- Не могла удержаться. С тех пор как мы все на тебя обрушились, я с ума сходила от желания остаться с тобой наедине.
Она по-девчоночьи запрыгнула в кровать, натянула одеяло до подбородка.
- Ты выглядишь все лучше и лучше, Роджер. В отличной форме. Ты хоть понимаешь, что случилось? Ты жив! И мы вместе. Иди в постель, милый. Согрей меня.
Она захихикала. Она умела отгонять все его заботы, так что он начинал чувствовать себя мальчишкой.
- Я чувствую себя такой безобразницей…
Он забрался в постель рядом с ней, и она тут же укутала его и сама с головой нырнула под одеяло. На миг ее голова показалась снова, она улыбнулась ему в темноте, поцеловала и снова скрылась. Он лежал на спине, забыв обо всех тревогах, поглощенный ее желанием.
Они сходу занялись любовью, а потом она лежала в его объятиях, их тела, влажные от жары под периной, плотно сомкнулись. Напряжение, обычно плескавшееся в ней, спало. Она была настроена на любовь, и Роджер вздохнул с облегчением. Она расспрашивала его, чем он занимался после ее отъезда, и он рассказал о том о сем, промолчав о беседе с Моркамбом и об истории Макса и Колина Девитта. Не заговорил он и о своем решении: выяснить, кто предал "Преторианца". Зато он вскользь упомянул, как рассматривал фотографии из прошлой жизни, из времени, когда все они встретились в Париже; как тронули его старые фотографии Макса.
Она слушала, повернувшись к нему лицом, кивая воспоминаниям, но под конец озадаченно вздохнула:
- Смерть Макса - как конец книги: дочитал, закрыл и убрал на полку. Я почти не думаю о нем. Он ушел, остался в прошлом. Так я о нем и думаю - в прошлом. Вспоминается только то лето в Париже… Я была тогда девочкой. Я воодушевляла мужчин, да? Это было так просто - ничего не надо делать, просто быть… Наверно, во мне было волшебство, правда? - мечтательно говорила она.
Годвин никогда не умел определить, не играет ли она, не повторяет ли отрепетированный монолог. Ему не хотелось думать, что это игра.
- Волшебство, - повторил он. - Да, было. Все его замечали.
- Оно ушло навсегда, милый? Ушло, да? Оно всегда уходит, и никак не заметишь - когда, замечаешь только, что оно исчезло. Правда, Время - злодей?
- Не глупи. Я и сейчас вижу тебя такой же - волшебной, свежей и…
Она ткнулась носом ему в плечо.
- Спасибо, что ты лжешь. Мужчины бывают такими добрыми. Но, по правде, женщина бывает для мужчины свежей, новой и волшебной только один раз…
- Иногда этот миг растягивается навсегда. Я в это верю.
Она молчала так долго, что он решил уже, что уснула. Но она не спала.
- Единственные мгновенья настоящего, неподдельного торжества, какие я знала, - не на концерте, не на сцене - они выпадали мне, когда я в первый раз была с мужчиной и видела в его глазах, что он пропал… потерялся во мне и верит, что нашел наконец главное и я - его награда… Это миг чистого, совершенного торжества… Ты становишься для кого-то ответом на главные вопросы, и он любит тебя за это. Но это быстро проходит.
- Ты видела это в моих глазах? Видела, что я пропал?
- Нет, милый, не видела. Это не твоя вина.
- Послушай меня, Сцилла…
- Это моя вина. Я украла у тебя этот миг. Я лишила его нас обоих, это была ужасная ошибка…
- О чем ты говоришь?
- Когда ты увидел меня с Клайдом, когда застал нас так… Клайду меня между ног… Правда, очень жаль, после этого тот миг стал невозможен. Только моя вина. Себялюбивая шлюшка. Не смотри так печально, любимый. Я только через много лет поняла, что никогда не увижу этого в твоих глазах. В сущности, Роджер, ты был бы идеалом, если бы не это…
Глава двадцать третья
Гости, приехавшие в дом на выходные, тихий хаос, прогулки в снегу, когда затихал ветер, непрерывные разговоры о войне, театральные сплетни - здесь первую роль играл Родди Баскомб; споры о мире журналистики, разгоревшиеся с появлением Гомера Тисдейла и с ним румяной пышной незнакомки - явной и несомненной англичанки. Монк Вардан в своем репертуаре - он только иронически улыбался, когда к нему обращались как к осведомленному источнику последних военных новостей. Поймав пристальный взгляд Годвина, он покачал головой:
- Светский прием - не место для деловых разговоров, старина.
- Светский… Ну да. В таком случае позвольте светски осведомиться, какой черт вас сюда пригласил?
Монк Вардан с видом оскорбленной невинности пожал костлявыми плечами:
- О, я полагал, это были вы, старина.
- Не я.
- Ну, значит Сцилла. Методом исключения, больше некому.
- Забавно. Потому что она спрашивала меня, приглашал ли я вас…
- Ну, значит, это останется тайной. Но вы конечно согласитесь, что главное - я хорошо провожу время. Всегда любил этот дом.
Он закурил и улыбнулся, откровенно наслаждаясь жизнью.
- Мы не можем принимать здесь кого попало. Это частный дом, Монктон, а не кормление зверей в зоосаде.
- Ну еще бы, и к тому же чертовски далеко от проторенных дорог. Но ваше гостеприимство окупает все неудобства. Слушайте, старина, вам известно, как я всегда дорожил вашей дружбой.
- Означает ли это, что вы и ваш хозяин опомнились?
- Прошу прощения?
- Меня вычеркнули из списка подозреваемых?
- У нас нет списка, Роджер. Всего одно имя. Кто знает? Возможно, все будет забыто.
Он улыбнулся поверх серебряного сервиза на приставном столике, с которого нагружал свою тарелку.
- Возьмем-ка мы еще один хлебец.
Он положил его поверх первого. Монк отличался отменным аппетитом.
- Да, вспомнил… Меня пригласил Либерман. Повстречался с ним на днях в Стрэнде: он и упомянул, что собирается к вам. Естественно, я полагал, что мое приглашение просто затерялось. То есть что еще мне оставалось думать, старина? Старый добрый Монк никогда не упустит случая провести пару дней в сельском поместье. Если меня хорошенько попросят, могу вечером развлечь общество волшебными фокусами. Не желаете?
- Нет ли фокуса, чтобы заставить вас исчезнуть, Монк?
- Я - Бернард Макинтр.
Он был коренаст, носил жесткий твидовый костюм и опирался на узловатую трость с отпечатками собачьих зубов. Прямо со страниц "Шерлока Холмса".
- Местный коновал. Во всяком случае, таковым объявил меня ваш предшественник Макс Худ. В действительности я занимаюсь главным образом двуногими обитателями этого глухого уголка мира.
- Роджер Годвин. Увы, не преемник Макса, а просто старый друг его и его жены. В настоящий момент - ее гость и выздоравливающий. Вы давно знали Макса?
- С детства. Мы всю жизнь дружили. Я читал ваши книги, слышал вас по радио. Кажется, будто в некотором смысле знаком с вами. Вы, верно, часто такое слышите.
- Это действие радио. Я - профессиональный невежда. Мне так многие об этом говорили, что я в конце концов поверил.
- Ну, последнее приключение, как я понимаю, должно было вас кое-чему научить.
- Не знаю, что вам известно?
- О, совсем немного. Деревенские сплетни. Не знаю, откуда идут слухи. Считается, что вы участвовали в какой-то диверсионной операции. Мы решили, в той самой, где погиб Макс.
- Ну что ж, простите, уточнять не могу. Не положено об этом рассказывать.
- Говорят, и вас подстрелили… Это Сцилла говорила.
- Зацепило раз-другой. Главное попадание в голову - слава богу, там пусто.
Макинтр кивнул. Он уже слышал эту шутку.
- Давайте-ка нальем себе по стаканчику, - предложил Годвин, - и переберемся на террасу, или веранду, или как там ее называют.
Он кивнул на балконную дверь, за которой над скальным обрывом висела каменная галерея.
- Я бы охотно послушал ваши рассказы про Макса. Наедине.
Солнце усердно старалась пробить низкие тучи, и вокруг все было смутно-серым или коричневым с белыми отметинами свежих сугробов. Ветер с открытого пространства летного поля отбрасывало вверх по обрыву, и он свистел в ветвях деревьев. Обветренное лицо Макинтра казалось невосприимчивым к холоду.
- Я должен спросить, говорил ли вам Макс о своем последнем задании?
- Говорил, что предприятие - какое, не знаю - рискованное. Помнится, он сказал: шансы пятьдесят на пятьдесят.
- Ого… А меня убеждали, что дело пустячное.
- К слову о доверии к людям в военное время.
- Ну да, они хотели, чтоб я отправился с ними, и, конечно, вычислили, что я дважды подумаю, прежде чем поставить свою жизнь на такие шансы.
- Ну, надо думать, шансы выжить у всех были равные.
- Насчет пятидесяти процентов Макс ошибался. - Годвину становилось легче, когда он говорил об этом. - Погибли все. Кроме меня, конечно.
- Должно быть, весьма неудачное предприятие.
Макинтр пригубил виски и сделал глоток…
- Впрочем, Макс избавил себя от более неприятной для него смерти. Он пережил свою судьбу.
- Ему не понравилось бы стареть и дряхлеть, - согласился Годвин. - Долгое медленное угасание…
- О, долгое медленное угасание ему не грозило. Я имел в виду другое.
- Я не понимаю…
- Макс умирал и знал об этом. Он уже годы жил взаймы. Я думал, вы, может быть, знаете. Сцилле он наверняка не говорил, но я думал, в вашем случае… - Врач пожал плечами.
- Понятия не имею, о чем вы. И… вы уверены?
- Что он умирал? Безусловно. Опухоль мозга. Она возникла давно, но какое-то время дремала, затем начала шевелиться, доставляя ему некоторое беспокойство. Неоперабельная. Он обследовался даже в Штатах. Я обнаружил ее незадолго до его женитьбы. Он мне потом говорил, что прошел полное обследование в Бостоне - я понял, о чем он. Месяца за три-четыре до этой его тайной миссии появились прежние симптомы. Головные боли, нарушения зрительного восприятия, глубокая депрессия, суицидальные мысли, рассеянное внимание, преходящее онемение конечностей.
- Когда, вы сказали, это началось?
- Как раз перед его женитьбой на Сцилле - тогда у него был первый приступ. Первый, о котором он мне сказал. Может, некоторые симптомы проявлялись и раньше, но я не знал. Потом было несколько вспышек, но они проходили, и все снова налаживалось. Думаю, с началом войны он почувствовал облегчение. Появилась возможность умереть героем…
- Да, так он и сделал, можете мне поверить.
- Вам повезло, что вы не разделили его участь.
- А как приступы влияли на его поведение?
- Мрачность, замкнутость, черный юмор… искал, с кем бы подраться. Он говорил мне, что "плохо ведет себя" со Сциллой - не уточнял, но я догадываюсь, что он мог ее бить. Когда на него находило такое настроение, он приезжал сюда, прятался от мира, видите ли. Не доверял себе, когда вокруг люди.
- Так вышло и с Колином Девиттом?
- Он вам рассказал?
- Скажем, я об этом слышал - по крайней мере, одну из версий.
- Да, вы попали в точку. Он мучился головными болями, говорил мне, что зубы ему будто раскаленными щипцами раскачивают. Сцилла была здесь. До Макса дошли слухи насчет нее и молодого Колина; парень, знаете, был из тех, что сами напрашиваются на беду…
- А слухи были правдивы?
- Откуда мне знать? Я бы не поверил ни единому слову Колина, когда он начинал хвастать своими победами, а наверняка знать никто не мог.
- Сцилла могла.
- Ну, скажем так, я сомневаюсь, чтоб ее мог соблазнить мальчишка вроде Колина. Я слышал, что о ней говорят, да и кто не слышал? Но я не слишком верю этим сплетням. Девочка понравилась мне с самого начала. Как бы то ни было, Макс завязал ссору с Колином и его компанией. Обменялись парой ударов, Колину сломали нос - я его и штопал. Потом Макс его застрелил.
- Расскажите. Я слышал, это был несчастный случай.
- Я же говорю, Макс страдал от мозговой опухоли. Ему было страшно тяжело. Тяжелая депрессия, склонность к насилию при усилении болей. А этот молодой идиот бахвалился в пивной, что поимел его жену. Так что я должен думать о том случае на охоте? Я думаю, Макс почуял кровь, Макс увидел свой шанс, когда эта дубина оказалась у него перед глазами, и отправил его к праотцам. Вот что я думаю.
- А что думала об этом Сцилла?
- Вы ее не спрашивали?
- Не хочу бередить старую рану.
- Ну, я скажу вам, что думаю я. Я думаю, она и гроша не дала бы за молодого Колина, живого или мертвого. Она актриса… может быть, привыкла, что мужчины из-за нее убивают друг друга. Бывают такие женщины. Женщины, которые выглядят, как Сцилла, которые ведут себя, как Сцилла… Ей просто на все наплевать, нет? Вот вам мнение деревенского доктора.
- Так вы думаете, Макс никогда не говорил ей о своей болезни?
- Мне кажется, он щадил ее. Знал, что она надежно обеспечена - его деньгами, своей карьерой. Но, конечно, теперь можно бы ее и спросить.
Гомер Тисдейл слегка набрался и вздумал вслух зачитывать отрывки из книги Годвина, но тот пригрозил убить его на месте, если он не прекратит. Родди Баскомб собрал компанию, чтобы играть в шарады, Лили Фантазиа гадала на картах Таро, и тем навела Сциллу на мысль достать планшетку для спиритических сеансов, Монк Вардан сообщил несколько сочных сплетен о Черчилле, а доктор Макинтр в бильярдной расцеловал подружку Тисдейла. Вардан объявил, что потерял фунтовую банкноту, а затем обнаружил ее в ухе Либермана. Чудеса!
Все говорили о войне и слишком много пили, и слишком громко смеялись, и гадали, что еще произойдет, пока война наконец кончится. Они слушали новые пластинки, Синатру и Эла Боули, и Хатча, и все засиделись допоздна и говорили, говорили, говорили.
- Ну, Роджер, - начал Тисдейл, - запрокинув голову и поглядывая на него сквозь очки, сдвинутые на кончик носа. - Что думаете делать дальше? Пора уже задуматься. Вы достаточно здоровы, чтобы вернуться к работе?
- Я в порядке, но почти не следил за событиями. Мне предстоит уйма домашней работы.
- Хотите вернуться на радио?
- Вернусь, но к передачам в сокращенном объеме. Я последнее время предпочитаю писать. Сделайте мне эфир раз в неделю. Например, вечером в воскресенье.
Поздно вечером Годвин поднимался по лестнице. Из тени выступил Вардан и окликнул его:
- На два слова, Роджер.
Годвин повернулся и двинулся обратно.
- Я вас избегал.
- Вы очень чувствительны, старина. Но, пожалуй, пора очистить атмосферу. Хотя бы отчасти.
- Если хотите, Монк. Только не тяните.
- Здесь холодно. Идемте, посидим у огня. Порассуждаем вместе.
- К черту, Монк.
- Вы дуетесь. Оно и понятно.
- Дуться - не совсем подходящее слово.
- Возможно, мне удалось бы указать вам на светлую сторону дела. Мне представляется вполне возможным достигнуть соглашения, которое остудит вашу горячую голову. В сущности, вам очень повезло, мой мальчик… очень повезло, что о вашей миссии просочилось так мало сведений. Парламент близко к сердцу принял намеки ПМ: они прикусили языки. Вы и представить себе не можете, как усердно вашему покорному слуге, то есть мне, пришлось давить на самых любознательных членов парламента… Кроме того, при каждой беседе с ПМ я лоббировал ваши интересы. Убеждал его, что предпринимать против вас что бы то ни было бесполезно, учитывая, кто вы и что собой представляете. - Он пошевелил кочергой затухающий огонь. - И теперь не хотелось бы подогревать надежды, но…
- О, бога ради, Монк!
- Не знаю, как пойдет дальше, но после того как вы, янки, начали войну, ваше будущее видится, скорее, в розовом свете. Вы окажетесь куда полезнее союзникам, занимаясь своим делом…
- Монк, уймитесь. Пока мне никто не предъявлял обвинения, я и намерен заниматься своим делом…
- Однако, когда вы вернетесь к работе, вам могут закрыть допуск.
- Тогда и буду об этом думать.
- Как хотите.
- А теперь у меня к вам вопрос, Монк. Могу ли я надеяться на прямой ответ?
- Увидим.
- Намерены ли вы, или ПМ, или кто-кто еще выяснить, что на самом деле погубило "Преторианца"? Кто-то нас выдал. Это был не я - тогда кто?
- Серьезно, старина, я слова больше сказать не вправе. Этого разговора и вовсе не было - мой вам совет, как можно меньше привлекать к себе внимание…
- Мне нужен ответ, Монк.
- Бросьте это. Начинайте работать. Я постараюсь все замять. Я имею дело с ПМ, но существуют колесики внутри колесиков: кое-кому хочется довести дело до суда.
- Я хочу увидеться с вашим хозяином.
- Вы, конечно, шутите!
Монк выдал одну из своих крокодильих ухмылок.
- Я собираюсь узнать, кто убил Макса Худа… кто предал нас всех.
- Лучше бы вы перестали это повторять, Роджер. Ничего подобного вы не сделаете. Вы будете вести себя тихо и надеяться на лучшее.
- Монк, я не понимаю, что происходит. Но я кое-чем обязан Максу Худу. И я собираюсь выяснить, что произошло.
- Роджер, говорю вам как друг: бросьте это.
- Я просто ставлю вас в известность о своих намерениях. Не становитесь у меня на пути, Монк.
- Это уже походит на угрозу, старина.
- Только если вы встанете между мной и тем, кто предал "Преторианца".
Годвин в первый раз выступил по радио в начале мая. Он рассказывал о том, что получило название "налеты по Бедекеру", по серии путеводителей, описывающих известные достопримечательности. Накануне немцы бомбили собор в Эксетере. Погибло много народу, собор получил серьезные повреждения. На следующий день Годвин взял с собой звукооператора и посетил Эксетер. Он брал интервью у горожан. Старый пожарный, не пожалев красочных слов в адрес немцев, рассказал ему о жене и дочери служившего за границей врача. И Женщина и ребенок погибли. Война снова захватила Годвина, словно он отлучился-то всего на миг.
Он вернулся в свою квартиру на Беркли-сквер. Он открыто виделся со Сциллой, несколько раз в неделю встречал ее у театра и провожал домой на Слоан-сквер, где и задерживался на несколько часов. Иногда они вместе ходили в гости. Они стали парой, вместе прокладывающей путь в будущее. Разве так уж редко женщина влюбляется и выходит замуж за лучшего друга своего покойного мужа? Это выглядело проверенным сюжетом.
Как-то вечером они с Гомером Тисдейлом отправились посмотреть новый спектакль Би Лилли - "Биг Топ" в Королевском театре. В антракте Годвин неожиданно для себя услышал за спиной знакомый голос:
- Роджер, ты уже в городе! А я не поверила, когда мне сказали, - ты мне не позвонил…
Это была Энн Коллистер, и Годвин с удивлением поймал себя на том, что при виде ее светлых волос и безупречного бледного лица на душе потеплело. Он боялся ей звонить, с ужасом думал, что придется объясняться. Но ее насмешливо-укоризненный и спокойный взгляд порадовал его. Он вспомнил, как искренне был к ней привязан.
- Когда я навещала тебя в Солсбери, ты был без памяти. Потом мне сказали, что лучше тебя не беспокоить.
- Я только что вернулся, еще нащупываю почву под ногами. Энн, как я рад тебя видеть!
- Я извелась от беспокойства. Ты совсем поправился?