- Нет, никто не говорил.
- Тебе нужен кто-нибудь, кто о тебе позаботится. Здесь есть терраса. Знаешь, как говорят про террасу в "Шепердсе"?
- Нет, по-моему, не знаю.
- Если просидеть на ней достаточно долго, рано или поздно увидишь всех самых скучных людей на свете. И между прочим, это чистая правда.
Она осмотрела его, склонив голову набок.
- Ты изменился, Роджер. Уж не стареешь ли ты?
- Ты тоже изменилась.
- В чем?
- Сама знаешь.
- Нет, скажи мне, в чем я изменилась?
- Округлилась в стратегически важных районах.
- Правда? А мне говорили, у меня самые маленькие груди на современной эстраде. Ой, я сказала что-то неуместное? Это просто цитата, Роджер, не думай, что я такая вульгарная…
- Расскажи мне, как ты жила, Сцилла. К джину - это?
Он приготовил джин с тоником и лед. Ожидая ее, он успел выпить в одиночестве, чтобы забыть болтовню Несбитта. Он подал ей стакан. Она села в мягкое кресло, он тоже - два чувствующих себя неловко человека в номере каирского отеля.
Она молчала, поэтому начал он:
- Так где теперь Макс? Чем он занимается? И, кстати, что привело вас в Каир?
- Ох, Роджер, какая разница! Макс воюет, в компании с Монком Варданом готовится к началу представления в пустыне. Там всего-навсего итальянцы, так что я не понимаю, к чему столько хлопот. Их, конечно, разгромят. Не понимаю, как можно быть таким злым, чтобы воевать с бедными несчастными итальянцами. А я приехала навестить… не знаю, может, просто показать, что я хотела к нему приехать. Каир - умеренно кошмарный город, верно?.. Так много нищеты… Все это довольно грустное зрелище, а богатые здесь так богаты… - Она солнечно улыбнулась ему. - Совсем как в Англии, да? Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Из-за жары все выглядит гораздо ужаснее, тебе не кажется?
- Ты с Максом, - сказал он. - Он, конечно, увлекся тобой еще тогда. Но я никак не думал, что вы…
- Мы с ним не очень-то счастливы, Роджер. То есть в наше время полно несчастливых людей. А из-за войны все станет еще хуже. Я плохо обходилась с Максом; ему трудно пришлось. Бывает, мне почти хочется, чтобы исполнилась его излюбленная мечта… геройски пасть за родину. Потому что он и есть герой. А герои все так кончают.
- Мне грустно это слышать. Может, еще наладится…
- Ну да, все может быть. А как раз вчера я слышала, что свиньи в Суррее летают. Не надо банальностей, Роджер. Ничего у нас с Максом не наладится.
Она вздохнула. Окно было прикрыто жалюзи от уличного зноя, и под потолком медленно вращался большой вентилятор. Он рассекал пробивающиеся сквозь жалюзи солнечные лучи. Полоска света упала к ней на колени, перескочила на живот.
- Боюсь, я слишком уж живая для бедного Макса. Мы - как два контрастных цвета - сочетание иной раз просто режет глаз. Мы, очевидно, не подходим друг другу. Так уж получилось.
- Как это с вами случилось? Я и понятия не имел, и не слышал ничего. Я просто уехал не оглядываясь.
- Да, ты уехал в своем красном автомобиле, и я поняла, что ты лгал в последний вечер, когда давал мне советы. Ты такой откровенный осел. Я еще читала твои книги, и они мне понравились, хотя сама не знаю, зачем тебе в этом признаюсь. Я плакала, когда читала те, что о Париже.
Он улыбнулся ей:
- Мне и самому случалось всплакнуть, пока писал. Париж был для меня… юностью наверно. Люди вечно оплакивают потерянную молодость. И ты совершенно права - я лгал. Видит бог, я морально несовершенен.
Она с усилием рассмеялась:
- Я никогда не была чудо-ребенком, но со мной все так обращались. Все из-за внешности, как по любому поводу твердит моя мать. Она всегда говорила, что все мужчины и половина женщин в зрительском зале не столько слушают мою игру, сколько мечтают увидеть меня без панталон. Она уверена, что я переспала со всеми известными дирижерами и агентами. Что за женщина! В Берлине я имела большой успех. Внукам буду рассказывать, что играла для этого жирного Геринга с его женушкой, а потом пила с ними шампанское и танцевала с ним. Мы с Максом довольно много времени проводим врозь. Наши жизни редко пересекаются. Он бы хотел жить в той фамильной дыре у черта на рогах. Забился бы туда, как Квазимодо, чтобы пересидеть холод и дождь… может, потому, что там ничто не напоминает пустыню, как знать? Но война его расшевелила. - Она смочила губы в джине с тоником, оперла запотевший стакан на подушечку нижней губы, оттопырившейся с годами еще сильней. - Я рада за него: наконец-то он дождался своей войны. Очень долго ему пришлось ждать. Ему скоро пятьдесят. Еще немного, и было бы поздно. Его помощь понадобилась им для войны в пустыне - а он так долго не был нужен.
- Но как ты оказалась за ним замужем?
Она встала, пожаловалась на жару. Сняла жакет и сбросила его на кровать. Прошла к окну, сдвинула задвижку, открывавшую прорези жалюзи, постояла немного, будто что-то решая.
- Мы поженились в Америке, в Бостоне. Официально. Это было мое первое турне по Америке. Об этом много писали. Я тогда думала, тебе наверняка попадется где-нибудь мое имя, и ты мне напишешь. Как видно, не попалось.
- Но… то есть зачем? Так долго он тебя уговаривал?
- Ох, Роджер, он же влюбился в меня с первого дня. Тогда, в Париже. По крайней мере, ему хочется так думать. Он никак не отступал, просил снова и снова - в конце концов я сказала да. Он знал, что так будет. Он хорошо знает мои слабости. - Она пожала плечами. - Так или иначе, он меня хотел. Не то чтобы я рассказала ему все… что рассказывала тебе. - Она отвернулась к окну. - А что наша старая парижская компания? Ты с кем-нибудь видишься?
- Нет. Собирался, когда уезжал из Парижа… нет, вру, даже не собирался. Но я их вспоминал и ждал, что рано или поздно они объявятся. Где-нибудь.
- Я в Нью-Йорке виделась с Клайдом. Огромный успех и полное разложение. Девочки все моложе и моложе. Я чувствовала себя такой… заслуженной.
Она опять сверкнула улыбкой, чуть выпятив нижнюю губу.
- Он, кажется, пытался покончить с собой из-за тебя? В Париже?
- Разве? Ах да, кажется. Но у него ничего не вышло.
Она прошлась по комнате, развернулась на каблуке, вздохнула.
- Зря я придумала сюда прийти. Не надо было. Мне казалось, будет опять, как в Париже, но нет, все по-другому. Наверно, я стала другая. Все равно, мне надо идти. Правда, Роджер, мне пора.
- В чем дело? У тебя нервы в совершенном беспорядке. Из-за Макса?
- Ты мне писал, Роджер. Я получила твое письмо той осенью. Тринадцать лет назад. Я его до сих пор храню, в самом заветном месте. Я была в Англии, в школе, и ты написал мне очень милое письмо.
- Помнится, ты на него так и не ответила.
- Нет, я отвечала, правда, отвечала. Ты просто предпочел забыть. Очень уж тебя смутил мой ответ. Я послала его тебе на какой-то банк в Вене. Ты обещал получить там почту…
- Я его не получил.
- Вот так, - усмехнулась она, - и решаются судьбы людей.
- Почему ты так говоришь?
- Слушай. - Она задыхалась. - Я затем и хотела тебя повидать… из-за того письма, и потому-то я теперь должна уйти. Мысль была глупая, как ни посмотри, но я еще могу, так сказать, отменить выступление. Пожалуйста, позволь мне просто уйти…
- Но почему, Сцилла? Это было так давно…
- Потому что в том письме я высказала все, что не посмела сказать тебе с глазу на глаз.
- Послушай, тебе было четырнадцать…
- Ты же знаешь, какой я была. Я ведь все тебе рассказала, чуть не все свои тайны. - Она налила себе джина и тоника, размешала, отпила. - Не думала, что это будет так тяжело. Но мне как будто снова стало четырнадцать. Я написала тебе, что в то лето я полюбила тебя… с первого дня. Это было ужасно. Я занималась всеми этими делами с Клайдом и думала, это ничего не значит, никто не узнает. А потом встретила тебя, и ты был так добр ко мне, и тратил на разговоры со мной столько времени, и обращался со мной, как с настоящим человеком… А потом ты застал меня с Клайдом, и я думала, если расскажу тебе все, это создаст между нами своего рода близость… Я возбуждалась, когда выкладывала тебе все это, и надеялась, тебя это тоже возбудит… Но я подумала, если сказать тебе, что я тебя люблю, ты решишь, что я просто глупая, сексуально озабоченная девчонка, которая ничего не знает и ни о чем не хочет думать, кроме как о сексе… А я и не могла думать ни о чем, только о том, как мне хочется почувствовать тебя в себе, и чтобы ты увидел меня голой… Я все выложила в письме. Я просила тебя вернуться в Англию и жениться на мне или сделать своей любовницей… Все эти годы я думала, что ты получил письмо, прочитал и не захотел ответить - теперь понимаешь, почему мне нельзя было сюда приходить, нельзя было об этом заговаривать, но я должна была спросить, почему ты так и не ответил - я вложила сердце в то письмо, а в ответ ни слова.
- Не знаю, верить ли тебе, - сказал он.
- Господи, какой же ты ублюдок!
- Сцилла, если бы я получил то письмо, я бы тебе ответил.
- Я писала, как я рада, что ты видел меня в постели с Клайдом - мне хотелось показать тебе мои маленькие груди. Я воображала себя такой опытной из-за тех мужчину которых тогда тебе говорила, а когда я встретила тебя, стала снова ребенком. Я так старалась тебе понравиться. Все это было в письме, Роджер. Можешь мне поверить. И я перечисляла все, что ты можешь сделать со мной, все самое тайное, что только могла придумать. - Она подошла, села на краешек кровати, наклонилась к нему. - Я ни за что не сказала бы тебе об этом, пока ты мог меня видеть…
Лицо ее покрылось испариной, глаза смотрели в пустоту, казалось, она сейчас упадет в обморок.
- Но ты так и не ответил мне, а Макс дождался, пока я стану взрослой. Макс поехал за мной, и навещал меня в школе, и угощал чаем с пирожными и обедами в гостиничных ресторанах, и приносил подарки, которыми можно было похвастаться перед девочками, и поддерживал меня, и в конце концов я вышла за него, потому что никто другой не заботился обо мне так долго. Ох, я вышла за Макса, к добру или к худу, и для него это стало мучением. Как ты думаешь, Роджер, ты смог бы меня поцеловать?
- Ради прошлого?
- Ради меня, милая моя скотина!
И она склонилась к нему и взяла его лицо в ладони и надолго прижалась губами к его губам. Оторвалась, только когда совсем задохнулась. Губы у нее блестели.
- Неужто это было так страшно?
- Сцилла, попробуй быть благоразумной…
- Ты еще не понял? Ни при чем тут благоразумие! Нет и не было у меня никакого благоразумия!
- Ты - чужая жена. Память тебя обманывает. Ты вовсе не любила меня в Париже. Ты просто испытывала свою новую власть над мужчинами. Власть секса. Я чувствовал ее, трепетал перед ней, как и все мы… Она висела в воздухе, как запах, ты была такой зрелой, такой талантливой, яркой - и такой юной…
- Я последние годы стала весьма неуравновешенной. - Она вскинула голову в готовности защищаться от обвинений. - Тут ты прав. Совсем было рехнулась… Ну, до Бедлама не дошло, но в санаторий попала. Меня лечил врач из Вены.
- От чего? Ты жевала коврик для ног и лаяла?
Она не слушала.
- Тебе обо мне рассказывали?
- Что?
- Не надо вилять, Роджер. Если еще не рассказывали, так расскажут. А если ты уже слышал, так вполне можешь верить.
Она распахнула глаза. Они, казалось, плескались, как море, грозя поглотить его. Такие огромные глаза, и цвет незабываемый. Сейчас в них стояла мольба невинного ребенка.
- Бедный Макс, он хранил мне верность в самых мерзких ситуациях. Наверно, я должна была предвидеть… Начало было довольно скандальным, правда?
- По меньшей мере вызывающим.
- Тебе очень повезло, что ты не получил моего письма и не вернулся ко мне, Роджер. Я бы устроила тебе ужасную гонку. - Она вздернула подбородок. - А может, еще и устрою.
- Никак нельзя. Ты жена Макса Худа.
- Увидим. Мне совсем скоро надо уходить, так что нельзя ли попросить тебя еще об одном одолжении?
- О каком?
- Поцелуй меня еще раз. Только теперь сам. Всего раз. Я не кусаюсь.
Он взял ее за плечи, поцеловал твердо, но в поцелуе было больше любопытства, чем страсти. Он понимал, что делает ошибку. Правда была проста: она жена Макса Худа.
- Ты меня боишься, да, Роджер? Думаешь, стоит только поддаться, и ты пропал. Честно говоря, мне кажется, ты тут почти наверняка прав. Мне говорили, что если я как следует возьмусь, устоять практически невозможно.
- Ни на минуту не сомневаюсь.
- Ты меня любишь? Хоть немножко любишь?
- Сцилла, что за вопрос, черт возьми! Я не видал тебя тринадцать лет, а тогда ты была ребенком.
- Я не собираюсь спорить, Роджер. Я просто задала вопрос.
- Не знаю… Как я могу тебя любить? Боюсь, я не совсем тебя понимаю. Ты красива, ты желанна… ты замужем, и не за кем-нибудь, за Максом Худом! Чего ты от меня ждешь?
- В общем-то, я просто надеялась, что ты признаешься. Но это еще не конец…
- Конец. Ты можешь изменять Максу… Ты и изменяешь ему каждым намеком или двусмысленностью, но будь я проклят, если его предам я.
- Но ведь, Роджер, здоровенный ты осел, ты и его не видал тринадцать лет. - В ее голосе звучало торжество. - Почему же ты ему более верен, чем мне?
- Ты, конечно, сама видишь, что это совсем другое.
- Ты думал обо мне эти тринадцать лет?
Она снова встала, ей не сиделось на месте. Бедра ее стали шире, чем помнилось ему по Парижу. В ее талии и бедрах чувствовалась сила, и он не мог оторвать от нее глаз.
- Подолгу не вспоминал.
- Лжец! У тебя было много женщин?
- Тысячи. И все и каждая гораздо красивее тебя.
- Какой ты ужасный лжец.
Она отошла к окну, встала к нему спиной. Когда же повернулась лицом, блуза у нее оказалась расстегнутой. Она смотрела ему в глаза серьезно и безмятежно.
- Как же мне добиться твоего внимания? - тихо проговорила она. - Вот вопрос… ну…
Комбинация соскользнула с плеч, открыв маленькие округлые груди с очень большими, темными, напряженными сосками.
- Сцилла, ради бога…
Она подошла к нему, взяла его руки, подняла к лицу и прижала кончики пальцев к губам. Осторожно приложила смоченные языком пальцы к своей груди.
- Пойми наконец, что я уже не ребенок. Ты должен обратить на меня внимание. Должен меня слушать и принимать всерьез. Ты на это способен? - Она крепко защемила свои груди между его пальцами. - Сможешь?
- Сцилла, ты не понимаешь, что делаешь.
- Очень даже понимаю, Роджер, в том-то все и дело. Я так долго думала о тебе. Я не обманываю.
Она притянула его голову вниз, и он не противился. Один сосок она вложила ему в рот.
- Соси меня, - сказала она. - Почувствуй мой вкус. Соси, я хочу почувствовать на себе твои зубы. Ненавижу тебя. Как ты смел обо мне не думать! Столько лет не думать обо мне! Я думала о тебе каждый день. Никогда тебе этого не прощу, что ты не пришел за мной. Я так старалась для тебя, что ты не смел меня бросить.
Она тихо вскрикнула, и он оторвался от ее груди.
- Ты меня укусил. Видишь, следы зубов. - Она легонько шлепнула его. - Больно.
- Извини.
- Мне понравилось. Ты такой медлительный, Роджер. И такой невозможный ублюдок. Все в тебе так и твердит: я независимый, провозглашает твою независимость, уверяет, что я тебе не нужна. Но, милый, это ты только так думаешь. Кончилась твоя привольная жизнь, милый. Ты целых тринадцать лет избегал сетей жизни. Но ты жил тогда, в Париже, и можешь быть уверен, я заставлю тебя снова стать живым. Ты делал, что тебе вздумается, пока мы, остальные, боролись друг с другом, чтобы выжить. Кто-нибудь действительно должен показать тебе, что такое настоящая жизнь и боль, милый Роджер.
Она выпустила его руки и стала гладить его.
- Я стала взрослой. Теперь твоя очередь. Может быть, тебе еще вспомнится то, что случилось между нами. Как ты думаешь? Ты уже возбужден, да, Роджер? Ты почти готов, я чувствую… Ну, потерпи чуточку.
Она отступила, оба тяжело дышали, разгорячившись. Она подтянула комбинацию и встала в дверях ванной, утирая лицо толстым полотенцем. Потом бросила полотенце ему:
- Макс приглашает тебя сегодня на ужин. В девять. Не опаздывай. И даже не думай улизнуть, Макс тебя ждет.
Она застегивала блузу. Надела жакет и встала, глядя на него. Написала адрес на листке блокнота.
Он наконец заговорил:
- Сцилла, ничего этого не было.
- Ох, Роджер, - рассмеялась она, - какой ты мечтатель. Ты даже не понял, что это было, верно? - Она ядовито улыбнулась. - А ведь ты только что очертя голову бросился в свое будущее. Это была главная минута всей твоей жизни до самой смерти. Естественно, ты несколько ошеломлен, я понимаю. Постарайся успокоиться. Либо все мы это переживем, либо нет. Такова жизнь. Боюсь, тебе придется привыкать.
Глава двадцать первая
Годвин зевал, поглядывая за окно, за которым стоял серый денек. Моросил дождь, собаки понуро бродили по парку. Он мысленно редактировал рассказ для Монка: обойдется без подробностей, с него хватит общих очертаний. И незачем приглашать его на прогулку: задавать вопросы и получать ответы, выискивая улики для идиотского расследования, лучше здесь и сейчас. Бывают допросы и допросы.
Помощник, Престонбери, отправился за чаем с бисквитами. Годвин чуть не застонал. Бисквиты! Почему не говорить как все: печенье? Монк сказал:
- Некоторым здесь хотелось бы бисквитов. Мне, пожалуйста, сахарных. На них иногда делают рожицы из изюминок. Такие мне особенно нравятся.
Годвин не слушал его. Его интересовал вопрос: чего ради все это затеяно, что в действительности пытаются доказать Монк и его ребята?
- Ну вот, вспомним, на чем мы остановились, старина, - начал Монк. - После тринадцатилетней разлуки вы с миссис Худ воссоединились в сороковом году в Каире.
- Мы познакомились, когда ей было четырнадцать. Я дружил с Максом. С Максом. С Максом и воссоединился в Каире, а она случайно оказалась там.
- Не вижу особой разницы. Так или иначе, совершенно случайная, но очень приятная встреча.
Он улыбался, скосив глаза к большой и не слишком удачной картине, изображавшей охоту на лис, причем особенно уважительно художник изобразил хитрую лису. Что вспоминалось ему: счастливые минуты скачки в охотничьем камзоле под стук копыт и лай собак? Где бродили его мысли? Для Годвина это оставалось загадкой. Вардан мерно, как метроном, качал закинутой на колено ногой.
- Мы с вами посетили прием в речном ресторане, а на следующий день в "Шепердсе" у вас произошел короткий, незначительный разговор. В тот же вечер вы встретились за ужином с генералом и миссис Худ.
- Все это я уже описывал.
- Само собой, старина, я просто хотел уточнить. Мое начальство отличается скрупулезностью.
- С чем их и поздравляю, Монк. Полагаю, оно, кроме того, обожает играть в шарады - вроде этой.
- Я просто исполняю поручение, старина. Итак, посмотрим… А, вот и Престонбери, словно верный сенбернар, в самую нужную минуту. Ох, Роджер, вы только посмотрите: изюмные рожицы! Молодчина, Престонбери. Итак, мы готовы продолжать? Нет покоя злодеям.
Он откусил половину изюмной рожицы и блаженно улыбнулся.