- В тот день, когда Лоретта… когда Лоретту… - начал Флинн, трясущимися пальцами держа сигару, - я пригласил вас и Бисли, чтобы… Я хотел, чтобы вы от моего имени поискали людей, которые угрожали моей дочери, и взамен за ее спасение продали им бесценную для них информацию… о том, что мы замолчим одно дело. Они бы мне десять девушек спасли и миллион впридачу дали, лишь бы я не сообщай, этих сведений никому другому.
- Но сейчас вы им эту новость не продадите? И сообщите кому-то другому?
- Послушайте…
- Мистер Флинн, вы были счастливы?
Его этот вопрос не удивил. Он задумался.
- Пока была жива Лоретта… - сказал он. - Да, я был счастлив, у меня не было основания думать иначе.
- Я так и предполагал.
- Можно было догадаться, ведь вы же знали Лоретту. Но почему вы об этом спросили?
- Я не верю в то, что существуют счастливые люди. Верю только, что существует эгоизм и нехватка воображения.
- Вы так это объясняете? Вы думаете, что люди, считающие себя счастливыми, это лишенные воображения эгоисты?
- Ваша дочь не была счастлива. Посмотрите, какие у нее глаза тут, на снимке.
Он посмотрел. Покачал головой.
- Она была красивая и здоровая, хорошо училась. Я исполнял любое ее желание… Чего ей не хватало?
- Может, эгоизма? Она вовсе не считала, что красота, деньги и модный автомобиль могут дать человеку счастье. Вы знаете, ведь Лоретте нравилось в Галиндесе его мужество, то, что он принимал участие в Испанской войне.
- Я слишком трезв и опытен, чтобы верить в иллюзии, которые заставили некогда Галиндеса, Хемингуэя и других выдающихся людей участвовать в этой войне.
- Пожалуйста, не поймите меня неверно, я не хочу вас обидеть, но думаю, что по меньшей мере каждый второй человек хоть раз в жизни не поступал, как мерзавец. Например, когда верил в то, что вы именуете иллюзиями.
Флинн курил и внимательно слушал.
- Так вы вот о чем?
- Да, только всего я и хотел вам сказать… Что вы собирались предложить за спасение Лоретты?
Он отложил сигару и сплел пальцы. Руки у него все тряслись.
- Вы слыхали о покушении на президента Венесуэлы?
- Я слыхал. Несколько дней тому назад под Каракасом зеленый "олдсмобиль" взорвался на шоссе, по которому проезжал президент Венесуэлы Бетанкур. Взрыв произошел в тот момент, когда машина президента поравнялась с "олдсмобилем", порожняком стоявшим на шоссе. Три человека из личной охраны президента погибли, Бетанкур был ранен. Виновников покушения не обнаружили. Вот и все, что я узнал из газет.
- А вы знаете, - спросил Флинн, - кто все это организовал? Я вам безгранично доверяю. Может, потому, что вам доверяла Лоретта. Она лучше разбиралась в людях, чем я…
Флинн замолчал, будто раздумывая, говорить ли дальше. Он протянул руку к сигаре, уже наполовину сгоревшей, и посмотрел на длинный светлый конус: пепел был такой легкий, что не свалился в пепельницу.
- Наша разведка собрала и представила неопровержимые доказательства, что покушение это совершено по приказу Рафаэля Леонидаса Трухильо, диктатора Доминиканской Республики. Трухильо поручил выполнение этого дела некоему полковнику, одному из столпов своей полиции; зовут его Гарсиа Аббес. С ним сотрудничал Хуан Мануэль Сансиа, авантюрист, выдающий себя за генерала венесуэльской армии. Он прибыл из Каракаса в Сьюдад-Трухильо, и там они вдвоем с Гарсией Аббесом разработали план покушения.
- И они поставили на шоссе "олдсмобиль" со взрывчаткой?
- Да, там были два кожаных чемодана с шестьюдесятью килограммами взрывчатки. Детонатор управлялся радиоволнами. Когда лимузин президента оказался на одной линии с "олдсмобилем"…
- Понимаю, это фокус нехитрый. Вы решили опубликовать эти материалы?
- Мы не можем этого сделать. Вы, надеюсь, понимаете, что нашей разведке нечего делать в Сьюдад-Трухильо и она не имеет права собирать материалы против суверенного государства…
- …в котором вклады Штатов достигают ста пятидесяти миллионов долларов.
Он некоторое время смотрел на меня, потом сказал:
- Хотя бы и поэтому. Но не только поэтому.
- Мы теперь знаем, - добавил я, - что их разведка действует у нас, не считаясь с нашей суверенностью.
- В таких случаях всегда надо делать вид, что об этом не знаешь. Это одно из основных неписаных правил дипломатии.
- Я подумал о дочери.
- Но вы уже знаете, сказал я, - какие формы это принимает…
- Это не имеет значения для международной политики.
- И я так думаю, - насмешливо сказал я, - Мистер Флинн, итак, остался лишь один путь, чтобы предать гласности материалы, собранные нашей энергичной разведкой: передать их анонимно или с гарантией соблюдения тайны венесуэльской разведке.
- Это наилучший способ, и именно об этом я беседовал с тем человеком, который, я вам говорил уже, поддержал меня на выборах. Уже сегодня президент Бетанкур выступит по радио с обвинением против Трухильо. Через два-три дня делегат Венесуэлы в Организации Государств Латинской Америки официально представит материалы, раскрывающие роль Трухильо и полковника Аббеса в покушении на президента.
Я подумал, что это совершенно безобидная и увлекательная игра.
- И Трухильо начнет бить себя в грудь, удалится в монастырь и посыплет голову пеплом?
Флинн начал сердиться.
- Это очень осложнит положение Трухильо в карибской зоне и принудит его обуздать свое патологическое тщеславие… Я сообщаю вам об этом, поскольку материалы уже переданы Венесуэле. Может быть, именно в данную минуту Бетанкур выступает по радио.
- Значит, за то, чтобы сохранить в тайне эти сведения, вы хотели…
- Не будем больше говорить об этом. Я хотел спасти свою дочь, а больше мне нечем дорожить… Впрочем, это был наивный план. И поймите, что эти дела обязаны расследовать не мы, а венесуэльская разведка. В конце концов, у нас с ними нет договоренности, чтобы передавать друг другу точную информацию. Но поверьте мне: теперь я не оставлю их в покое, ни в их зарубежной деятельности, ни в их внутренних делах - в меру своих сил… Что вы знаете о рукописи де Галиндеса? Можно ее где-нибудь раздобыть?
- Не знаю, сколько экземпляров имел де Галиндес. Один экземпляр исчез вместе с профессором, второй был у вашей дочери. Еще один, как мне известно, профессор хранил в банковском сейфе.
- Где, в каком банке? - оживился Флинн.
- Поговорите об этом с его женой.
- Я позабочусь, чтобы эта книга вышла… Не у нас, так в Аргентине. У меня там есть некоторые связи.
Флинн подошел к домашнему бару, достал сифон, бутылку виски, стаканы и поставил на столик между двумя креслами. Потом уселся в кресло и, откупоривая бутылку, спросил:
- Лоретта вам не говорила… Вам налить?
- Пожалуйста, - я пододвинул стакан, - Наверное, Лоретта не сказала мне ничего такого, что было бы неизвестно вам.
- Я хотел спросить, - продолжал Флинн, - не говорила ли она вам что-либо о докторе Галиндесе… Я иногда раздумывал, особенно в последнее время, не связывало ли их… Ну, вы знаете, о чем речь… Нечто большее, чем уважение ученицы и благосклонность учителя.
"Ведь ничего я тебе не скажу, - подумал я. - Как ты можешь вообще об этом спрашивать, это были их дела, в которые я влез по милости своей профессии, но ты о них ничего не должен знать, раз Лоретта сама тебе не сказала. Очевидно, она не хотела, чтобы ты знал".
- Ничего я об этом не знаю, мистер Флинн. И не думаю, чтобы дело обстояло так. Но скажите - вы взвесили, чем может кончиться для вас интерес к Доминиканской Республике и к деятельности ее агентов?
Флинн медленно отставил свой стакан.
- Я об этом подумал. Вы правы, я был эгоистом. Лояльным, нейтральным, удобно устроившимся эгоистом. Вы с таким же правом могли бы назвать меня оппортунистом. После трагедии… с Лореттой… ничего такого во мне не осталось, пожалуй, ничего. А если что осталось, я это задушу в себе, мистер Уинн. Это - решение человека, который многое видел, многое испытал и уже приближается к концу своего пути. Решение бесповоротное… Вы католик или… вы вообще верите в бога?
- Никогда над этим не задумывался, некогда было. Знаю только, что, безусловно, верю в ценность такого рода решений, как ваше. А это в данный момент, пожалуй, главное, - вы согласны?
- А если у меня ничего не получится?
- Такая попытка все же засчитывается; и само решение тоже засчитывается.
- Где? Кем засчитывается? Кого вы имеете в виду?
- У меня на это свои взгляды, у вас свои. Ведь вы же католик, вы верите в загробную жизнь. Вас, пожалуй, удовлетворит уверенность в том, что в небесах все засчитывается. Я-то не надеюсь ни на какие посмертные расчеты. Но вы?
- Да, может, это и так, - тихо сказал Флинн, - Только я не знаю, справедливо ли ведут счеты там… Нет у меня такой уверенности. Трухильо тоже верит в бога, но, по-видимому, рассчитывает на особое его к себе расположение. Меня все больше одолевают сомнения, мистер Уинн.
- Вы думаете о смерти Лоретты?
- Это было очень несправедливо. Убийца должен был погибнуть раньше, чем приблизился к ней. Вы улыбаетесь, я знаю, что это звучит наивно…
Я понемногу потягивал виски, разговор мне прискучил, я поддерживал его из сочувствия к Флинну.
- Должно случиться нечто иное, - сказал я. - Конгрессу давно уже пора было заняться такими историями, не вычитая из них эти самые сто пятьдесят миллионов наших вложений в Доминиканской Республике. Наша терпимость в связи с этими долларами и с шестьюдесятью процентами нашего импорта, размещенными в Доминиканской Республике, приводит к тому, что Трухильо и его полиция все больше наглеют. Если б мы этим раньше занялись, ни один убийца не решился бы напасть в Нью-Йорке на дочь сенатора в его же гараже и не решился бы похитить профессора американского университета из центра города, на глазах у граждан, которые этих сенаторов избирают.
Флинн глубже ушел в кресло; он безнадежно разводил руками.
- Вы не разбираетесь в этих делах. И не думайте, что мне все известно… Я хотел лишь установить, согласились ли бы вы мне помочь, если возникнут какие-либо трудности… Например, с получением материалов или с розысками кого-нибудь на основе данных, которые я вам сообщу. Есть дела, в которых вы более компетентны, чем я. Могу я на вас рассчитывать?
- Нет, - сказал я.
- Почему? - спросил он.
Я не ответил. Он хотел втравить меня в такую историю, где они потеряют сколько-то денег, а я один расплачусь по-настоящему, может быть, по самой высокой ставке.
23
- Вы это великолепно проделали, - сказал Октавио, - Хорошего летчика сразу узнаешь по тому, как он делает посадку.
Мерфи был бледен, по лицу у него струился пот.
Не успели они выбраться из кабины, как к ним примчалась карета скорой помощи. Мерфи вспомнил сцену в Эмитивилле; сейчас происходило то же самое, но словно на киноленте, которую прокручивают в обратном порядке. Санитарная машина подъехала вплотную к самолету. Де ла Маса и молодой человек в форме лейтенанта доминиканской авиации подошли к багажнику. Прежде, чем вытащить носилки, Октавио наклонился и трясущимися руками поправил простыню, соскользнувшую с больного пассажира. Носилки поспешно вдвинули в санитарную машину. Водитель высунул голову из кабины.
- Готово? - спросил он по-испански.
- Давай! - крикнул де ла Маса.
Машина немедленно тронулась.
Мерфи расправил занемевшие мышцы, снял зеленый кожаный шлем, вытер рукавом потный лоб, зевнул. Октавио и лейтенант подошли к нему.
- Это Хулио Руис Оливейра, - сказал Октавио, представляя их друг другу. - А это Джеральд Лестер Мерфи.
Они обменялись рукопожатием.
- Я восхищаюсь вами, - задушевно проговорил Оливейра. - Это действительно чудо - такая посадка. Вы гениально это сделали.
- Мне повезло, вот и все, - возразил Мерфи, - Что с машиной?
- Сейчас придут люди и займутся машиной, - сказал Оливейра. - Не беспокойтесь, механики у нас превосходные.
- Пойдем перекурим? - предложил Октавио.
- Немного позже, - ответил Оливейра. - Полковник Аббес ждет нас в конторе аэродрома. Специально ради этого приехал сюда из министерства. Идемте. Вы устали? - обратился он к Мерфи.
- Нет. Идемте.
Они зашагали к зданию аэродрома.
- Полковник Аббес - это большой человек, личный друг Трухильо, - доверительно сказал Оливейра, обращаясь к Мерфи, - Вам надо произвести на него хорошее впечатление.
- Зачем? Мне деньги надо получить, вот и все.
- Послушайте меня, Мерфи. Постарайтесь произвести на полковника самое хорошее впечатление. От этого многое зависит.
- А как производят хорошее впечатление?
- Хулио, объясни ему, как это делается, - сказал Де ла Маса.
- Вы должны улыбаться, должны быть всем довольны, благодарить за то, что вам поручили такой рейс, и восхищаться любезностью полковника, даже если он покажется вам грубым и неприятным.
- И старайтесь выглядеть как человек, который знает о чем можно говорить, а о чем нельзя, - добавил Октавио.
- Вы тоже так делаете? - спросил Мерфи.
- Все так делают, - ответил Оливейра. - Иногда это удается с трудом, но всегда окупается. Октавио, позволим себе сегодня, заглянем вечерком в какой-нибудь симпатичный ресторанчик?
Октавио покачал головой.
- Я условился с Хуаной. Впрочем, все зависит от обстоятельств, я потом дам тебе знать.
- Хуана Манагуа, - пояснил Хулио, - это невеста Октавио. Когда познакомитесь с ней, будьте настороже. В нее можно сразу влюбиться и даже не сообразишь, когда и как это случилось. Октавио застрелил уже троих за то, что они приставали к Хуане.
Мерфи посмотрел на Хулио. Он был того же роста, что и Мерфи, загорелый, стройный; развитые мускулы четко обрисовывались под его летной облегающей формой. Лицо у него было открытое, спокойное, но в рисунке губ чувствовалась неуловимая горечь, странно контрастирующая с юношеской свежестью и веселым взглядом. Де ла Маса рядом с ними выглядел неказисто: щуплый, невысокий, на голову ниже их.
- У вас тут, наверное, отличные девушки, а?
- Гениальные! - сказал Хулио. - Вы прямо плакать будете от переживаний, когда придется решать, какую выбрать.
Они вошли в громадный светлый холл. Полицейские, стоявшие у вращающихся дверей, увидев Октавио, даже не потребовали предъявить документы, только отсалютовали, подняв ладонь кверху. Октавио в ответ кивнул.
- Где ждет нас полковник? - спросил он Хулио.
- На третьем этаже, я вас провожу. Он тут уже полчаса. Из Пуэрто Плата сообщили, что вы пересекли границу.
24
Флинн ждал объяснений, но я молчал. Пускай еще где Дурачков поищет.
- Вам известно, - спросил Флинн, - что Трухильо Убил уже более пятидесяти тысяч политических противников и заподозренных в оппозиции? Да прибавьте к этому еще живущих, преследуемых, затравленных страхом, арестованных.
- Советую вам сказать об этом в конгрессе или на совещании стран Латинской Америки. И не старайтесь меня растрогать. Я люблю поплакать, но втихомолку, наедине.
Он встал и медленно зашагал по комнате. Потом остановился за моим креслом.
- Я знаю, что вы не боитесь, вы не из трусливых… За вашим отказом кроется нечто совсем иное.
Я вспомнил узкую уличку и мужчину, лежащего на мостовой, и кровь, смешанную с соком расколотого пулей ананаса, и ужас Гарриэт, и молчание всех, кто был свидетелем убийства.
- Что же вы молчите? - спрашивал Флинн, - Ведь вы же знаете, что я не могу заставить вас участвовать в моих делах. Это зависит от вашей доброй воли и не только от доброй воли.
Я повернулся в кресле и откинул голову, чтобы видеть лицо Флинна, - он все еще стоял за мной.
- Мистер Флинн, - сказал я, - вам не кажется, что кое-кто из ваших коллег, финансовые воротилы, а может, и кто-либо в штабе или ЦРУ охотно положили бы это дело под сукно, прекратили бы расследование и с удовольствием вычеркнули из памяти не только Галиндеса, но и вашу дочь?
- Может, так оно и есть… Но вы не знаете, что Государственный департамент имеет серьезные возражения против политики Трухильо, как внутренней, так и международной. Вы об этом не знаете, а я не могу всего сказать, даже вам… В конце концов, Государственный департамент…
"Зачем он тратит столько слов, чего добивается?" Я подхватил, прервав его:
- В конце концов, Государственный департамент не поддержал кандидатуры Эстрелло Уреньи в его предвыборной борьбе против генерала Трухильо. Девяносто процентов доминиканцев ждало тогда, что Вашингтон вмешается. А теперь из генерала-авантюриста вырос опасный генералиссимус. Это уж наша заслуга.
- Вы ошибаетесь. Наш консул по поручению департамента говорил тогда с генералом Трухильо.
- И все же Трухильо "выиграл" на выборах, заранее уничтожив всех противников. Вы знаете, что написал тогда наш консул в рапорте Вашингтону? "Количество голосов, поданных за Трухильо, значительно превышает количество всех избирателей". Ведь фактически Трухильо был единственным кандидатом.
Флинн подошел к одной из полок и указал на ряд книг.
- Мистер Уинн, я знаю все эти дела несколько лучше. Видите? Вот книга бывшего корреспондента "Тайм" Уильяма Крема "Демократия и тирания в Карибской зоне". Вот работа Альберта Хикса "Кровь на улицах", вот вам "Мир свободного труда", с тревожными отчетами международной конфедерации свободных профсоюзов… А это вы знаете - "Доминиканская Республика под игом феодального властителя", "Кровь в Карибской зоне"? Могу дать вам это прочесть, вы узнаете еще больше… больше, чем позволительно сказать мне. Вот сборник статей Теофило Гуэреро, доминиканского корреспондента журнала "Vision". В феврале "Vision" сообщил, что Теофило Гуэреро бесследно исчез… Это, кажется, уже тридцатый журналист бесследно исчезает там…
- И вы хотите, чтоб теперь и я бесследно исчез? "Испарился", как говорит мистер Бисли?
Флинн остановился передо мной.
- Я гарантирую вам абсолютно надежную охрану. И такие полномочия, что никто не осмелится вас пальцем тронуть. Мы будем оберегать вас…
- Я не люблю, когда на работе за мной кто-то ходит по пятам. Это снижает производительность труда, мистер Флинн.
- Вы шутите.
- Вы угадали. И давайте этой шуткой закончим бесполезный разговор: ни к чему он не приведет.
Я встал и поклонился. Но Флинн отошел к полке и достал несколько книжек.
- Прочтите это, пожалуйста.
- Крем и Хикс у меня есть. Если разрешите, я хотел бы посмотреть другие книги, которые вы только что назвали.
- Мне хотелось, чтобы вы это быстро прочли и снова навестили меня. Я буду вас ждать.
- Я прочту, но не знаю, когда. Сами понимаете, мне нужно время от времени зарабатывать пару долларов…
- Я охотно помог бы вам, в какой угодно форме…