- Спор наш философский, просто так его закончить нельзя. Поехали.
Они "поехали" опять. Вадим, мысленно матерясь, глотал сладковато-противный портвейн. Он уже и не помнил, когда ему приходилось пить такую гадость. Доктор понял его по-своему.
- Тяжело идет с отвычки?
Вадим, жуя колбасу, кивнул.
- Так всегда бывает после лечения. Ты это дело брось. Пей, живи, а остальное не бери в голову. Копейка понадобится, приходи в артель, возьмем.
- А Хоттабыч тоже в вашей артели был?
- Нет. Он рукастый. Из домоуправления слесаря не дозовешься, а он, пожалуйста. Ему люди платят.
- Подвел он меня.
- Как так? - Доктор начал пьянеть, лицо его побордовело, речь замедлилась.
- Обещал достать плитку керамическую, узорную. Мне она зачем? Я ее для человека доставал. Нужного. Он мне работу дает.
- От, падла. Трепач паршивый. Ты слышишь, Сережа, такого человека подвел.
- Видел я у него эту плитку, - сказал Лю-Лю-Сережа, - видел. Он, видать, с нее и загулял. Ты вот что, Вадим, поезжай на Пушкинскую, в бар. Он, когда при деньгах, там гуляет с дружками. Он же жил там. Спроси Батона или Тараса, он с ними…
Лю-Лю-Сережа не успел договорить. Раздвинулись кусты акации, и появился лейтенант Гусельщиков.
- Так, граждане Бондаренко и Крайнев, вы…
И тут он увидел Орлова и замолк. Удивление и гнев отразились на румяном лице лейтенанта. Он осуждающе покрутил головой и ушел.
- Явление участкового тунеядцам, картина неизвестного художника, - сказал Доктор, - чего это он, а?
- Не знаю, - сказал Лю-Лю, - видать, застыдился, что отдых наш нарушил.
- Смешно, - Доктор взял бутылку с портвейном, - а у тебя осталось, Вадик. Не возражаешь? - Он разлил остатки вина по стаканам.
Вестибюль Союза кинематографистов был прохладен и пуст. Только у журнального киоска толпилось несколько человек. Калугин часто заезжал сюда. Здесь можно было приобрести книги издательства "Искусство". Особенно он любил мемуары. Воспоминания старых режиссеров, операторов, сценаристов о давно снятых фильмах, об актерах, чьи имена незаслуженно забыли. Но такой уж мир - кинематограф. Он живет сегодняшним днем. После школы Калугин поступал в Институт кинематографии. Он хотел стать режиссером. В мальчишеских грезах он видел необыкновенные конструкции декораций будущего фильма. Рисовал их. Врожденные скованность, застенчивость не позволили ему разыграть этюд. Набиравший курс известный режиссер обнял его за плечи, отвел в угол комнаты и сказал:
- Приходите на следующий год, только снимите с себя обручи страха и стеснения. Наша профессия предполагает внутреннюю свободу, без нее нет режиссера.
Калугин вышел из института, пошел на ВДНХ и долго сидел на лавочке. Он точно знал, что обручи ему с себя не снять.
Он рос в скучном и чопорном доме и с малолетства стал рабом условностей, впитал в себя определенные понятия о приличиях. Отец, занимавший высокий пост, дома практически не бывал, и всем руководила мать.
Откуда, из какой провинциальной тьмы она вынесла свое ханжество и невежество, прикрытое фразами о непогрешимости старших, Калугин не знал, но жизнь она ему испортила.
Игорь не стал поступать в институт на следующий год. Там, на ВДНХ, он понял, что сейчас нужно вырваться из дома, от материнских нравоучений, из обставленных дорогой мебелью комнат, из дачного поселка, при въезде в который висел "кирпич".
Он пошел в военкомат и попросил забрать его в армию. Три года Калугин прослужил на границе с Ираном. Получил пограничные знаки и медаль "За отличие в охране государственной границы". Вернувшись домой, устроился работать в Останкинский музей, потом поступил на искусствоведческий факультет МГУ. Через два года женился на однокурснице Нине и ушел из дома от надоевших нравоучений матери.
Посте окончания университета Игорь Калугин опять вернулся в Останкинский музей, но проработал в нем всего полгода. Его вызвали в горком комсомола и предложили пойти на работу в милицию. Ему так и сказали: "Изучать искусство - прекрасно. Но сегодня его нужно и охранять". Он согласился. Окончил школу подготовки в Риге и стал оперуполномоченным Московского уголовного розыска. Шли годы. Он получал новые звания, из оперуполномоченного перекрестился в инспектора, но старая привязанность к кино с каждым годом становилась все крепче и крепче. Игорь выписывал киножурналы, покупал книги. Девочки в киоске его знали и оставляли новинки. Им нравился вежливый киновед, тем более что Калугин доставал им "Искатель", издание крайне дефицитное.
Когда он подошел к киоску, одна из продавщиц, Элла, поманила его рукой.
- Как вы давно не заходили, Игорь Владимирович, я уж думала, что вы нас совсем забыли. Я вам оставила Габриловича, "Вестерн. Эволюция жанра"…
- Карцевой?
- Да, и "Зарубежный кинодетектив".
- Спасибо вам, Эллочка. - Калугин положил на прилавок сверток. - А это вам "Искатели" и "Подвиг".
- Ой, вы меня просто спасли. Папа уезжает отдыхать и требует легкого чтения.
- Приключения, Эллочка, не всегда легкое чтение.
- Так уж говорят.
- И то верно, - Калугин взял аккуратно завернутые книги, - счастливо вам.
В нижнем подвальном этаже Дома кино расположились бильярдная, бар и кафе. Двери в бильярдную были закрыты, сквозь плотные шторы пробивалась узкая полоска света. Бар еще не открыли, а из дверей кафе доносились голоса.
Калугин понял, что приехал сюда напрасно. Он подошел к дверям кафе, заглянул. В полупустом зале сидело всего несколько человек. В углу он увидел Славского, одного. На столике перед ним стоял графинчик, несколько пустых салатниц и чашка с кофе. Художник поднял голову и насмешливо посмотрел на Калугина. Игорь подошел и сел на свободный стул.
- Не совсем вежливо, но делаю скидку на вашу работу. Коньяка хотите?
- Я за рулем.
- Значит, и вы боитесь ГАИ, как и мы, грешные.
- Значительно больше.
- А где же цеховая солидарность?
Калугин развел руками и достал сигарету. Славский чиркнул зажигалкой. Спокойно, без тени услужливости.
- Надеюсь, вы не из-за меня приехали - сюда?
- Нет. Я ищу другого человека.
- Кого же, если не секрет?
Калугин помолчал, думая, сказать ему или нет.
- Я облегчу вашу задачу. Из тех, кем интересуется ваша фирма, здесь бывают только Шейкман, Буров, Лапинский и я. Правильно? - В светлых глазах Славского плясали веселые искры.
- Правильно. Я ищу Шейкмана.
- Лазарь завязал с этим. Давно. Он работает на "Мосфильме", ассистентом. Кончил курсы. Скоро станет вторым режиссером. Сейчас он в экспедиции.
- Я рад за него.
- Ой ли?
- Действительно рад.
- А за меня? - Славский достал сигарету. - За меня вы не рады? А то давайте порадуемся вместе.
- В вас говорит злость, Сергей. Не я был виноват в ваших неприятностях. Не я. Вы сами решили так жить.
- А что же я делал плохого? - В голосе Славского послышалась злость. - Что? Мне приносили вещи, я их реставрировал.
- Это были краденые вещи, и вы, как художник, прекрасно знали это.
- Предположим.
- А нечего предполагать, Сергей. Зачем? Вы вступили в конфликт с законом и понесли наказание.
- Теперь вы хотите пришить мне кражу Лимарева?
- Я ничего не хочу, но поставьте себя на мое место…
- Нет уж, увольте, - перебил Калугина Славский, - я ни на одну секунду не хочу быть на вашем месте.
- Так я продолжу. Исчезает Лимарев, а вы отвечаете за его сохранность…
- Неужели я такой дурак, дорогой мой капитан…
- С вашего позволения, майор.
- Тем более…
- Но я не кончил, - жестко сказал Калугин, - я не говорю о том, что вы украли. И не подозреваю вас, я просто думаю о совпадении.
Славский встал.
- Ишь ты, совпадение. Для вас кража медальонов обычная работа, а для меня горе, дорогой майор, а для меня…
Он помолчал, затянулся глубоко, посмотрел на Калугина.
- Для меня это крушение надежд.
- Не понимаю.
- Когда еще мне доверят реставрацию музейной экспозиции. Не церкви, не картинок и икон у жуковатых коллекционеров, а экспозиции. Причем художника открытого, найденного. Вы понимаете, о чем я говорю? На Лимареве я сделал бы имя. Да и не только имя. Главное, что я сам увлекаюсь эмалью. - Славский махнул рукой. - Кстати, передайте вашему шефу, что я хотел нарисовать ночь, машину и женщину. Он спросил, почему. Тогда я не вспомнил. Сигареты.
- Какие сигареты?
- "More", американские дамские сигареты, длинные, темно-коричневые сигареты, я видел окурки.
- Их может курить мужчина.
- Может. Но у меня возникли ассоциации именно с женщиной.
Славский пошел к выходу, а Калугин остался сидеть за столом. Потом он встал, подошел к стойке и заказал большую чашку кофе и мясной салат.
Телефон Фомина был наглухо занят. После получаса бесполезных попыток Вадим сказал Симакову:
- Позвони дежурному, пусть остановит этот поток красноречия.
- А может, у Фомина роман?
Вадим усмехнулся. Он представил подполковника с цветами в руках, ожидающего даму у памятника Пушкину.
- Не думаю. Видимо, у него телефонный роман с прачечными.
Он взял заварной чайник, налил себе в стакан коричневой, почти черной, настоявшейся жидкости.
- Какая же гадость этот портвейн.
- На любителя, - Симаков положил руку на телефон, - а может, я с вами поеду, Вадим Николаевич?
- Нет. У тебя и так дел хватает. Устанавливай машину.
- Я уже взял сводку по всем угонам и краже колес.
- Думаешь, угнанная?
- А кто на своей поедет на такое дело?
- Колеса - это теплее. На краденой на дело…
- А почему? Взяли ночью. Номер переставили, отъехали в переулок, перегрузили и бросили угнанную машину.
- Гадать мы можем до бесконечности. Поэтому, Симаков, работай. Я поехал в бар на Пушкинскую, а ты туда вызови Фомина.
У Никитских ворот на ветровое стекло машины упала первая капля дождя. У здания МХАТа дождь уже набирал силу, а когда подъехали к Советской площади, на улицах стояла сплошная стена воды.
Автомобили, словно катера, неслись по улице Горького, поднимая колесами столбы воды.
Шофер развернулся у телеграфа, свернул в Столешников переулок и остановился у арки.
Вадим увидел Фомина и Стрельцова, куривших в глубине. Он вылез. И сразу же двое молодых ребят бросились к машине.
- Шеф! - заорали они. - Добрось до Кировской. Трешник.
Вадим увидел стройную девушку, прячущуюся от дождя, и понял истоки их щедрости.
Фомин, бросив сигарету, подошел к нему.
- Установили?
- Почти. Он должен здесь пить с Тарасом или Батоном. Так в миру именуют его дружков.
- Пойдемте, - сказал Стрельцов, - здесь служебный ход есть.
Вадим толкнул обитую железом дверь, и она поддалась. В лицо ударил запах застоявшегося пива. Они спустились по скользким ступенькам и оказались в узеньком коридоре.
- Куда?! Ишь алкашня… - Навстречу им вылетел человек в грязно-белой куртке, из-под которой выглядывал воротник несвежей рубашки. - Повадились… Ну, валите отсюда, а то в милицию позвоню.
- Не надо, - сказал Вадим.
- Че-го? - переспросил человек.
- Пить на работе не надо.
- А ты мне подносил? Сейчас устрою в отделение…
- Мы из милиции. - Орлов достал удостоверение.
Человек икнул, шагнул назад, лицо его расплылось в подобие улыбки.
- Сейчас пивка организую свежего…
- Не надо, - Вадим отстранил его, и они прошли в зал.
Табачный дым, похожий на облако, медленно полз над островами столов. Дымили вес, несмотря на устрашающую надпись "У нас не курят".
Звон кружек, обрывки разговоров, чьи-то выкрики сливались в однообразный непрекращающийся шум.
- Где ж его искать-то? - спросил Стрельцов, вопросительно глядя на Вадима.
- Сейчас. - Орлов обернулся, тот самый официант стоял за его спиной.
- Можно вас?
Официант бочком, стараясь не задеть инспекторов, приблизился к Вадиму.
- Креветочки есть крупные, - доверительно сообщил он и даже зажмурился от удовольствия.
- Это потом. Вы здесь давно работаете?
- Лет десять. Я летать не люблю. У меня грамота…
- Прекрасно. Я хотел бы кое о чем спросить вас.
Официант изобразил на своем лице внимание.
- Так вот, - продолжал Вадим, - коль скоро вы здешний ветеран, то наверняка знаете местных завсегдатаев.
- Так вы не из ОБХСС, - с облегчением сказал официант, - я многих знаю. Многих. Кто такие?
- Тарас и Батон.
- Пьянь. Целыми днями здесь торчат.
- А сегодня?
- Здесь. Сначала пили, потом начали в железку играть. Второй день гуляют. Деньги завелись.
- Где они?
- А вон за тем столом.
В углу сидела компания. Пять человек здоровых мужиков.
- А вы Хоттабыча не знаете? - спросил Вадим.
- Там он, в углу.
- Вы здесь постойте, дорогой ветеран, - Вадим пошел к столу.
За уставленным кружками столом разливали водку.
- Слушай, сука, я петь буду, - толкал соседа в грудь человек с усиками и изможденным лицом, - решай.
- Погоди. Выпей лучше. Я заряжаю. Три первых, - сказал его сосед, здоровый детина, и протянул над столом сжатый кулак.
Силин сидел в углу, он был давно и тяжело пьян.
- Петя, - Вадим подошел к столу, - можно тебя на минутку. Дело есть.
На мгновение глаза Силина стали осмысленными.
- А… дру-жок… Ты ко мне… Садись… Налью.
- Потом, Петя. Я с тобой насчет ремонта поговорить хотел.
- Ты кто? - Из-за стола поднялся кряжистый человек в темной рубашке, расстегнутой почти до пояса. - Тебе чего?
- Кончай, Тарас, - сказал Силин, - человек по делу.
- Пусть нам отдыхать не мешают. Ты, мужик, иди. Делай ногами походку.
Вадим посмотрел на его подбородок. Открытый, созданный для удара. Ох, как хотелось ему рубануть с правой этого Тараса.
- Я ж насчет ремонта, - сказал он спокойно, - мы с Петром сговаривались.
И тут он увидел глаза человека, собиравшего со стола выигранные мятые рубли. Человек глядел на Вадима внимательно и настороженно. Он был самым трезвым из этой пятерки.
А пьяный Тарас продолжал напирать грудью, говоря что-то бессвязное и угрожающее.
Вадиму надоело это лицо - отекшее и бессмысленное, надоел запах алкоголя, которым Тарас дышал на него, все надоело. А самое главное - противно было пятиться от обалдевшего от бормотухи алкаша. Он взял его за руку, сжал, глядя, как начинает отливать краска от лица Тараса, и резко толкнул на длинную лавку, стоявшую у стола.
- Отдохни, - усмехнулся Вадим, - так что, Петя?
- Пошли, поговорим, раз я сказал - мое слово кремень. - Язык у Силина заплетался, но он встал и достаточно твердо пошел за Вадимом.
В восемнадцать часов вся группа собралась в кабинете у Вадима.
- Давайте, - сказал он, - докладывайте, Симаков.
Вадим открыл блокнот. Капитан встал, одернул пиджак. Помолчал смущенно, словно студент на экзамене. Вздохнул.
- Ну что, Симаков? Пока ничего?
- Ничего. Проверяем угнанные машины, проверяем заявления о пропаже колес.
- Быстрее отрабатывайте. - Вадим поставил галочку рядом со словом "автомобили".
- Что у вас, Игорь?
Калугин встал, достал листок бумаги.
- Пока очень мало, практически ничего. Но думаю, что Славский и Шейкман к краже отношения не имеют.
- Думаете или уверены?
- Уверен.
Вадим зачеркнул две фамилии.
- Что еще?
- Славский считает, что в краже участвовала женщина.
- Почему?
- Окурки от американских дамских сигарет "More".
- Примем как версию. Коллекционеры?
- Говорил с Алдохиным и Лазаревичем, считают, что вряд ли кто купит эти вещи. Слишком большой риск. Сегодня вечером встречусь еще с двумя. Один из них Патрушев.
- Так. - Вадим замолчал. Постучал карандашом по столу. - Фомин.
- Прошлись по всем прачечным. Такого номера нет.
- Я уже докладывал, что следы больно похожи на кражу у академика Муравьева. Посмотрел дело. Усков и Старухин еще отбывают срок. Но вот что я нашел. По делу проходил Кудин Олег Дмитриевич, кличка "Чума", против него дело прекратили за недоказанностью. Косвенные улики были, но жиденькие очень.
- Где Кудин сейчас?
- В Москве. Прописан по адресу: Грузинский вал, дом 143, квартира 18. Мать сказала, что дома он не живет. Заходит иногда.
- Работает?
- С последней работы уволился три месяца назад.
- Где работал?
- В пятом таксомоторном парке.
- Не узнаю вас, Павел Степанович, не узнаю. - Вадим улыбнулся.
- Так, Вадим Николаевич, времени немного. Завтра к утру я этого Чуму раздобуду.
- Как? Если не секрет, Павел Степанович, расскажите.
- Да просто. Живет он у какой-нибудь девицы. Кудин парень видный, модный. Тут я поговорил кое с кем, он вечерами любит время в загородных ресторанах проводить. Такой уж у него образ жизни.
- А если у него денег нет? - спросил Калугин.
- У них, значит, как нет денег, к дружкам пристроятся, погуляют, потом как появятся - ответит.
- Какая-то у нас жизнь веселая начинается, пьем на пустырях, пивные посещаем, сейчас ресторан намечается.
- Что делать, - вмешался в разговор Стрельцов, - наши клиенты не ходят в филармонию.
- Это точно, но я не поверю, Павел Степанович, что у вас нет в запасе чего-нибудь еще, - сказал Орлов.
- Есть, конечно, зацепочка, есть. Диспетчер из пятого парка, славная девушка, вспомнила, что Кудину несколько раз звонила женщина и даже телефон оставила. Они его записали, но не помнят где, ищут, одним словом.
- Вот это дело. Это уже горячо. Если не найдут телефон, опросите водителей.
- Инспектор Крылов в таксопарке.
- Ну что же, пока основания для радости нет. Но и унывать нечего. Без недостатков строят только воздушные замки.
Орлов встал, подошел к окну, присел на подоконник.
- Силина мы взяли, то, что он причастен к краже, сомнений нет, - продолжал он, - спит он уже больше часа, как очухается, мы с ним поговорим.
Силин проснулся и не понял, где он, день это или утро. Тело ломило, во рту было сухо, мучительно подташнивало. Он огляделся. Лампа под потолком, нары, решетки на окнах, дверь с волчком и кормушкой. В углу стояла бочка с водой. Он подошел, взял кружку, долго пил тепловатую, отдающую жестью воду. Как он попал в милицию, Силин не помнил. Пили они два дня. Хорошо пили. Позавчера в бар пришли к открытию, к десяти, и просидели весь день - он, Тарас и Витька-китаец. Потом он очнулся в квартире у Витьки, мать его была в больнице, и они пили предусмотрительно захваченный с собой портвейн, утром опять пошли в бар. Неужели подрались с кем? А черт его знает, наверное. Два прошедших дня были полностью смыты из памяти.
Лампочка гудела под потолком, словно в ней поселилась большая желтая муха. В камере было душно. Или ему так показалось, понять Силин не мог. Он весь покрылся липким потом. Пришлось снять рубашку, но и это не помогло. Он сидел, ничего не понимая, думал только о том, что похмелиться достать не удастся. Тошнота подкатила к горлу, он подбежал к параше в углу камеры, и его рвало долго и мучительно.