19
Если бы ему пришлось выделить в себе какую-то особенность, то это стала бы способность угадывать неискренность во взгляде.
В моменты, когда вся семья собиралась перед большими тарелками, стоящими на кухонной клеенке, и произносила "Отче наш" с елейными выражениями лиц, он прекрасно знал, что отец незадолго до этого бил мать. Видимых подтверждений этому не было - он никогда не наносил удары непосредственно по лицу; несмотря ни на что, тут он соображал. Нужно ведь было учитывать, что они много общались с прихожанами. А мать подыгрывала ему и по обыкновению сидела с неимоверно ханжеским видом, внимательно следя, чтобы дети благопристойно вели себя за столом и съедали отмеренное количество картофелин с надлежащей порцией мяса. Однако за невозмутимо моргающими глазами скрывались страх, ненависть и внутреннее бессилие.
Он всегда это замечал.
Иногда и в глазах отца он отмечал печать этого фальшивого невинного взгляда, но гораздо реже. На самом деле выражение его лица почти всегда было одинаковым. Жизнь должна была наполниться более масштабными вещами, нежели ежедневное телесное наказание в виде расширения ледяных зрачков этого человека, пронизывающих до самых костей.
Так обстояло дело со взглядами тогда, так же было и теперь.
Едва переступив порог, он тут же заметил нечто чуждое в глазах своей жены. Она улыбалась - и слава Богу; но улыбка ее трепетала, а взгляд останавливался на пустом пространстве прямо перед его лицом.
Если бы она не прижимала ребенка, расположившись на полу, возможно, он бы списал все на усталость или головную боль, но она сидела, обнимая мальчика, и казалась чужой.
Явно тут было какое-то несоответствие.
- Привет, - поздоровался он и втянул в себя домашний конгломерат запахов. Какой-то ароматный оттенок в этом привычном домашнем запахе показался ему незнакомым. Слабый привкус проблем и нарушенных границ.
- Сделаешь чаю? - попросил он и погладил ее по щеке, такой горячей, словно у нее поднялась температура. - Ну, а как твои дела, дружище? - Он поднял на руки сына и посмотрел в его глаза - ясные, радостные и усталые. На лице тут же появилась улыбка. - А сейчас он выглядит вполне нормально.
- Да. Но буквально до вчерашнего дня он жутко сопливился, а вчера неожиданно все кончилось. Ну, ты знаешь, как обычно бывает. - Она слегка улыбнулась, и даже это выглядело как-то неестественно. Как будто она постарела на много лет за несколько дней его отсутствия.
Он сдержал свое обещание. Он любил ее столь же страстно, как и неделю назад. Однако на это потребовалось больше времени, чем обычно. Больше времени понадобилось ей, чтобы расслабиться и отделить тело от разума.
Затем он привлек ее к себе и положил себе на грудную клетку. Раньше она запустила бы тонкие чувственные пальцы в волосы на его груди и гладила бы основание его шеи. Но сейчас она этого не сделала. Она сосредоточилась на том, чтобы восстановить дыхание и вести себя как можно тише.
Поэтому он и спросил так прямо:
- У въезда на участок стоит мужской велосипед. Ты не знаешь, откуда он там взялся?
Она сделала вид, что уже спит.
К тому же было совершенно неважно, что бы она ответила.
Спустя несколько часов он лежал, положив руки за голову, и наблюдал мартовский рассвет - ленивый свет проскользнул по потолку, готовый к планомерному расширению своей территории миллиметр за миллиметром.
В его голове воцарилось спокойствие. У них была кое-какая проблема, но он решит ее раз и навсегда.
Когда она проснется, он соскоблит с нее весь налет лживости, слой за слоем.
Серьезный допрос начался только тогда, когда она посадила малыша в манеж. В точности как она и предполагала.
Четыре года они прожили, не сомневаясь во взаимном доверии, и вот настал другой момент.
- Велосипед на замке, явно не краденый, - заметил он и посмотрел на нее нарочито нейтральным взглядом. - Как будто его тут не случайно поставили, как ты считаешь?
Она выпятила нижнюю губу и пожала плечами. Откуда ей об этом знать, всем своим видом показывала она, но муж не смотрел на нее.
Она почувствовала, как постепенно предательские капли пота скапливаются в подмышках. Скоро и лоб увлажнится.
- Мы наверняка сможем выяснить, кому принадлежит велосипед, если только захотим, - констатировал он и снова посмотрел на нее. На этот раз склонив голову.
- Думаешь? - Она пыталась показаться удивленной, а не застигнутой врасплох. Подняв руку ко лбу, сделала вид, что ее что-то смутило. Ну да, лоб уже мокрый.
Он пристально уставился на нее. Кухня вдруг стала какой-то тесной.
- А как мы можем это выяснить? - не сдавалась она.
- Можно поспрашивать у соседей, не видели ли они, кто его сюда поставил.
Она сделала глубокий вдох, точно зная, что на это он не пойдет.
- Ну да, можно. Но, может, он в какой-то момент исчезнет сам по себе? Мы могли бы просто выставить его к дороге.
Он слегка откинулся назад. Больше расслабился. Чего нельзя было сказать о ней. Она опять потрогала лоб.
- Ты вспотела, - заметил он. - Что-то случилось?
Она закусила губы и медленно выдохнула. Сохраняй самообладание, приказала она сама себе.
- Да, меня слегка лихорадит. Видимо, Бенджамин меня заразил.
Он кивнул и наклонил голову.
- Кстати, а где ты нашла зарядное устройство? - спросил он.
Она взяла очередную булочку и разломила ее.
- В коридоре, в корзине с головными уборами. - Теперь она чувствовала большую уверенность. Нужно сохранять это ощущение и дальше.
- В корзине?
- Я не знала, куда мне ее деть после того, как я зарядила телефон, и я положила ее обратно.
Он молча встал. Скоро он снова сядет и спросит, как вышло, что зарядка там оказалась. И тогда она скажет, как и собиралась, что, видимо, устройство пролежало там кучу времени.
Тут она осознала свою ошибку.
Велосипед, стоявший у ворот, портил всю историю. Муж свяжет два этих факта, таков уж он был.
Она уставилась в гостиную, где Бенджамин стоял и возился с сеткой манежа, похожий на зверька, пытающегося выбраться на волю.
И в этом они с ним были схожи.
Зарядное устройство выглядело крошечным в руке ее мужа. Словно он мог раздавить его одним сжатием ладони.
- Откуда оно взялось? - последовал вопрос.
- Я думала, это твое, - ответила она.
Он не отреагировал на ее ответ. Значит, свое он забрал с собой, отправляясь на задание.
- Прекрати, я вижу, что ты лжешь.
Она попыталась выразить возмущение своим видом. Это удалось без труда.
- Абсолютно честно. Почему ты так говоришь? Если оно не твое, видимо, кто-то забыл. Наверняка оно лежало там с самых крестин.
И тут она угодила в капкан.
- С крестин?! Прошло уже полтора года. Тоже мне выдумала, крестины! - Он явно считал такое предположение смехотворным, но ему было не до смеха. - У нас было десять-двенадцать гостей. В основном престарелые тетушки. Никто из них не остался с ночевкой, и не у многих из них имеется мобильник, уж в этом я уверен на все сто процентов. А даже если и имеется, зачем тащить с собой на крестины зарядное устройство? Абсолютная бессмыслица.
Она собиралась поспорить, но он остановил ее движением руки.
- Нет, ты лжешь. - Он указал в направлении велосипеда. - Это его зарядное устройство? Когда он был тут последний раз?
Реакция со стороны подмышечных потовых желез последовала незамедлительно.
Он крепко схватил ее за предплечье, его рука была мокрой. Чего она только ни передумала, обнаружив содержимое коробок на втором этаже, но на окончательное решение повлияла эта жесткая и уверенная хватка, похожая на тиски. Сейчас он меня изобьет, подумала она. Однако он этого не сделал. Наоборот, развернулся, поняв, что она не собирается отвечать, и с силой захлопнул за собой входную дверь. Больше ничего не произошло.
Она поднялась, чтобы удостовериться, что его тень проскользнет по садовой тропинке. Как только она будет уверена, что он ушел, то возьмет Бенджамина и сбежит. Через сад, к изгороди, отыщет подкоп, который вырыли дети бывших жильцов, и проползет сквозь него. Они будут у Кеннета через пять минут. Ее муж ни за что не догадается, куда они подевались.
А потом она будет действовать оттуда.
Однако тень на тропинке так и не появилась, более того - сверху раздался какой-то грохот.
Боже, пронеслось у нее в голове, что он там делает?
Она всматривалась в свое прыгающее и смеющееся дитя. Сможет ли она вместе с ним пробраться к изгороди, чтобы муж их не услышал? Открыты ли все еще были окна на втором этаже? А он, возможно, стоит у одного из них и поджидает, чтобы не упустить их из виду?
Она закусила верхнюю губу и посмотрела на потолок. Что он делает наверху?
Затем взяла свою сумку и опрокинула в нее банку с домашними сбережениями. Она не посмела выйти в коридор и взять комбинезон Бенджамина и свою куртку, но если Кеннет дома, ничего страшного.
- Пойдем, маленький, - сказала она и взяла малыша на руки.
Когда калитка была открыта, до изгороди можно было добраться максимум за десять секунд. Вопрос заключался в том, остался ли на прежнем месте тот подкоп. Она видела его в прошлом году. Тогда, по крайней мере, он был довольно широким…
20
Когда они с сестрой Евой были детьми, они жили в совсем другом мире. Когда отец запирался у себя в кабинете, в голове воцарялся покой. Тогда они могли заниматься своими делами у себя в комнатах, предоставив Богу заниматься всем остальным.
Однако в другие моменты, когда их принуждали к непременному посещению библейских занятий или когда они стояли на богослужении в гуще воздетых к небесам рук и восторженных криков, среди взрослых людей, пребывающих в экстазе, они обращали взгляд вовнутрь и погружались в собственную реальность.
У каждого из них были свои пути. Ева тайком рассматривала обувь и одежду присутствующих женщин и прихорашивалась. Аккуратно кончиками пальцев разглаживала плиссированные складки на юбке, пока они не проступали явно и не начинали лосниться. В душе она была принцессой, свободной от строгого надзора и жестоких слов. Или феей со светлыми легкими крылышками, которые при малейшем дуновении ветерка возносили ее над домашней серой действительностью и жесткими требованиями.
Она напевала про себя по дороге домой, с очарованным взглядом и семеня крошечными шажками, и родители пребывали в спокойном убеждении, что она находится в надежных руках Господа и что эти оживленные движения являются своеобразной манерой преклонения.
Но он понимал ее лучше. Ева мечтала о туфлях и платьях и о мире, построенном из боготворимых зеркал и нежных слов. Он был ее братом. Он просто знал об этом.
Сам он мечтал о мире, состоявшем из смеющихся людей.
Там, где они жили, никто не смеялся. Морщинки, появившиеся на лицах от улыбок, он видел только в городе и считал их уродством. Нет, в его жизни не было ни смеха, ни радости. С тех пор как ему исполнилось пять лет и его отец соборовал священника народной церкви, которого с ругательствами и проклятиями изгнал оттуда, он никогда не слышал его смеха. А потому его детской душе потребовались годы на то, чтобы понять - смех может сопровождать нечто иное, помимо торжества над горем ближнего.
Когда он наконец это понял, то остался глух к наставлениям и издевательствам отца и научился остерегаться.
У него появились секреты, приносившие ему радость, но одновременно и несчастье. Под кроватью, в самом дальнем углу под чучелом горностая хранились его сокровища. Журнал "Дом и Семья" с безумными рисунками и рассказами. Каталоги универмага "Дэллс" с почти голыми девушками, которые смотрели прямо на него и улыбались. У него также имелись журналы с такими чудными названиями, что они вызывали у него смех. Старые потрепанные пестрые журналы с жирными пятнами и загнутыми страничками. "Полчаса юмора", "Даффи", "Скуби Ду". Журналы, которые возбуждали и провоцировали, но ничего не требовали взамен. Их можно было найти в соседском помойном ведре, выбравшись из окна после наступления темноты, и он частенько это проделывал.
А затем всю ночь лежал под одеялом и усмехался про себя.
Это происходило в тот период его жизни, когда он старался оставлять приоткрытыми все двери в доме, чтобы быть в курсе, где находится каждый член семьи. Период, когда он научился высматривать беспрепятственные пути, чтобы, не рискуя, пронести в дом свои трофеи.
Период, когда он научился внимательно прислушиваться, как летучая мышь на охоте.
С момента, когда он оставил свою жену в гостиной, и до момента, когда он увидел, как она пробирается через калитку с ребенком на руках, прошло максимум две минуты. Примерно на это время он и рассчитывал.
Она не была глупой. Конечно, она молода, наивна, легко разгадать ее намерения, но глупой она не была. А потому она знала, что он заподозрил неладное, и по той же причине испытывала страх. Он отчетливо видел это по ее лицу и слышал по ее интонации.
Теперь она хотела сбежать.
Едва почувствовав, что он на безопасном расстоянии, она незамедлительно отреагировала. Вопрос заключался только во времени, и он это хорошо понимал. Именно поэтому он встал у окна на втором этаже и принялся топать ногами по половым доскам, остановившись лишь тогда, когда она почти добежала до изгороди.
Да уж, как просто было найти подтверждение своим мыслям, и это подкашивало его изнутри, хотя он уже давно привык к человеческому обману. Да-да, к этому привыкаешь, ведь больше ничего не остается.
Он посмотрел на женщину с ребенком. Жизнь ускользала от него. Скоро они скроются в подкопе.
Изгородь прилично заросла, так что он еще мгновение подождал и лишь потом в два прыжка преодолел лестницу и бросился в сад.
Она была заметной и сразу привлекала взгляд, эта молодая, красивая женщина в красном платье с ребенком на руках, так что преследовать ее было проще простого, даже несмотря на то, что она оказалась уже в самом конце улицы, когда он протиснулся сквозь кусты.
У главной улицы она свернула и пробежала по боковому переулку, а затем скользнула в заросли бирючины, которыми был огорожен квартал вилл.
Такого поворота он не ожидал.
Тупая телка, подумал он, наставляешь мне рога на моей собственной территории?!
В то лето, когда ему исполнилось одиннадцать, община отца установила в городе палатку у площади для выставки животных.
- Раз уж огненные дьяволы это делают, - заявил отец, - то мы, свободная церковь, можем и подавно.
Все утро они трудились над этим заданием. Работа была не из легких, но остальные дети тоже помогали. Когда в палатке был наконец положен пол, отец похлопал всех чужих детей по голове. Своих собственных детей он никак не поощрил, зато снабдил их новым занятием - установкой складных стульев. А стульев было много.
Ярмарка открылась. Четыре желтых нимба светились над входом в палатку, путеводная звезда развевалась на центральной стойке. "Прими Иисуса в свои объятия - впусти его в себя", - гласила надпись на одной из стен.
И явилась вся община и приветствовала устроенное мероприятие, что было, то было. Несмотря на обилие ярких брошюр, с которыми они с Евой повсюду носились и предлагали всем и каждому, к ним не подошел никто посторонний.
Гнев и разочарование отца выплеснулись на мать, когда поблизости не оказалось свидетелей.
- Проваливайте, дети, - шипел он, - и на этот раз сделайте все как положено.
Они потеряли друг друга из вида на краю площади рядом с ларьком лавочника. Ева застряла, восхищенная кроликами, но он отправился дальше. Это был единственный способ, которым он мог помочь матери.
"Возьмите у меня брошюру", - умоляли его глаза, но народ проходил мимо. Если кто-то возьмет брошюру, возможно, когда вечером они вернутся домой, мать избежит побоев. Тогда, возможно, она не проплачет всю ночь.
И он стоял и выискивал дружелюбное лицо, которое может пожелать разделить свою набожность с другими. Прислушивался к голосу, обладающему той мягкостью, которую проповедовал Иисус.
Тут-то он и услышал детский смех. Не тот, который слышал, проходя мимо школьного двора или осмеливаясь немного посмотреть детскую программу перед магазином электротоваров. Нет, они смеялись так, словно голосовые связки вот-вот лопнут, и весь мир обратит на них свое внимание. Он сам никогда не гримасничал подобным образом дома под одеялом, и это манило его.
И сколько бы внутренний голос ни шептал ему о злобе и покаянии, он не мог пройти мимо.
Это оказалась небольшая группка людей, собравшихся у лавочки. Взрослые и дети в прекрасном единении. Кривыми красными буквами на плакате из белого холста было написано: "Захватовающей видио-фильм заполцыны лиш сиводня", а на сколоченном из досок столе стоял телевизор, самый маленький из тех, что он когда-либо видел.
Дети смеялись как раз над одной из мерцающих черно-белых сцен на экране, и он скоро засмеялся вместе с ними. Засмеялся так, что заболело в грудине и той части его души, которая в тот миг впервые показалась на свет во всем своем великолепии.
- Такого, как Чаплин, больше нет, - произнес кто-то из взрослых.
И все расхохотались над человеком, выделывающим разные пируэты и боксировавшим на экране. Смеялись над ним, когда он крутил свою трость и приподнимал черный цилиндр. Смеялись, когда он передразнивал толстых дам и мужчин с глазами, обведенными черной тушью. Он тоже смеялся над Чаплином до спазмов в животе, и нечто чудесное, неподконтрольное и нежданное открылось ему, и никто не дал ему за это подзатыльник, никто вообще не обратил на это внимания.
Этот эпизод нелепым образом изменил его жизнь, как и жизни многих других людей.
Его жена не оборачивалась. Она вообще мало что замечала вокруг, позволяя ногам нести себя и ребенка через квартал с виллами, словно ее маршрут и скорость диктовались некими невидимыми силами. А когда человек подобным образом поднимается над реальностью, какие-то мелочи могут привести к катастрофе. Как болт, развинтившийся в крыле самолета, как капля воды, замкнувшая реле в легком, сделанном из железа.
Он заметил голубя, усевшегося на дерево над женой и сыном, когда они собирались перейти дорогу; не укрылся от его внимания и сгусток птичьего помета, слетевший вниз и шлепнувшийся, как будто привидение оставило отпечаток пальца на кафельной плитке. Он увидел, как малыш показывает пальцем на это пятно, и жена опускает глаза. Ровно в тот момент, когда она вышла на дорогу, из-за поворота вывернула машина и направилась прямо на них с убийственной точностью.
Он мог бы закричать. Криком или свистом предупредить ее. Но он промолчал. Момент был для этого неподходящий. Испытываемые в данный момент чувства к этому не располагали.
Тормоза автомобиля засвистели, тень за лобовым стеклом вжалась в руль, и мир замер.