Ольсен Тьма в бутылке - Юсси Адлер-Ольсен 18 стр.


Он увидел, как его ребенок и жена дрожат от страха и медленно крутят головами. А тяжелый автомобиль накренился вбок, оставив на асфальте следы от шин, как уголь на бумаге.

Жена так и осталась стоять, впечатанная в сточную канаву, когда машина помчалась дальше, а он сам застыл с повисшими плетьми руками в полуметре от изгороди. Чувство уязвимости мешалось со странной формой опьянения; то же самое он ощущал, когда впервые совершил убийство. Он предпочел бы не испытывать его сейчас.

Он выпустил из легких сжатый воздух, по телу расплывалось тепло. Он стоял чуть дольше, чем следовало, ибо Бенджамин успел заметить его, повернув голову и собираясь уткнуться лицом в шею матери. Он явно был испуган, потому что мать отреагировала на происходящее очень бурно. Но поднятые домиком брови и дрожащие губы тут же расслабились, когда он увидел своего папу, поднял руки и засмеялся.

Тогда она обернулась и заметила его, и выражение шока на ее лице, появившееся за секунду до того, только укрепилось.

Через пять минут она сидела перед ним в гостиной, отвернувшись в сторону. "Ты добровольно вернешься домой, - сказал он ей. - Иначе ты больше никогда не увидишь нашего сына".

И теперь ее взгляд был полон ненависти и отвращения.

Если он захочет выяснить, куда она направлялась, он вытянет из нее это признание.

Для них с сестрой изредка наступали чудесные моменты.

Когда он останавливался в определенном месте спальни, ему оставалось десять коротких шагов до зеркала. Ступни широко расставлены, голова крутится из стороны в сторону, трость вращается в воздухе. Десять шагов, преодолев которые он становился другой персоной в зеркальном мире отражений. Там он не был мальчиком, лишенным товарищей по играм. Не был сыном человека, перед которым трепетал и лебезил весь городок. Не был и избранной овцой в стаде, которая призвана сеять вокруг слово Божье и разить им людей, как громом. Он был маленьким бродягой, заставлявшим всех смеяться, в том числе и себя самого.

- Меня зовут Чаплин, Чарли Чаплин, - говорил он и дергал губами под воображаемыми усами, а Ева от смеха чуть не падала с родительской кровати. Она точно так же реагировала и раньше, когда он проделывал этот свой номер, однако этот раз оказался последним.

С тех пор она никогда не смеялась.

Через секунду он ощутил хлопок по плечу. Одного движения указательным пальцем было достаточно, чтобы дыхание замерло, а в горле пересохло. Когда он обернулся, отец уже был готов нанести удар в грудь. Вытаращенные глаза из-под густых бровей. Ни звука, помимо хлопка от удара, и еще нескольких последовавших за ним.

Когда у него пылали все внутренности, а желудочная кислота обжигала горло, он отступил на шаг назад и с непокорством посмотрел отцу в глаза.

- Ну-ну, теперь, значит, тебя зовут Чаплин, - прошептал его отец, вперившись в него таким взглядом, который он приобретал в Страстную Пятницу, подробно описывая путь Иисуса Христа на Голгофу. Вся мировая печаль и боль легла на подставленные им плечи - сомневаться в этом не приходилось, несмотря на то, что он был всего лишь ребенком.

Потом отец ударил снова. На этот раз размахнувшись рукой со всей силы, иначе он бы не достал. Он уж точно не собирался ни на шаг подходить к непокорному ребенку.

- Как тебе в голову пришла эта бесовщина?

Он посмотрел вниз, на ноги отца. Отныне он будет отвечать только на те вопросы, на какие хочет. Отец может бить сколько угодно, он все равно будет молчать.

- Значит, не хочешь отвечать. Тогда придется тебя наказать.

Он подцепил его за ухо, отвел в свою комнату и с силой толкнул на кровать.

- Будешь сидеть тут, пока мы не придем и не выпустим тебя, ясно?

Он не ответил и на этот раз. Отец некоторое время стоял с удивленными глазами и приоткрытым ртом, словно детское упрямство предвещало приближение часа суда и всепоглощающий потоп. Потом взял себя в руки и приказал:

- Возьми все свои вещи и выложи в коридор.

Сначала он даже не понял, чего хочет отец, но тот уточнил:

- Кроме одежды, обуви и постельного белья. Все остальное.

Он унес ребенка с глаз жены и оставил ее сидеть в одиночестве в полосках бледного света, падающего ей на лицо от жалюзи.

Без ребенка она никуда не денется, он прекрасно это понимал.

- Он спит, - сказал он, спустившись со второго этажа. - Скажи мне, что происходит?

- Что происходит? - Медленный поворот головы. - Разве не я должна задать этот вопрос? - спросила она мрачно. - Что у тебя за работа? Чем ты зарабатываешь столько денег? Ты делаешь что-то противозаконное? Шантажируешь людей?

- Шантажирую? С чего ты взяла?

Она отвернулась.

- Неважно. Просто отпусти нас с Бенджамином. Я больше не хочу здесь оставаться.

Он нахмурился. Она задавала вопросы. Она выдвигала требования. Неужели он где-то недоглядел?

- Я спросил: с чего ты взяла?

Она пожала плечами.

- А почему бы и нет? Тебя никогда нет дома. Ты ничего не рассказываешь. Твои коробки после переезда стоят запертые в одной-единственной комнате, словно какая-то святыня. Ты лжешь о своей семье. Ты…

Не он прервал ее. Она умолкла сама. И опустила глаза на пол, не в состоянии собрать в кучу все те слова, которые никогда не должны были сорваться с ее губ. Пораженная собственной самоуверенностью.

- Ты рылась в моих коробках? - тихо спросил он, но внутри под кожей уже огнем горело признание.

Значит, она знает про него то, чего знать не должна.

Если он от нее не избавится, он пропал.

Отец проследил, чтобы все вещи из комнаты были свалены в кучу. Старые игрушки, книги Ингвальда Либеркинда с иллюстрациями животных, всякие мелочи, которые он собирал. Удобная ветка для чесания спины, горшок с крабовыми клешнями, окаменевший морской еж и болотный огонек. Всё в кучу. Когда он закончил, отец отодвинул кровать от стены и перевернул ее на бок. Там, под сплющенным горностаем, лежали его сокровища. Журналы, комиксы, а с ними и все моменты беспечности.

Отец быстро все это изучил. После чего отложил журналы отдельно и принялся считать. После каждого журнала он слюнявил кончики пальцев и считал дальше. Каждый экземпляр озвучивался. Очередное число - очередной удар.

- Двадцать четыре журнала. Я не стану спрашивать, откуда они у тебя взялись, Чаплин, это меня не интересует. Сейчас ты повернешься ко мне спиной, и я ударю тебя двадцать четыре раза. И впредь я не желаю видеть подобное безобразие у себя дома, ясно?

Он не ответил. Просто взглянул на груду журналов и мысленно попрощался с каждым из них.

- Не отвечаешь? Придется удвоить наказание. Чтобы научился отвечать к следующему разу.

Но он так и не научился. Несмотря на красные полосы вдоль всей спины и яркие кровоподтеки на шее, он не издал ни звука, когда отец вправлял ремень в штаны. Даже не всхлипнул.

Труднее было удержаться от плача десятью минутами позже, когда ему было приказано сжечь во дворе все свое добро.

Вот что оказалось самым трудным.

Она, ссутулившись, смотрела на коробки. Слова вылетали из уст ее мужа непрерывным потоком, пока он тащил ее за собой по лестнице, но она не собиралась ничего говорить. Вообще ничего.

- Сейчас мы разберемся с двумя вопросами, - сказал он. - Отдай мне свой мобильник.

Она вынула его из кармана, прекрасно зная, что в телефоне не найдется ответа ни на один вопрос. Кеннет научил ее стирать список вызовов.

Он включил телефон и посмотрел на дисплей, так ничего и не обнаружив, что обрадовало ее. Обрадовало то, что он ошибся. Что теперь он намеревался делать со своим подозрением?

- Наверное, ты научилась редактировать список вызовов, я прав?

Она промолчала. Вытащила телефон у него из руки и положила обратно в карман.

Затем он указал на тесное помещение с коробками.

- Выглядит аккуратно. Ты хорошо поработала.

Она перевела дух с облегчением. Он и тут не сможет обнаружить никаких доказательств. И, наконец, отпустит ее.

- Но недостаточно, как видишь.

Она моргнула несколько раз, пытаясь охватить взглядом сохранность помещения в прежнем виде. Неужели пальто лежат не там? Или вмятина в коробке так и не выправилась?

- Взгляни на эти линии. - Он наклонился и указал на небольшой участок на передних частях двух коробок. Узкая линия по краю одной коробки и узкая линия по краю другой. Почти стыкующиеся друг с другом, но все же не совсем.

- Когда вытаскиваешь такие коробки, а потом ставишь их обратно, они встают друг на друга несколько кривовато, сама видишь. - Тут он показал на две другие линии, которые тоже не стыковались. - Ты вытаскивала коробки и запихивала обратно, все просто. И ты расскажешь мне, что обнаружила в них, понятно?

Она покачала головой.

- Ты ненормальный. Это всего лишь картонные коробки, какой мне в них интерес? Они стоят тут ровно с того момента, как мы въехали. Они просто просели, каждая в своей степени.

Отлично, пронеслось у нее в голове, удачное объяснение.

Но он замотал головой. Значит, для него недостаточно удачное.

- Ладно, тогда проверим, - сказал он и прижал ее к стене.

"Не двигайся с места, иначе будет хуже" - казалось, говорили его ледяные глаза.

Она осталась в коридоре, а он между тем принялся извлекать коробки из середины. В таком ограниченном пространстве особо ничего не предпримешь. Скамеечка рядом с дверью в спальню, ваза на мансардном подоконнике, шлифовальный аппарат под наклонной стеной.

"Если я стукну его скамейкой прямо по шее, то…"

Она сглотнула и сцепила руки. С какой силой нужно ударить?

Тем временем ее муж показался в дверном проеме и с грохотом поставил коробку к ее ногам.

- Ну, посмотрим вот сюда. Скоро мы раз и навсегда узнаем, шарила ты в них или нет. Согласна?

Она внимательно наблюдала, как он открывает крышку. Эта коробка стояла в самом низу и в самой середине. Две полоски картона оставалось до могильного ящика, вмещающего в себе его самые сокровенные тайны. Вырезка с ее изображением в Бернстоффспаркене. Деревянная архивная шкатулка с множеством адресов и сведений о семьях и их детях. Он точно знал, где она стоит.

Она закрыла глаза и постаралась успокоиться. Если есть на свете бог, то сейчас он должен ей помочь.

- Я не понимаю, зачем ты вытаскиваешь все эти старые бумаги. Какое я к ним имею отношение?

Он встал на одно колено, вытащил первую стопку вырезок и отложил в сторону. Он не хотел, чтобы она увидела их сейчас, пока он еще явно не обнаружил ее вину. Она совсем сбила его с толку.

Затем он осторожно извлек архивную шкатулку. Ему даже не потребовалось ее открыть. Уронил голову и тихо-тихо произнес:

- Почему ты не могла просто оставить мои вещи в покое?

Что он заметил? Что она не учла?

Она вперила взгляд ему в спину, затем перевела на скамейку и вновь обратила на его спину.

Какое значение имеют эти бумаги в деревянной шкатулке? Почему он сжал руку так, что побелели суставы?

Она дотронулась до шеи и ощутила бешеное биение пульса.

Он обернулся к ней, прищурившись. Этот взгляд был ужасен. Отвращение достигло такой концентрации, что она едва могла дышать.

До скамейки все-таки оставалось три метра.

- Я не рылась в твоих вещах, - сказала она. - Почему ты так думаешь?

- Я не думаю, я знаю.

Она сделала небольшой шаг к скамейке. Он никак не отреагировал на это движение.

- Смотри! - Он повернул к ней шкатулку передней стенкой. Там не на что было смотреть.

- Куда я должна смотреть? - спросила она. - Там ничего нет.

В снегопад во время оттепели можно наблюдать, как снежинки испаряются в полете к земле. Как вся их красота и легкость впитывается в воздух, где они и завершают свой путь, и волшебное мгновение заканчивается.

Такой вот снежинкой ощущала она себя, когда он сгреб руками ее ноги и дернул на себя. Падая, она увидела перед глазами собственную растворяющуюся жизнь, и все, что она знала, рассыпалось в порошок. Она даже не почувствовала, как ее голова хлопнулась об пол, только ощущала, что он по-прежнему крепко держит.

- Вот именно, на шкатулке ничего нет, а должно быть! - прорычал он.

Она заметила, что из виска сочилась кровь, но боли не было.

- Я не понимаю, о чем ты, - услышала она сама себя.

- На крышке лежала нитка. - Он наклонил голову близко-близко к ней, продолжая крепко держать ее. - А теперь ее тут нет.

- Отпусти меня. Дай мне подняться. Она, скорее всего, слетела вниз сама. Когда ты вообще последний раз залезал в эти коробки? Четыре года назад? Чего только ни произошло за эти четыре года! - Она собрала весь воздух в легких и закричала что есть мочи: - ДА ОТПУСТИ ЖЕ МЕНЯ!

Но он не собирался ее отпускать.

Она видела, что расстояние до скамейки все увеличивается, когда он тащил ее в комнату с коробками. Видела полоску крови, тянущуюся по полу. Слышала его проклятия и пыхтение, когда он поставил ногу ей на спину и прижал ее к полу.

Она хотела закричать снова, но без воздуха не могла.

Затем он убрал ногу, резко и жестко поднял ее под мышки и втащил в комнату. И она лежала там, блокированная коробками, истекающая кровью и парализованная.

Возможно, она и успела бы отреагировать, если бы могла предвидеть то, что произошло. Только зафиксировала, как его ноги быстро отступили на пару шагов и как коробка поднялась высоко над ее головой.

А затем тяжело опустилась ей на грудь.

На мгновение из нее улетучился весь воздух, однако инстинктивно она немного повернулась набок и положила одну ногу на другую. Затем на нее полетела вторая коробка, которая прижала предплечье к ребрам и обездвижила ее. За второй последовала третья.

В общей сложности три коробки - это слишком, слишком тяжело.

Она еле различала дверной проем и коридор там, где кончались ее ноги, но и этот вид скрылся, после того как он водрузил стопку коробок ей на голень и в довершение поставил еще один штабель на пол у самой двери.

Он проделал все это молча. Молча же захлопнул дверь и надежно запер ее снаружи.

Она даже не успела позвать на помощь. Да и кто мог бы ей помочь?

"Он хочет оставить меня тут?" - подумала она. Диафрагма двигалась от дыхательных движений в грудной клетке. Она могла видеть лишь полосы света от велюксовского окна у себя над головой да коричневые картонные поверхности.

Когда наконец наступила полная темнота, у нее в заднем кармане зазвонил телефон.

Он звонил и звонил, пока не перестал.

21

За первые двадцать километров дороги к Карлсхамну Карл выкурил четыре сигареты "Сесиль", чтобы справиться с периодическими приступами дрожи, одолевавшими его после жуткого утреннего кофе у Трюггве Холта. Если бы они закончили допрос накануне, он сразу же отправился бы домой и в данный момент лежал бы в своей тепленькой постельке с газетой на животе, вдыхая обеими ноздрями ядреный запах оладьев Мортена.

Мёрк принюхался к собственному несвежему запаху изо рта.

Субботнее утро. Через три часа он будет дома. А пока что остается только держаться.

Карл едва настроился на "Блекинге Радио", как затрезвонил вальс в исполнении хардангерфеле.

- Ну и что? Ты где, Калле? - поинтересовался голос на другом конце провода.

Мёрк вновь взглянул на часы. Девять часов. Запахло жареным. Когда последний раз его пасынок поднимался в такую рань в субботу?

- Йеспер, что стряслось?

Парень был расстроен.

- Я больше не желаю оставаться у Вигги. Возвращаюсь домой, ладно?

Карл приглушил звуки польки.

- Домой?! Эй, Йеспер, послушай. Только что Вигга поставила мне ультиматум. Она тоже хочет вернуться домой, а если меня это не устроит, она потребует продать дом, чтобы смыться со своей долей. И где, черт возьми, ты тогда будешь жить?

- Но она же не может так поступить?

Карл улыбнулся. Поразительно, насколько плохо мальчик знает свою маму.

- В чем дело, Йеспер, почему ты хочешь домой? Устал от дыр в крыше садового домика? Или, может, вчера пришлось самому мыть посуду?

И снова улыбнулся. Подколы отлично помогали сокращениям диафрагмы.

- До гимназии Аллерёда отсюда охренеть как далеко. Час на дорогу в один конец. Это сумасшествие. И Вигга постоянно плачет. Мне надоело это слушать.

- Плачет? Как это? - Карл пожалел о таком вопросе - как можно было спрашивать такую глупость? - Нет, Йеспер, забудь. Я не желаю ничего об этом слышать.

- Господи, Калле, не в том смысле! Она плачет всякий раз, когда в хозяйстве не оказывается мужика, и сейчас его как раз не оказалось. Просто кошмар какой-то!

Сейчас не оказалось мужика? А что же случилось с поэтом, обладателем очков в роговой оправе, будь он неладен? Нашел себе музу с более толстым кошельком? И которая способна хоть иногда закрывать рот?

Карл посмотрел на промозглый пейзаж. GPS-навигатор советовал ехать через Рёдбю и Брекне-Хоби, дорога была извилистой и слякотной. Одному черту известно, сколько в этой стране деревьев!

- Поэтому она и стремится обратно в Рённехольтпаркен, - продолжал парень. - Там у нее будешь хотя бы ты.

Карл покачал головой. Дерьмовый комплимент получился.

- Хорошо, Йеспер. Ни при каких обстоятельствах Вигга не вернется домой. Послушай: я готов выложить тысячу, если ты ее отговоришь.

- Ну ладно. А как это сделать?

- Как? Найди ей какого-нибудь мужика, мальчик, неужели ты не справишься сам? Две тысячи, если ты устроишь это в ближайшие выходные. А еще в этом случае тебе можно будет вернуться, иначе никак.

Двух зайцев одним выстрелом. Карл был весьма доволен собой. Парень на другом конце провода оказался совершенно растерян.

- И еще одна вещь. Когда вернешься, я больше не желаю слышать никакого брюзжания по поводу того, что у нас живет Харди. Если тебе не нравится запах булочной, можешь оставаться в степном домике.

- Что-что?

- Ты понял? Получишь две тысячи, если уладишь все в эти выходные.

На мгновение Йеспер замолк. Новой мысли нужно было пройти через подростковый фильтр привычной лени и упрямства, смешанных с изрядной долей похмельной тупости.

- Ты говоришь, две тысячи, - наконец произнес он. - Хорошо, я дам объявление.

- Ну-ну.

Карл сомневался в таком методе. Он уж скорее представил бы себе, что Йеспер соберет в летнем домике разорившихся художников, чтобы они собственными глазами увидели, какую чудесную и совершенно бесплатную студию могут заполучить вместе с потрепанной хиппушкой в придачу.

- И что же ты намерен писать в объявлении?

- Да кто его знает, Калле. - Он на секунду задумался. Тут явно нужен был особый подход. - Что-то типа: "Привет. У меня симпатичная мама, которая ищет симпатичного парня. Унылым беднякам и убогим неудачникам просьба не беспокоиться". - Он рассмеялся.

- Ну-ну. Возможно, тебе придется еще раз продумать все хорошенько.

Назад Дальше