отвечать.
- Но это, конечно, было невозможно, поскольку она не хотела оставлять Макса Худа.
- Мы были любовниками, но она во многом хранила верность Максу.
- Ах, как сложна жизнь! Но оборвала вашу связь миссис Худ?
- Верно.
- А теперь мы переходим ко второй вашей поездке в Каир, почти год спустя. Был март сорок первого, и там шла настоящая война. В декабре и январе мы оставили итальянцев без штанов, и Роджеру Годвину было самое время съездить туда и осмотреться еще раз.
- Из района боевых действий поступали только хорошие новости. Мне хотелось для разнообразия сделать статью и репортаж о наших удачах.
- И вы известили Макса Худа о своем приезде. В надежде, что он станет вашим проводником по западной пустыне.
- Вы ведь тоже были там, Монк. Удостоверялись в масштабе победы, выжимали из Уэйвелла согласие оказать помощь Греции - бог мой, как, должно быть, Уэйвелл, О’Коннор и Ним трепетали, завидев вас. Всевидящего судью, посланца самого ПМ…
- Да, думаю, трепетали. Впрочем, такова природа войны, как это ни печально. Итак, вернемся в Каир второй и последний раз… смотрите-ка, как раз год назад, Роджер. В марте сорок первого?
- А кажется, тысяча лет прошло.
- Да, старина, я так и думал.
Макс Худ ждал его на террасе "Шепердса". Прошло девять месяцев со дня приема в плавучем ресторане. За эти месяцы Лондон пережил "Блиц", а Годвин стал любовником Сциллы Худ. Рождество застало британцев в пустыне победителями. Макс Худ сновал между Англией и Северной Африкой и вернулся в Каир к Новому году, чтобы участвовать в окончательном разгроме итальянцев.
Макс похудел, выглядел усталым, но улыбка ослепительно сияла на его обожженном солнцем лице. Он думал только о событиях в пустыне и вернулся в Каир с какого-то отдаленного аванпоста только ради Роджера Годвина.
- Тебе надо четко разобраться с датами, - говорил Худ. - Четвертого марта бедняга Уэйвелл получает приказ оголить свои позиции, чтобы вывести шестьдесят тысяч человек в Грецию под командование Джумбо Уилсона. Это означает, что армии, которая прокатилась по пустыне и выбила итальянцев, больше не существует. За три недели до того, как Уэйвелл получил этот приказ, явился Роммель - спасать Северную Африку для Гитлера… Каша заварилась, сам понимаешь. Уэйвелл остался без армии, Роммель получил разбитую армию, да к тому же не свою, а итальянскую. Роммель должен дождаться, пока Гитлер пришлет ему войска…
- Как я понимаю, - сказал Годвин, - никто пока не готов к наступлению. Настало затишье, никто не рвется в бой - так?
Макс Худ кивнул:
- Так вот, мне хотелось самому взглянуть на этого немецкого генерала. Я кое-что знаю о нашем приятеле Роммеле. Он командовал 7-й танковой дивизией, которая вступила во Францию в мае прошлого года. Ее прозвали "призрачной дивизией"…
Лицо Худа осветилось, он явно наслаждался, как мальчик, играющий в солдатики.
- Так что я нарядился в маскарадный костюм, нарисовал себе арабское лицо и отправился на поиски. То еще развлечение. Его нелегко было застать на месте, он непрерывно перемещался, но в конце концов 12 марта я нашел его в Триполи. Это примерно в полутора тысячах километров на запад от нашего столика, чертовски близко к Тунису, и в 250 или 300 милях от Мальты. В общем, я оказался в Триполи, одетый арабским дельцом, так сказать, торговцем подержанными верблюдами, и там был Роммель. Роджер - синее небо, пальмы, как на картинке, и представление он устроил - ты не поверишь! Ручаюсь, он старался ради британских шпионов, которые смотрели на него из толпы. Он конечно, знал, что там есть шпионы… и хотел поиграть с ними…
По главной площади проходили, должно быть, тысяча новехоньких танков - каждый по двадцать пять тонн, в желтом песочном камуфляже. Танки грохочут, земля дрожит под ногами, и на башне каждого танка командир в тропической защитной униформе под цвет танков… и с "мертвой головой" в петлицах. Устрашающее зрелище, черт возьми, словно там собрались танки со всего мира - походило на то, что Уэйвелл обречен… и тут я приметил один танк с провисшим траком, очень заметный, и мне показалось, что я его уже видел. Чуть позже я снова его увидел и расхохотался во весь голос - не мог удержаться. Представь, Роммель стоит на трибуне, отдает салют, суровый вид, взгляд голубых глаз устремлен вдаль - а его танки выезжают с одного конца площади, делают круг и возвращаются с другого конца! Чистое волшебство - хитрый лис превратил один полк в целый танковый корпус! - Макс широко улыбался. - Это достойный противник. Тебе, право же, пригодится эта история, Роджер. Всегда полезно знать своего врага. Этот - заносчивый ублюдок, вообразивший, что мы так глупы, чтобы купиться на его трюк… колоритный тип. Почему бы тебе не съездить со мной, Роджер? Посмотришь, как дела в пустыне. Развеемся немного, Роджер…
- Я для того и прибыл, - ответил Годвин, - чтобы немного развеяться.
Энтузиазм Макса Худа был заразителен. Он словно впрыснул в Годвина совершенно несвойственный тому дух. Услышав его предложение, Годвин дождаться не мог, когда окажется с Максом в пустыне. Увидеть своими глазами, присмотреться, как говорят бритты. И логика, по соображениям Годвина, была на его стороне. Уэйвелл только что вернулся в Каир после посещения Эль-Агейлы - передовой линии британских войск. Триполи лежал в нескольких сотнях миль к западу по Средиземноморскому побережью: на полпути до Сирта - той точки на карте, где Роммель расположил свою штаб-квартиру. Уэйвелл, с которым Годвин и Худ 25 марта провели около часа, был обеспокоен. Его не удовлетворяли оборонительные позиции Нима, протянувшиеся от Бенгази к южным окрестностям Эль-Агейлы: при всем уважении к боевым заслугам Нима Уэйвелл назвал выстроенную им оборону "просто бредовой". Хуже того, половина тяжелых быстроходных танков 2-го бронетанкового дивизиона в той или иной степени требовала ремонта. Впрочем, как он сказал под конец разговора: "Я сделал все, что мог. Ни одной клюшки не оставил в запасе. Греция важнее всего, и тут я ничего не в силах изменить".
Худ, которому силы немцев были известны не хуже, чем британскому командованию, постарался успокоить Уэйвелла. Он сам убедился, что германская танковая мощь - наполовину фальшивка: фанерные модели в натуральную величину, поставленные на автомобили "фольксваген". Оформление витрины, предназначенное, чтобы устрашать малодушных.
- Роммель использует их только для создания пылевого облака, - сказал Худ. - Зрелище дьявольски впечатляющее. Я и сам впечатлился, когда в первый раз увидел, но уверяю, они совершенно безобидны.
Они вылетели в Бенгази двадцать седьмого числа на попутном самолете Королевских ВВС, в твердой уверенности, что в ближайшее время никто не начнет стрелять. Годвин полагал, что чрезвычайно удачно выбрал время.
Запив ленч чаем из термоса и совершив экскурсию по укреплениям Бенгази, Худ с Годвином подсели на грузовик, шедший по прибрежной дороге к передовым британским постам Эль-Агейлы. Оборонительные укрепления выглядели тщательно продуманными. Было жарко, донимали мухи, и казалось, войска в данный момент ничто не тревожит. Годвин засыпал в палатке на внешнем периметре обороны, прислушиваясь к странному, успокоительному шороху песка у брезентовых стен и ночному бризу. Трудно было вообразить Роммеля и его армию в этой проклятой пустыне, где-то под Сиртом, до которого отсюда километров двести. Они там ждали - ждали новых танков, свежих боеприпасов, свежих войск, ждали часа битвы. В полусне ему пришла мысль, что все они спят этой ночью в пустыне под звездами: друзья и враги, смертные враги, люди, которым нет причин ненавидеть друг друга.
Все это представлялось таким бессмысленным, таким отчаянно ненужным, если бы не один человек: Адольф Гитлер. Звезды смотрели на них сверху, и он гадал, что думает тот, кто смотрит на них из космического далека, о таком бессмысленном зверстве. Как могло случиться, что мир оказался на волоске от гибели из-за злобы одной извращенной души?
Он услышал звук, когда лежал в палатке, дрожа от предрассветного холода, и сперва подумал, что ему что-то приснилось или почудилось. Собственно, это был не столько звук, сколько вибрация. Но Худ тут же постучал его по плечу:
- Мы немного ошиблись в расчетах, старик. Они на подходе. К завтраку Роммель будет здесь.
Они приближались, как пыльная буря - огромная туча поднялась над пустыней, и сама пустыня вздрагивала под ногами, будто бы в страхе. Худ предупреждал о фальшивых танках, которые пригнали, чтобы поднимать пыль и создавать иллюзию массированного наступления, однако, увидев танковую армию Роммеля, Годвин предпочел доверять собственным глазам.
Они наступали фронтом в тысячу ярдов длиной. Смотреть на них было, все равно что смотреть на наступающую приливную волну. Годвин оглянулся на Макса Худа.
- Похоже, они намерены выставить нас из Додж-Сити, - усмехнулся тот, пародируя американские вестерны. - И перевес на их стороне, приятель.
Командование гарнизона Эль-Агейлы разделяло мнение Худа, и потому первым боевым опытом для Годвина оказалось беспорядочное бегство под огнем. Примерно так, представлялось ему, должен выглядеть конец света. Он слышал резкий отрывистый кашель танковых орудий, и на каждом снаряде было написано его имя. Он ни за что бы не поверил, что в ближайшие две недели ему придется много хуже. Не поверил бы, что ему приведется участвовать в так называемом Тобрукском дерби, в охватившем всех на много дней паническом безумии. Ни за что бы не поверил.
Остановились на отдых в тридцати милях северо-восточнее, в местечке Мерса-эль-Брега. Наступление прекратилось. Они понятия не имели, почему и надолго ли. Самолеты Люфтваффе то и дело пролетали над головой, но из их люков ничего не сыпалось. Очень может быть, сам Роммель с небес осматривал позиции. Он любил полетать над полем боя, щелкая фотокамерой.
Мерса-эль-Брега представляла собой естественное укрепление, где было сравнительно легко защищаться. Свернув с прибрежной дороги, наступающие вынуждены были бы растянуться колонной в узком ущелье, обстреливаемом с оборонительных позиций.
Они окопались, ожидая от Роммеля новых сюрпризов, но целую неделю все было тихо. Самолеты прилетали и улетали, и Годвин мог бы улететь с одним из них, но он не торопился, тем более что Роммель, казалось, решил выждать. Он многому научился, сопровождая Макса Худа. Тот был истинным сыном пустыни. В пыльной форме цвета хаки и летных темных очках, с выгоревшими бровями и красным, как у индейца, лицом, он был здесь как дома. Он знал пустыню, как капитан Ахав, должно быть, знал океан и белого кита - давнего непримиримого врага. Что бы ни сотворила с тобой пустыня, как бы это ни было ужасно, напоминал он Годвину, в этом нет ничего личного. Он не романтизировал пустыню и не проклинал ее. Главное, говорил он, понять ее. Она не охотится за тобой, не стремится нарочно причинить тебе вред. Но ты в ней и не желанный гость, ты пришел сюда на свой страх и риск. Пустыне, в сущности, безразлично, что с тобой будет, и уж конечно она не станет подлаживаться под тебя.
Разведчики доложили, что Роммель, подходивший по прибрежной дороге, отступил и свернул в глубь материка, откуда и готовит наступление. Неделя истекла. Годвин заподозрил, что лучше бы ему улететь с одним из самолетов, пока еще было время.
Они стояли на твердой засыпанной песком скальной площадке около мили длиной, глядя на двигавшиеся к ним через пустыню танки. С первого взгляда можно было принять их за песчаную бурю, но потом взгляд различал передовые машины.
Капитан Колин Торрей - в прежней жизни дипломированный бухгалтер из Сити, - поджав губы, повернулся к Годвину:
- Сожалею, сэр, но, по-видимому, достанется всем без исключения.
Этот бой был самым страшным, что привелось испытать Годвину в жизни. Атакующие рвались в ущелье, и оборона была вдохновенной, упорной и кровавой. Несколько немецких танков удалось подбить, они остановились, изрыгая пламя и черный дым, колоннами поднимавшийся в небо пустыни. Годвин сам решился пробраться в ущелье и попал под шквальный огонь. С наступлением сумерек дульные выбросы танковых орудий, нацеленных на него, превратились в золотые сполохи, тут же расплывавшиеся ленивыми облачками белого дыма. Ему казалось, стоит присмотреться повнимательней, и можно будет различить снаряд, проследить его полет до самого разрыва, разносящего тебя вдребезги. Подбив один из немецких танков, британцы разразились торжествующими воплями, напомнив ему мальчишек-футболистов в родной Айове, он же слышал крики умирающих людей, немцев и британцев, и ему было не до веселья.
Весь день британцы держались неплохо, но поздно ночью Роммель выслал в обход через песчаные холмы батальон автоматчиков, атаковавших защитников ущелья с тыла. Измотанные жестокой дневной схваткой британцы не выдержали ночного удара и поспешно отступили, оставив разбитые снарядами белые домики селения торжествующему Африканскому корпусу. Годвин был легко ранен в ногу шрапнелью и каменными осколками - Макс Худ продезинфицировал порезы, щедро залив их бренди; кроме того, он был контужен в голову (разорвавшийся рядом шестидесятифунтовый снаряд отбросил его головой на камень). Годвин полагал, что легко отделался.
Он вспоминал безумное бегство из Мерса-эль-Брега, сумятицу, танки, грузовики, бегущую пехоту, броневики, грохот и лай пушек, вспышки за спиной, преследующие их, точно демоны ночи, - вспоминал и не мог разобраться в воспоминаниях. У него раскалывалась голова, несколько раз за время ночной гонки его вырвало, изрезанные ноги болели, на штанинах запеклась, как он надеялся, кровь, если не что-нибудь менее приличное.
Он очутился в грузовике с Худом и еще несколькими людьми. Всех жестоко трясло на деревянных скамьях. Годвин кое-как сообразил, что, нисколько не представляя, куда теперь двинется Роммель, они направлялись на прибрежную дорогу и по ней в Бенгази. Все это уже не имело значения. Так сказываются на человеке страх и хаос. По всем правилам ты уже должен быть мертвецом, так что к концу дня тебе становится на все наплевать.
Роммель продолжил наступление 2 апреля: взял Агедабию и порт Эз-Зуэтина. Затем он разделил свои силы натрое, направив часть войск на север, по дороге к Бенгази, вторую почти прямо на восток, а третью - между первыми двумя, в направлении на Антелат и Мечили. Бенгази пал шестого, и тогда-то в полной мере развернулся кошмар Тобрукского дерби. Роджер Годвин, которому медики наспех, но эффективно обработали раны на ногах, был захвачен этим бесславным паническим отступлением. Люди дошли до края: измотанные, разбитые, страдавшие от бессонницы, ран и голода солдаты были атакованы армией - вернее, человеком, Роммель успел приобрести высокую репутацию, - не дававшей им времени перестроиться, организоваться для обороны и принять бой. Годвин смотрел на осунувшиеся мертвенные лица людей, мотавшихся в кузовах грузовиков: запекшаяся желтая пыль, пустые, невидящие глаза. "Будто мертвые встали из могил и отправились в путь - все равно, куда". Он видел перепуганного насмерть британского солдата, бежавшего через пески с криками, что сам Роммель ночью явился к нему в палатку и приказал сдаваться, если он хочет жить; офицер не мог заставить его замолчать и в конце концов застрелил на месте.
Ко времени падения Бенгази Годвин с Худом продвинулись на пятьдесят миль вдоль побережья к Барсе, где располагался штаб Нима. Уэйвелл незадолго до того побывал у Нима, заключил, что тот утратил контроль над войсками, и передал командование О’Коннору. Но спасать положение было поздно. В ночь на 6 апреля Ним и О’Коннор покинули Барсу, оставив ее немцам. Тем временем Худ и Годвин искали попутку, чтобы выбраться оттуда же. Впоследствии не было никакой возможности разобраться в картинах хаоса, смятения и гибельной паники массового отступления. Первой жертвой ужаса пал порядок. Худ просто растворился в безумной сумятице, успев посоветовать Годвину ловить транспорт - любой транспорт, куда угодно.
У Годвина были собственные идеи насчет того, как выскользнуть из огромной сети, раскинутой Роммелем. Водитель каждого найденного им грузовика точно знал, куда направляется, а Годвин не собирался доверять собственную жизнь чужим неразумным замыслам. Он понимал, что разыскивать Худа бессмысленно. Ночь сгущалась, Роммель приближался. Годвин остановился на маленькой, обсаженной пальмами площади, гадая, не кончена ли игра. Он от усталости буквально валился с ног и присел за уличный столик какого-то кафе или таверны - кажется, брошенной даже хозяином. Все на этой площади выглядело пустым и заброшенным. Он решил выждать и посмотреть, что будет. Может быть, немцы обнаружат его и возьмут в плен. Может быть, не станут возиться с журналистом. Может быть, ему удастся добраться до самого Роммеля. До старого приятеля. Может быть, он попросту бредил от страха и истощения. Словом, он сидел и ждал.
Он не мог знать, что в тот же вечер несколькими часами позже Ним и О’Коннор, тоже изнемогавшие от усталости, свернули с дороги, чтобы немного поспать в штабной машине Нима. В три часа утра их разбудила армия Роммеля, и следующие три года они провели в Италии как военнопленные.
Но Годвин тогда знал только, что не в состоянии ничего придумать и исчерпал последние капли надежды. Он сидел на пустынной площади, смотрел в пространство и ждал немцев, пока кто-то не окликнул его по имени.