Глава четвертая
- Осложнения в наших африканских предприятиях, - негромко продолжал Черчилль, причем из голоса его напрочь исчезла наигранная фамильярность, - произрастают из двух корней: греческая карта, из-за которой и ведется игра, и личные качества Арчи Уэйвелла и Эрвина Роммеля.
Он пустил струйку дыма через стол, и сквозняк унес голубоватое облачко в темный угол комнаты.
- Розыгрыш греческой карты стал неизбежным, когда год назад Муссолини занял Грецию. Он стремился произвести впечатление на герра Гитлера, каковой, по мнению дуче, относился к нему без должного уважения, - и потому он отправился в поход, двинул свои албанские армии в соседнюю Грецию. Для меня это был вопрос чести. Видите ли, бедняга Невилл в апреле тридцать девятого обещал Греции поддержку людьми и оружием в случае, если на нее будет совершено нападение. Мои обязательства перед Грецией не подлежали сомнению.
Годвин, с рюмкой бренди в руках, придвинулся ближе к огню. Все это он знал и раньше, но услышать рассказ о событиях из уст самого премьер-министра - дело совсем иного порядка.
- Мне без устали твердили, - продолжал Черчилль, - что сдержать слово было бы безумием. Наше правительство пережило кризис, Чемберлен ушел в отставку, я - представьте себе! - не отвечаю за его договоры и не связан его обязательствами. Приводили и тот довод, что на помощь Греции придется послать части из ближневосточной армии Уэйвелла. Все чистая правда, только об одном не упомянули - мы давали обязательства - мы дали слово! Иден сказал мне, что это дурь - так и сказал: дурь! И Уэйвелл, как это ни грустно, закусил удила. Говорил своим ребятам, что я спятил и не понимаю, в каком положении он оказался, столкнувшись с итальянской армией в Северной Африке. Говорил, что в Греции положение таково, что врагом окажется скорее время, чем итальянцы. "Прекрасно, - отвечал я ему, - тогда пошевеливайтесь. Надо успеть дать итальянцами по носу до того, как ваши силы понадобятся мне в Греции. Короче говоря, быстренько очищайте пустыню от итальянцев". Главный недостаток Арчи Уэйвелла - это, конечно, что он интроверт, замкнут в себе и ненавидит политиков - а всякий, кто с ним не согласен, разумеется, просто чертов политик. Взгляд, не совсем подходящий для военного, который ведет войну, а стало быть, работает на политиков. Политики дают отставку генералам - и никак не наоборот. С Уэйвеллом трудно иметь дело - у него есть привычка отвечать на вполне разумные вопросы загадками или вовсе не отвечать. Он мастер держать паузу на десять минут. Знаете, затягивать молчание в разговоре. Да, из Арчи получился бы отличный полковник, а на него натянули генеральский мундир. И всю осень сорокового года он твердил всем и каждому, что я не даю ему покоя, дергаю, подталкиваю… так оно и было, Годвин, - с его точки зрения. Мне не нравилась его нерешительность. Я хотел расшевелить его, пытался натравить на итальянцев… я уже начал сомневаться, что он вообще умеет драться, не то что побеждать. И вот я послал Идена с ним потолковать - ха, все равно что к деревянному индейцу обращаться - и, черт меня возьми, он так очаровал Идена, что тот чуть не выпрыгнул из подштанников! Энтони сообщил мне, что Уэйвелл с генералом О’Коннором разработали отличный план. Право слово, так оно и было. Энтони в разговоре со мной мурлыкал, как шесть котов сразу. Может, Уэйвелл с О’Коннором в конечном счете и довели бы дело до победы… Короче говоря, Годвин, я был полон надежд. В декабре О’Коннор - храбрый, решительный человек, можете мне поверить, Годвин, - наконец ужалил. Он, подобно Аттиле, громил превосходящие силы противника, он разбил итальянцев в Соллуме и на перевале Халфайя, он с огнем прорвался в Ливию, захватил форт Капуццо и Сиди-Омар. Драка была отчаянной, но О’Коннор и создан для таких дел - настоящий британский солдат. За неделю победы превзошли все наши ожидания. Более того, захваченные им итальянские орудия и грузовики можно было использовать в Греции… а он все пробивался вперед, взял Бардию, следом одержал крупную победу под Тобруком. Великолепная кампания. Уэйвелл с О’Коннором остались победителями… но Уэйвелл никак не мог забыть старое, просто выходил из себя. Мы вынуждены были заниматься Грецией. Но Арчи снова принялся ворчать, подкусывать и зудеть. Он непременно хотел указывать мне, как мне делать свою работу, - очень утомительно… О’Коннор, конечно, на этом не остановился. Помните, Годвин, его рывок на сто миль к западу мимо Тобрука, когда он занял Дерну и погнал остатки итальянской армии? И вот конец - 7 февраля итальянцы сдались! Господи, как они сдавались! Четыреста человек явились к полковнику Комбу из 11-го гусарского и объявили себя его пленниками - а Комб так устал, что велел им приходить завтра.
При этом воспоминании живот Черчилля заколыхался от смеха, щеки раскраснелись, на глаза выступили слезы.
- Он велел им… велел прийти назавтра… и они пришли!
Черчилль вытер глаза короткими толстыми пальцами.
- Годвин, что напоминает вам эта история? Ну, что?
Годвин улыбкой покачал головой:
- Что она должна мне напомнить, премьер-министр?
- "Война - это ад"! - Черчилль опять хихикнул. - Вам стоит ее использовать, честное слово, стоит! Поверьте слову старого газетчика!
- Так я и сделаю, с вашего позволения. Можно сослаться на вас?
- Ну конечно! Семейство полковника Комба будет гордиться им. - Черчилль тяжеловесно заворочался в кресле. - Монк, поправьте огонь, будьте добры. Вот спасибо.
Он изучил то, что осталось от его сигары, и достал из кармана кардигана портсигар из свиной кожи. Вынул новую, понюхал и тщательно обрезал кончик. Поднес спичку.
- Ну вот, О’Коннор готов был двинуться на Триполи, куда загнал маршала Грациани. Уэйвелл с О’Коннором уже чуяли кровь. О’Коннор продвинулся на пятьсот миль и захватил 130 000 пленных, четыреста танков, тысячу орудий, крепости Бардии и Тобрука… и тут, должен сказать, судьба зло подшутила над нами… если бы я не знал наверняка, что господь бог - англичанин, то, пожалуй, начал бы сомневаться. О’Коннор оказался слишком успешным, слишком предприимчивым…
Годвин покивал:
- Но ведь ему приходилось действовать наперегонки со временем - из-за Греции. Верно?
Черчилль пропустил мимо ушей замечание, содержавшее неприятную истину.
- Подожди он еще немного, всего четыре месяца, пока все силы Гитлера оказались бы связаны в России… но, увы, итальянцы не слишком упорно сражались у последней черты. Два события послужили к нашей погибели, Годвин. Греки наконец разыграли свою карту, их первый министр запросил у нас помощи… и, за грехи наши, герр Гитлер отправил Эрвина Роммеля драться против нас в пустыне.
Дождь все сильней бил в окна. Капли стекали по каминной трубе и с шипением испарялись на горячих углях. Роджер Годвин, которому пришлось спасаться от армии Роммеля по пустыне, знал, как это было. Но услышать об этом от ПМ - совсем другое дело.
- Да, британский лев, пожалуй, вдоволь поревел и побушевал в пустыне, но Эрвин Роммель, скажем прямо, явился в Северную Африку с хлыстом и тумбой, в намерении укротить зверя. Хлыст и тумба, и еще воля и дерзкая готовность к риску - он решился овладеть ходом войны одной силой воли. Если Лоуренс в наше время был первым богом пустыни, то второй тогда как раз родился - потому что этот великий воин, Годвин, стал именно богом пустыни… Но вы ведь были в Каире и все знаете сами. Наша экспедиция в Грецию началась в марте. Семь месяцев назад. Само собой, наша оборона была ослаблена. А Роммель застал нас врасплох. "Блицкриг"! Он не стал дожидаться новых танков, а прямо вцепился нам в глотку.
Годвин с восхищением наблюдал, как искусно Черчилль расставляет акценты в своем повествовании. Изложение событий было в основном верным, просто не совсем полным. На деле он так оголил британскую оборонительную линию, что Роммелю с его хлыстом почти не с кем было воевать. И Годвин готов был поручиться, что сокрушительный провал операции в Греции - когда пришлось эвакуировать больше пятидесяти тысяч британских солдат, а над Акрополем меньше чем через два месяца взвилась свастика - Годвин готов был поспорить, что эти подробности выпадут из его рассказа.
- Эль-Агейла, Мерса-эль-Брега, Бенгази - по очереди пали под его ударами. - Голос Черчилля рокотал, как гром, раскатившийся над болотами за Кембриджем. - Ним, О’Коннор и Уэйвелл не сумели его остановить. Неделя адской бойни, пятьсот проклятых миль - мы, британцы, отступали в беспорядке, удирая от Роммеля… Невеселая вышла шутка. Я слышал, кое-кто зовет это "Бега в Бенгази" и "Тобрукским дерби", но клянусь вам, Годвин, мне не смешно! Мы опозорены! - Лицо его потемнело, каменная челюсть стиснула изжеванную сигару. - Ним и О’Коннор попали в плен к гуннам и до сих пор в Италии, в лагере для военнопленных - и это британские генералы! - Он мрачно уставился на Годвина. - Роммель великий генерал, но он воюет не на той стороне. И в Тобруке он получил отпор. Мои бесценные "Крысы пустыни" удержались, и до сих пор держатся в осаде… Я сумел переправить Уэйвеллу еще двести танков - конвой через Гибралтар и Средиземное море - но Роммель нам все еще не по зубам. Он переигрывал нас в открытом бою и в маневре, а когда Уэйвелл наконец созрел для драки - наконец! - мы начали мощнейшее контрнаступление. Операция "Боевой топор"! А Роммель сделал из нее отбивную. Отбивную! К чему пытаться скрыть катастрофу? Мы разбиты. Уэйвелл разбит. Ужасно. Лучше всего сказал Алекс Кадоган. "Уэйвелл и ему подобные, - сказал он мне, - никуда не годятся против Роммеля. Это все равно что играть с Бобби Джонсом на тридцати шести лунках". Понимаете, у меня не было другого выхода. Уэйвелла пришлось отставить. Я сменил его на Окинлека. Ну, за лето ничего не переменилось. Правда, нападение Гитлера на Россию сдержало удар Роммеля. Окинлек поставил командовать западными силами Каннингхема - может, он и прав, Каннингхем в Восточной Африке оставил от итальянцев мокрое место…
Галстук-бабочка вздрогнул, когда он повел округлыми плечами.
Было уже за полночь, но Черчилль был все так же бодр. Годвин знал, что премьер-министр имеет обыкновение вздремнуть днем, после чего может работать, и часто работает, ночь напролет. Кажется, намечалась как раз такая ночь. Вардан подавил зевок и встал, чтобы размять свои длинные ноги. Черчилль пристально всматривался в лицо Годвина. У того возникло пренеприятное ощущение, что его оценивают на пригодность к какому-то поручению, которое вполне может оказаться ему не по силам. Само собой разумеется, премьер-министр не для того ехал среди ночи в Кембридж, чтобы подвести итоги африканской кампании, которая в подробностях была известна им обоим. Должна же быть еще какая-то цель, помимо того, чтобы Годвин мог рассказывать об этой достопамятной встрече своим внукам, если - что маловероятно - таковые появятся. Черчилль ерзал в кресле, выискивая самое удобное место для седалища. Его тяжелый потный лоб в отблесках огня, казалось, светится собственным светом. Все они вспотели. Вардан открыл окно, впуская в комнату грозу.
- Сейчас мы готовим новое великое предприятие, - сказал Черчилль. - Осталось меньше месяца до большого наступления. И я намерен сделать все возможное, чтобы оно не провалилось… все, что в моей власти. Операция "Крестоносец". Мы уничтожим бронетанковые войска Роммеля, мы вызволим отважных "Крыс пустыни", мы вернем себе всю Киренаику и займем Триполи… Мы все это сделаем, если сумеем доказать британским бойцам, что Эрвин Роммель - не бог! Британцы вынесли самое унизительное в истории Британии отступление - им надо показать, что Роммеля можно побить. Вот почему вы здесь, мой молодой друг. Я прошу вас оказать мне услугу - точнее, две услуги.
Он безрадостно усмехнулся, знаменитые челюсти и выдающийся подбородок выглядели сейчас еще более твердокаменными, чем обычно.
- Вам, молодой Годвин, предстоит чертовски много работы. Я хочу, чтобы вы помогли мне втянуть Америку в эту проклятую войну, и хочу, чтобы вы помогли мне доказать, что Роммель - такой же человек, как и всякий другой. Работа предстоит немалая. Но сперва…
Кончик его сигары полыхнул отблеском адского пламени. Склонившись к Годвину, Черчилль взглядом приковал его к месту и постучал кончиками пальцев по колену.
- Но сперва я хотел бы попросил вас поделиться со мной информацией… Я интересуюсь этим Роммелем. А вы с ним знакомы. Я читал все, что вы о нем написали, но мне нужно больше. Я прошу вас рассказать мне о нем. Расскажите, что привело к вашей встрече, что вы о нем думаете, как его оцениваете. - Премьер-министр улыбнулся. - Я весь обратился в слух.
Это было летом сорокового. К концу июля Франция была раздавлена, как человек, оказавшийся на пути несущегося товарного поезда. Наци овладели материком. Англия осталась в одиночестве, и началась воздушная война, получившая название Битвы за Британию. Геринг заявил, что обойдется без сил вторжения: самолеты Люфтваффе к началу осени заставят англичан молить о мире.
Роджер Годвин своими глазами видел, как не выдержала напора Франция - треснула, словно хрупкая скорлупка. Он, вместе со всеми, зачарованно наблюдал за новым актером, появившимся на сцене истории, - за генералом Эрвином Роммелем, командовавшим "призрачной дивизией", как окрестили ее газетчики и политики. 7-я бронетанковая дивизия Роммеля, подобно кораблю-призраку, с невиданной быстротой перемещалась с места на место, появляясь из-за завесы дождя и тумана, чтобы нанести удар и тут же скрыться - и снова возникнуть в тылу разбитых и разрозненных французских частей. В европейских сражениях еще не видывали армии, действовавшей так быстро и так решительно. Французам мнилось, что против них выступает некая стихийная сила. Притом Роммель руководствовался самыми современными идеями. Он приводил в исполнение блестящие теоретические разработки, изложенные в его ставшей уже классикой книге "Infanterie greift an" - "Пехота наступает", - опубликованной в 1937 году.
Годвину нужна была сенсация. Газетный синдикат требовал большой и новой темы, которой бы никто больше не занимался. Годвин решил добраться до этого генерала Роммеля и взять у него интервью. Он упомянул об этом в разговоре с Максом Худом, который то ли только что вернулся из, то ли как раз собирался в Каир - в те дни его можно было застать только в одном из этих двух состояний.
- А почему именно Роммель? - спросил Худ. - Почему бы не прокатиться в Берлин и не попросить Геббельса устроить тебе пресс-конференцию со всем генеральным штабом? Или хотя бы с Герингом - он любит поговорить?
- Они все - новость с порядочной бородой. Новый герой дня - Роммель.
- Не ожидал, что ты станешь прославлять нацистского героя…
- Слушай, все только и пишут, как это печально: Париж в руках безбожных гуннов. Мы с тобой, Макс, тоже горюем. Но историю сейчас делает не Франция. Историю делает Германия. Боюсь, что мир готов поверить Гитлеру и увидеть в них этакую расу господ. Это было бы хуже всего. А теперь, когда следующим блюдом в меню числится старая Англия…
- Дело говоришь. Вообще-то, я с ним знаком.
- Знаком с Роммелем? Как? С каких пор?
- Помнишь, тогда в двадцать седьмом мы все разъехались из Парижа? Ты отправился бог весть куда на этой своей машинке, которой так гордился, ну а я купил себе мотоцикл и пустился в странствия. Как-то меня занесло в итальянские Альпы. Приметил этого типа на обочине - там в самом деле стоило притормозить, дьявольски красивый вид, но он-то возился со своей машиной - двухместный мотоцикл, гораздо больше моего. Зажигание срабатывало ненадежно, и двигатель все время глох. Опасная штука на тех горных дорогах. Я остановился ему помочь, и мы разговорились. Он сказал, что показывает жене места, где воевал, и, слово за слово, мы обменялись военными воспоминаниями… тут и его жена подошла, она любовалась видами. Так вот я и познакомился с Эрвином и Люси Роммель. Вечером мы вместе ужинали в ближайшем городке и засиделись допоздна. Люси была беременна, и они спешили нагуляться, пока не подошел срок, когда поездки небезопасны. Довольно славные люди. Никогда не забуду, как он на нее смотрел - просто с ума по ней сходил. И винить его не приходится. Милое, смуглое, весьма пикантное создание. Польских и итальянских кровей, насколько я понимаю, хотя сама она - немка до мозга костей. Мы не теряли связи, и я еще виделся с ним в тридцать четвертом… К тому времени их сыну, Манфреду, исполнилось лет шесть или семь. Славный мальчуган. Такой забавный - Роммель пытался научить его плавать и напоминал, какой он храбрец, но парень и не подумал на это купиться… а Роммель по-прежнему во всем слушался Люси. Взглянет на нее - а она в какой-нибудь огромной шляпке, будто с рекламного плаката - и сразу: "как ты скажешь, дорогая". До смешного доходило. И Люси прекрасно понимала, что он полностью в ее руках.
- Вы и сейчас переписываетесь?
- Ну, в войну это сложнее, но я всегда говорил, что никакая война не должна становиться на пути дружбы. Есть каналы связи… - Макс ухмыльнулся, как мальчишка, гордый удачной шалостью. - Ты хочешь с ним встретиться?
- Еще как! Америка пока не воюет. Я нейтрал. Ты мог бы это устроить?
- Думается, я справлюсь, старик.
Несколько недель спустя розоволицый молодой офицер 7-й танковой дивизии встретил Годвина на франко-швейцарской границе. Он поздоровался, щелкнув каблуками, искренне улыбнулся и зачастил по-английски, провожая гостя к "даймлер-бенцу":