- Колин Девитт был среди загонщиков… попал под выстрел Максу Худу… Как стоял, так и свалился, поднялся переполох, конечно, только он уже был мертв. Кто говорит, он подошел слишком близко к линии огня, другие - что сэру Максу следовало быть осторожнее. Все, понятно, знали, что между ними стояло и почему… Поговаривали, что сэр Макс застал их в оранжерее… Чушь, понятно… Убийством это никто не посмел назвать, то есть вслух, в лицо сэру Максу или мне… Да, грустные были дни.
- Что ж, так и оставили?
- Ну а что же вы хотите, сэр? Это и правда была трагическая случайность. Все тому свидетели.
Он положил сигару в тяжелую пепельницу и, достав из рукава толстого джемпера платок, принялся немилосердно натирать им нос.
- Мне пора в постель, сэр. Очень приятно было сыграть с вами.
- Мне пришлось бы долго тренироваться, чтобы играть с вами на равных. А скажите… разве та история так ничем и не кончилась?
- О, молодой хозяин - то есть сэр Макс - еще глубже ушел… в депрессию, его мучили ужасные головные боли, целые дни проводил в постели. Потом он оправился. Война его, знаете ли, спасла, сэр. Она же и добила. Но я уже говорил, внутри он умер задолго до того.
Годвин до поздней ночи сидел один перед догоравшим камином. Бедный, бедный Макс. И Сцилла - не разъедает ли эту розу скрытый в ней рак? Он заблудился в ней, заблудился в лабиринте ее души, мыслей и желаний. Сумеет ли он заставить себя узнать о ней правду? Посмеет ли? Вынесет ли?
И почему она никогда не вспоминала об убийстве Колина Девитта?
Убедившись, что Годвин практически здоров и ему пора возвращаться к жизни Лондона, Сцилла завела в Стилгрейвсе новшество - приглашать гостей на выходные. Чтобы убедить кого-то выбраться в далекий Нортумберленд, мало было захотеть, и ей пришлось немало похлопотать, чтобы выбить свободные пятницу и субботу для себя и Родди Баскомба - то-то блаженствовали молодые актеры, заменявшие их во "Вдовьей травке", - и подобрать небольшую компанию избранных гостей, которые могли и хотели приехать.
Она приезжала в пятницу к тому времени, когда пора было подавать коктейли и простой ужин "а-ля фуршет", и попадала с холода прямо в объятия Годвина, а за ней, как из шкатулки фокусника, из просторного "роллса" появлялся драматург Стефан Либерман - в шубе, достойной уроженца Центральной Европы и импресарио, - и Родди Баскомб, и Грир и Лили Фантазиа.
- Ох, милый, - шептала она, под руку с ним входя в дом, где во всех двенадцати каминах горели большие поленья, - мы все попали на один поезд, представляешь? Я думала, еду одна, а на станции вдруг вижу Стефана, и тут же подходят Родди и Грир с Лили… Ну, собственно, я могла бы не удивляться. Так что мы все собрались и постарались составить по возможности веселую компанию. - Она передернула плечами. - Трудное дело. Стефан из-за войны впал в уныние, и винить его не приходится… Лили отчего-то вздумала со мной откровенничать, и только у Грира, слава богу, была с собой рукопись, которую он собирался читать, но ему не дали, а в результате он проявил такой светский стиль, что у меня голова разболелась… А ты чудесно выглядишь, милый!
Она прижала к себе его руку, а гости входили и принимались устраиваться в отведенных им комнатах, сопровождая все между объятиями, поцелуями и восклицаниями по поводу прекрасного вида Годвина.
После ужина Сцилла, Либерман и Грир Фантазиа сели в кабинете на полу у камина, чтобы прочитать первый акт новой комедии Либермана, в которой главная роль предназначалась Сцилле. Лили перебирала пластинки. Ей приглянулась "All or Nothing at All" Синатры. Годвин стоял рядом с ней, дивясь необыкновенной тонкости, хрупкости ее рук, и лица, и каждого движения.
- "Никогда не пойму половинной любви", - тихонько подпевала она.
Грир с другого конца комнаты спросил, нельзя ли уменьшить шум.
- Как это похоже на Грира, - улыбнулась Лили. - Для него Синатра - это шум. Боюсь, он неисправим.
- Идем со мной. Я хочу уйти отсюда. Скорей, Лили.
- Ты и вправду поправился!
Она прошла за ним через холодный коридор в бильярдную.
Она стояла, прихлебывая бренди и глядя, как он лениво гоняет шары по зеленому полю.
- Сцилла говорит, у тебя в голове пластинка.
- Виниловая, - кивнул он.
- Вечно ты шутишь…
- Да, я такой. Всегда готов повеселиться. И пластинка под рукой.
- Да… еще были бы шутки смешными - и все в порядке. Серьезно, Роджер, на вид ты совсем здоров. Что-нибудь не так?
- Нет, все в порядке. И к пластинке привык. Наверно, ею можно пугать любопытных детишек. Звучит куда страшнее, чем на самом деле.
- Невысокая цена за то, чтобы вернуться домой героем.
- Ты про меня? Шутишь, должно быть. Еле ноги унес.
- Люди говорят, ты участвовал в секретной операции. Кто-то из Уайта говорил при Грире, что в той же операции погиб Макс.
- Лили, об этом нельзя рассказывать. Если я проболтаюсь, мне кое-что намотают на колонну Нельсона.
- Ну, не будем, раз так. Грир говорит, он слышал разговоры о шпионе.
- Ничего не знаю. И хватит вопросов, Лили.
- Но, Роджер, кого же еще мне спрашивать?
- Спроси Грира, он, кажется, много чего знает - со мной тебе не повезло.
- Как эти мужчины любят тайны! Будь женщины похожи на них, мало осталось бы тем для разговора. Ладно, буду умницей. А что ждет в будущем неустрашимого Годвина? Вернется к работе?
- Завтра приедет Гомер. С ним и поговорим. С тех пор как я последний раз был на службе, многое переменилось.
- Однако будущее - это не только профессиональная карьера?
- Ох Лили! - Он отвернулся от стола, встал, опираясь на кий, и улыбнулся ей. - Торквемада много потерял, не зачислив тебя в следователи! И как же тебе представляется мое будущее?
- Ну, Макс получит награду на небесах, а я в первую очередь думаю о живых - то есть о Сцилле. Я знаю, что она к тебе очень привязана, и подозреваю, что ты тоже испытываешь к ней серьезное чувство…
- Ну-ну, Лили, - остановил он ее.
У него не было полной уверенности, что Сцилла не доверила свой секрет Лили Фантазиа. В конце концов, сказал же он Монку Вардану. Каждому нужно с кем-то поделиться, хотя бы подумать вслух.
- Я чувствую, матримониальное бюро еще действует?
- Не затыкай мне рот, Роджер Годвин! Я все равно скажу, нравится тебе это или нет. Сцилла - нежная и глубоко страстная женщина. Страстная по натуре: ее не нужно оживлять - ты понимаешь, о чем я? Страсть уже есть, ей нужен только объект для нее. Правду говоря, не думаю, чтобы в ее жизни с Максом этому было место - уже давно, а может и никогда… Беда в том, что он ей поклонялся, а она не создана для поклонения. Поклонение для нее слишком холодно. Теперь она свободна - и ей нужна твердая рука, чтобы ее направить, зажечь, удовлетворить ее, удержать на пути, нужен кто-то, чтобы на него опереться, положиться…
- Все это можно сказать короче, Лили, - кто-то, кто ей отдастся.
Она не слушала.
- Ты понимаешь Сциллу. Но должен уяснить еще одно - если ты чувствуешь себя годным для этого дела, если ты к нему склонен… можно мне сказать совсем откровенно?
- Лили, ты в жизни ни с кем не говорила совсем откровенно.
- Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Она медленно обходила стол, поводя пальцами по темному полированному бортику.
- Если ты не хочешь, чтобы Сцилла устала тебя ждать…
- Ради бога, Лили, Макс только что умер…
- Прошло почти пять месяцев… и кто знает, как давно он умер для Сциллы? Так вот, ты не хочешь, чтобы она устала дожидаться, пока ты объявишь о своих намерениях…
- Тебя послушать - прямо Джейн Остен. К тому же я был в коме! Чего вы, женщины, хотите от человека…
- …И обратилась к другому претенденту…
Она закончила фразу ослепительной улыбкой.
Он постарался скрыть, как подействовали на него ее слова - примерно как удар в солнечное сплетение. Он всегда рассматривал их положение только как треугольник: Макс, Сцилла и Роджер. Их всегда было только трое.
- Какие еще претенденты? Если она и вдова, то такая новенькая, что обертку еще не сняли!
- Посуди сам, дорогой. У таких женщин, как Сцилла, не бывает недостатка в поклонниках. Макс к этому привык. И всякий, кто желает ей добра, должен будет привыкнуть.
- Как это трогательно! Повезет ему, наверное, бедняге.
- Не глупи и не будь мелок. Если за женщиной ухаживают, это еще не значит, что она отвечает. Ты должен был уже понять, что брак не мешает другим мужчинам обращать на нее внимание и не делает их импотентами. Мужчины всегда готовы начать охоту, Роджер. Такова жизнь.
- У тебя в голове одни интриги да романы, - беспомощно возразил он. - Не так все сложно.
- О, обычно все происходит именно так, как я тебе тут обрисовала. Некоторое количество нарушающих душевное спокойствие осложнений - цена, которую приходится заплатить за такую женщину, как Сцилла. Право, Роджер, так уж ей суждено. В ней слишком много энергии, понимаешь? Посмотри, как она живет. Музыка, театр, кино, дети - многие ли из знакомых тебе женщин взяли бы к себе малютку Дилис? Она просто замечательная женщина. Она идет за собственным светом, слышит собственный голос. То же самое и с сексуальной жизнью… Она должна выплеснуть силы, разве не понятно? Ей нужен мужчина, который мог бы… Ну, ты сам знаешь.
- Сколько раз я это слышал, - пробормотал Годвин.
Лили склонила голову, как птичка редкой породы.
- Ну вот. Нет дыма без огня. Я очень рада, что мы наконец поговорили.
- Лили, почему это для тебя так важно?
- Потому что вы оба мне слишком дороги. И я знаю, что у Сциллы к тебе слабость. Я исполняю долг женщины и подруги. Роджер, признаюсь честно, мне хочется, чтобы ты выиграл эту гонку за руку Сциллы. Но стартовый выстрел уже прозвучал.
- Ну а я не собираюсь участвовать в гонке.
Она засмеялась и приподнялась на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку.
- А должен бы. Если уж придется выбирать, она выберет тебя.
- Я не спортсмен, Лили. Я подбираю то, что попадается на пути. Порой жалею, что не подобрал тебя.
- Да, я знаю, дорогой, знаю. Мужчины всегда уверены, что это они выбирают, верно? Одна из причин, почему мы их так любим. А на самом деле, если кому из них и случалось выбирать, так последний раз был тогда, когда Адриан возводил свой чертов вал. Так или иначе, я готова последнюю рубашку поставить на тебя.
Когда Сцилла и Лили Фантазиа ушли спать, трое мужчин остались в кабинете, налив себе по последней на сон грядущий. Годвину было спокойно с Гриром, да и прежнее мнение о Либермане он переменил: теперь этот человек больше весил в его глазах, он даже один раз навестил Годвина в госпитале. Трудно было заподозрить писателя в этом мужчине с выпуклой грудью и мощным телом - пока не обратишь внимание на огромные темные глаза, на гипнотический, властный и полный грусти взгляд. Должно быть, этот взгляд и привлекал к нему женщин. Когда он прибыл из Франции, чтобы писать сценарии для Корда, слава опередила его. Написанная им для Сциллы пьеса шла с большим успехом. Однако же он выглядел измученным, больным и несчастным. Сильные плечи сутулились при ходьбе, тяжелая голова с курчавыми волосами выдавалась вперед. Теперь он сидел у огня, курил сигару и отчужденно молчал.
Фантазиа заверил Годвина, что последняя пьеса Либермана - шедевр.
- Очень, очень забавная, - говорил он, постукивая по золотому портсигару сигаретой, раздобытой на Джермин-стрит вместе с большим запасом других, - но с очень серьезной сутью. Отчего и произведет фурор.
Либерман фыркнул:
- Я сам себе противен. Легкомысленные смешки по поводу трагической реальности… но Грир твердит, что смех - лучшее лекарство. Хотя от этой болезни не существует лекарства, мы больны безнадежно и неизлечимо. Мы не лучше тех - в большинстве своем. Мир стал огромной уборной, и всех нас смоет, когда спустят воду… Я с рождения полон печали и сомнений, но даже я не мог и вообразить, как плохо все обернется.
- Вы, кроме того, с рождения запаслись солидной порцией чувства юмора.
Фантазиа зажег сигарету, закурил, закинув ногу на ногу. Он умудрился и к концу дня сохранить безупречную складку на брюках.
- Юмор неизменно спасает дело… или лучше сказать: "спасает пьесу"?
Он засмеялся собственной шутке.
- Вот видите, Годвин? Настоящий англичанин: ни малейшего чувства трагедии, каждую минуту ждет, что тучи рассеются и вновь засияет солнце. А ведь солнце - иллюзия, затишье между шквалами убийств. Я сам - не более чем давно известный персонаж, Вечный Жид, странствующий из страны в страну, ясно сознавая, что одно место не лучше другого, что рано или поздно снова придется бежать… Такова, быть может, наша участь, мы бежим, чтобы выжить.
- Может быть, так суждено, - сказал Годвин.
- Он может продолжать так без конца, Роджер. Это его стиль. А потом сядет и отмахает десять страниц забавнейшей в мире пьесы. Талант, ничего не скажешь.
- Если меня еще что-то может насмешить, то это простодушная вера Грира в Бога. Он - мой Кандид. Все воистину к лучшему в этом лучшем из миров. В мире Фантазий. Мне стоит пробыть в нем полминуты, чтобы воспрянуть духом. Для Фантазиа любая трагедия - лишь временное неудобство, а комедия вечна и неизменна. К каждому еврею с трагическим взглядом на мир - то есть к еврею, соприкоснувшемуся с реальностью, - следует приставить Фантазиа, чтобы тот покусывал его за пятки. Фантазиа. Все это - фантазии, но сей добрый человек в них верит, действительно верит. Что вы видите в жизни, Годвин? Комедию или трагедию?
- Пожалуй, приключенческий роман.
- Да, вы же американец, - сказал Либерман. - Тогда понятно. Вам в жизни ни к чему философия. Американец изобретает аэроплан и автомобиль, и всегда знает, что хорошо, что плохо. Американцы самодостаточны. Оптимистичная, бессмертная нация.
- Ну, на войне дело оборачивается в нашу пользу, - заметил Фантазиа, твердо решивший вернуть разговор на рельсы благоразумия. - Восточный фронт с неимоверной скоростью выматывает немцев. Силы Люфтваффе связаны боями в России. На западе Королевские ВВС контролируют небо, заводы Круппа в Эссене сровняли с землей… Отлив сменился приливом. Теперь это только вопрос времени. Вы, янки, ввязались в дело с головой… Войну мы выиграем. Бог свидетель, мы еще увидим зимородков у белых скал Дувра… и мир будет свободен.
- Путь предстоит еще долгий, - возразил Годвин. - Особенно в Тихом океане. Американцы еще долго будут гибнуть там. Попробуйте совместить свой оптимистический настрой со здравым восприятием реальности.
- Вы слышите его, Грир? - воззвал Либерман из глубины кожаного кресла. - Впереди еще долгий путь, а мой народ стирают с лица земли. Вот почему мне противен я сам и мой комический талант. Никто не смеет смеяться, никто и нигде… Моих соплеменников загоняют в вагоны для скота и сжигают в печах, а полмира в это не верит, а кто верит, тем наплевать - а я кропаю комедии. - Он бессильно покачал головой. - Какой я унылый тип. Простите меня. Я вчера получил известие, что парижское гестапо взяло моих тетю и дядю… Да, вести еще доходят в обе стороны.
- Не нужно извиняться, - сказал Фантазиа. - Конечно, творится настоящая чертовщина. Но не проклинайте свой дар, Либерман, и постарайтесь увидеть вокруг себя не только трагедию. Каждый из нас сражается по-своему, знаете ли.
- Несомненно, хороший совет, - отозвался тот, - и я постараюсь ему последовать. Годвин, как радостно видеть, что вы вышли живым из выпавшего вам испытания. Сцилла так много рассказывала о вас в последние месяцы, что вы кажетесь мне старым знакомым.
Он встал - крепкий, коренастый человек, сложенный, как борец.
- Ну, утром увидимся. Если мне не выпадет счастье проспать до полудня.
- Доброй ночи, старик. Чок-чок.
- Тинкерти-тонк, - сказал Годвин.
Либерман засмеялся:
- Парочка Берти Вустеров у камина!
Когда Либерман скрылся наверху и его шаги чуть слышно донеслись с верхнего этажа, Фантазиа вздохнул и подлил себе еще на палец бренди.
- Эх, бедолага, его семье плохо пришлось. Банкиры, художники, коллекционеры предметов искусства в Польше, во Франции, в Германии жили спокойно чуть не два последних столетия. Не знаю, многие ли теперь остались в живых.
- Он в тоске, - сказал Годвин, - и винить его не приходится. Хорошо хоть сам успел выбраться.
- Сдается мне, он чувствует себя виноватым, знаете ли, что сам цел и невредим оказался по эту строну Канала… Ну, вы поняли. А вообще он неплохой малый. Женщины, скажем, находят его дьявольски привлекательным.
- Это из-за тоски. Чертовски действует на женщин. Вызывает у них слабость в коленках. Им кажется, окружение мрачных типов хорошо отражается на них. Придает им серьезности.
- Вы, видно, обдумывали этот вопрос, Роджер.
- Я в свое время знавал парочку мрачных типов. И сам однажды попробовал изображать такого.
- И как прошло?
- Ничего хорошего. Меня видели насквозь. Либерман - другое дело.
- Неподдельный?
- Абсолютно.
- Да, боюсь, что так, - сказал Фантазиа. - Бедняга настрадался.
Годвин лежал в постели и не мог уснуть, слушая шум ветра и звуки старого дома. В голове крутились мысли о Сцилле и других мужчинах, ее поклонниках, ее любовниках, и он понимал, что бороться с этими мыслями бесполезно. Как было бы мило, если бы Лили держала язычок за зубами, а свои советы - при себе! Черт побери, Лили, она моя… Ему хотелось проорать ей это в ухо, во всеуслышанье объявить о своих правах. Ты ничего не понимаешь, Лили, она любит меня, и я ее люблю, и все это тянется уже очень давно, все уже решено, Лили…
Но сейчас он лежал в гостевой комнате - нужно было поддерживать впечатление, что отношения между ними завязались только после смерти Макса Худа. Все должно быть прилично, чтобы никто не шептался, будто она изменяла мужу с его старым другом. Превосходно. Так надо. Но это не мешало Годвину перебирать в памяти все, что Сцилла говорила ему о себе: ее аморальность, ее намеки на развращенную душу, все, что она говорила о влиянии матери, о том, что превратило жизнь Макса в настоящий ад… Он вспоминал слова того сукина сына в Каире - всех мужчин, которые будто бы знали Сциллу, вплоть до Грира Фантазиа. Чепуха, даже подумать смешно! Не так ли?
Наконец он выбрался из-под тяжелой перины и встал у окна, глядя на последний зимний снегопад. В темноте мелькнули фары огибающей поворот машины - желтые лучи, шарящие в снежной ночи. Машина шла по длинной дороге к Стилгрейвсу - дороге, которая вела только сюда.
Глядя, как она приближается, он гадал, кто бы мог появиться так поздно. Медленно-медленно, пробираясь в снегу, скрипя большими колесами, автомобиль раскачивался, как поезд, под ударами ветра. "Роллс-ройс" остановился перед зданием, и из-за руля выбрался Моркамб. Он встречал последний поезд, как видно, опоздавший из-за бурана. Было три часа ночи.
Новоприбывший был завернут в огромный, перехваченный поясом макинтош, поля мягкой шляпы скрывали лицо, но в луче света из каретного сарая Годвин разглядел длинный нос-клюв - и принадлежал он не Шерлоку Холмсу.
Из темноты возник Монк Вардан.
Дверь спальни за его спиной отворилась.
Очнувшись от задумчивости, он обернулся к стоявшей перед ним в халате Сцилле.