Звякнул замок, раскрылась дверь. В камеру просунулась голова милиционера.
- Ты чего? - спросил он, повел носом. - У тебя здесь не продохнешь.
Силин с трудом разогнулся. Вытер рот ладонью.
- Я в каком отделении, начальник?
- Ты что, не помнишь, куда тебя привезли?
- Не помню.
- Во нажрался. Сиди, узнаешь скоро.
Дверь захлопнулась. И он опять остался один. Где-то в самой глубине сознания шевелилась мысль о том, что случилось нечто неисправимое и страшное. Но мысль эта была слишком далека, и неважна сейчас, когда все его существо захватило неодолимое желание опохмелиться. Он думал только об этом, страдал только от этого, напрочь забыв об искалеченной жизни, не помня, что именно водка привела его, доброго человека и хорошего мастера, Петра Силина, к жизненной катастрофе. Он метался из угла в угол, пил воду. В камере было жарко, а его колотила дрожь, и пот, соленый и липкий, заливал лицо. Силин присел на нары, дрожь стала невыносимой, и он вскочил, мечась в этом пространстве, отгороженном от мира.
Если бы он смог сосредоточиться, задуматься хотя бы на секунду, то понял бы, что именно в этой камере начинается для него страшный жизненный этап. И все неприятности, случавшиеся с ним до этого: и наказание за хулиганство, и вызовы к участковому, - были мелки и неважны.
Если бы он мог понять! Но думал он не об этом. Ему хотелось скорее попасть на очередную беседу с офицером милиции, а потом выйти из отделения, забрать изъятые деньги и бежать к магазину.
Он закрыл глаза и увидел прилавок винного отдела.
Это было настолько прекрасно и неисполнимо сейчас, что Силин заплакал.
Шло время, каждая минута для него была мучительно длинна, и он метался по камере, весь отдавшись страшному болезненному ощущению.
Сколько он находился здесь? Час? Три? Сутки?
Они сидели в кабинете вдвоем с Фоминым. За окном в парке Эрмитаж играла музыка, шуршала шинами Петровка. Прохладный вечер сменил душноватый день.
И в красках этого вечера чувствовалась скорая осень.
Вадим снял пиджак, повесил его на спинку стула, распустил узел галстука.
- Снимите пиджак, - предложил Вадим.
- Ничего, Вадим Николаевич, спасибо. Мне не жарко.
Фомин сидел на стуле фундаментально и твердо, словно памятник, облитый синим жарким костюмом.
Казалось, что погода никогда не действует на него. Лицо у него и зимой и летом было одинаково темно-загорелое, как будто навсегда обожженное ветром.
- Как вы думаете, - спросил Вадим, - это Силин?
- Мог, конечно. Пьянь, она и есть пьянь, украл, да за бутылку продал. Им же все равно.
- А вы разве не пьете, Павел Степанович?
- А кто нынче не пьет? Люблю даже. После работы или в гостях когда. К брату в деревню если езжу. Но я норму знаю. Взял пару стаканов и отойди.
- Тонких или толстых?
- Чего?
- Стаканов.
- Так какие на стол ставят, но всегда норму знаю.
- Устрашающая у вас норма.
- Это, Вадим Николаевич, от организма зависит.
- Мне бы такой организм.
- Это от воспитателя зависит.
- Сколько у нас отдыхает гражданин Силин? - Вадим посмотрел на часы. - Пять часов. Сон алкоголика крепок, но краток. Пора с ним познакомиться ближе.
Вадим поднял телефонную трубку.
Сердце проваливалось, и каждый шаг давался ему с трудом. Силин еле волочил ноги, идя впереди конвойного милиционера. Он уже понял, что это не отделение и не вытрезвитель. Понял, что случилось с ним страшное, только вот что? Мысли в голове были, как детские кубики с буквами, из которых он никак не мог сложить слово.
А слово это именовалось - беда. Но не складывалось оно никак. И поэтому все происшедшее Силин воспринимал не целиком, а фрагментарно.
Вот лестница, закрытая металлической сеткой. Зачем она? Сетка-то эта?
Вон милиционер в форме прошел, ведя на поводке овчарку. Здоровую. Равнодушно-презрительную ко всему. Штатских много. Торопятся, куда-то спешат.
- Стой, - скомандовал конвоир и постучал в дверь.
- Заходите, - крикнул веселый голос.
Силин вошел и увидел человека без пиджака, в рубашке с приспущенным галстуком. Он стоял посередине комнаты и улыбался.
Где же он видел-то его? Где? Совсем недавно? Где?!
- Садитесь, Силин, располагайтесь удобнее, мы с вами сейчас поговорим о делах наших невеселых.
Силин увидел второго, тяжелого и мрачного, сидевшего у окна на стуле.
- Эк как вас скрутило-то, - сказал высокий и покачал головой.
Силина трясло, он ухватился за край стула, и тот пополз по паркету.
Фомин встал, подошел ближе, посмотрел внимательно и с сожалением.
- От него толку не будет сегодня, Вадим Николаевич.
- Время, Павел Степанович, время. Ну надо же так нажраться до безумия.
- Время, оно, конечно, - Фомин достал сигарету, разломил, всунул в мундштук. - Время. Конечно…
- Что? - перебил его Орлов.
- Конечно, метод есть, его в порядок привести…
- Врача вызвать? - насмешливо спросил Вадим. - Врача похметолога. Я что-то такого направления в медицине не знаю.
- Зачем, - Фомин затянулся, - проще все сделать можно. Если вы, конечно, не возражаете.
- Дорогой Павел Степанович, как я могу возражать.
- Как?
- Ну тогда не сердитесь. Это наш старый метод. Мы им в пятьдесят первом Витю Утюга в порядок приводили.
Фомин вышел, а Вадим посмотрел на Силина.
На стуле сидел трясущийся, небритый человек в грязной рубашке, мятом костюме.
И Вадим подумал о том, что сколько сил и средств затрачено было для того, чтобы это подобие человека оказалось в его кабинете. Странно как-то, он, подполковник милиции, здоровый мужик, вместо того чтобы работать где-нибудь на стройке или в геологии, должен из-за таких, как Силин, растрачивать свою энергию и душевные силы. А сколько таких офицеров в милиции, во всей стране? Обидно тратить себя на всякую сволочь, когда можно было бы так много сделать прекрасного.
Вошел Фомин, неся нечто, прикрытое газетой.
- Что это? - спросил Вадим.
- Лекарство.
Фомин подошел к Силину, подтянул стул и сел рядом.
- Ну, Петя, давай. Прими. А то совсем Богу душу отдашь.
Фомин снял газету, и Вадим увидел у него в руке тонкий стакан, наполненный до половины.
Силин дернулся и даже трястись перестал.
- На, Петя, пей.
Силин трясущимися руками взял стакан. И со стоном в два глотка выпил его.
Вадим впервые так близко видел настоящего алкоголика. Силин был даже не алкоголик, он уже переступил эту грань. На стуле сидел человек, больной какой-то страшной болезнью. Она разрушала не только здоровье, но и уничтожала его как личность. Человека не было. Было нечто, имеющее привычный человеческий облик. И вот это нечто откашлялось и посмотрело на Вадима вполне осмысленными глазами.
- Гражданин Силин, вы понимаете, где находитесь?
- Нет, - выдавил, выдохнул Силин хрипло и придушенно. Он помолчал, огляделся. - В милиции вроде.
- Вы находитесь в Управлении Московского уголовного розыска.
- На Петровке, что ль?
- Именно, гражданин Силин, именно на Петровке.
- Значит, не за драку? - Голос Силина позвучнел, обрел некоторую твердость.
- Позвольте, Вадим Николаевич? - Фомин подвинул стул, сел рядом с Силиным.
- Не за драку, Петя. Здесь МУР, мы хулиганами не занимаемся. Усек?
Силин молчал.
- Я тебе, Петя Силин, вот что скажу, - Фомин достал сигарету, переломил, вставил в мундштук. - Я тебе, Петя Силин, помочь хочу, так как жизнь свою ты - и до этого нашего разговора - на бормотуху променял. А теперь ты, Петя Силин, до самого края дошел. Ты видишь, мы никаких протоколов не ведем, просто беседуем с тобой.
Силин молчал, перебирая пальцами петли на пиджаке.
- Мы, - Фомин погасил сигарету, - по закону тебя в таком состоянии допрашивать не можем. Но ты же видишь что мы к тебе по-людски относимся. Так что и ты, Петя Силин, так же к нам отнесись. А разговор наш короткий будет. В Зачатьевском что взял, Петя Силин?
Силин молчал, кадык на горле его дернулся, пальцы перестали перебирать петли пиджака. Он весь напрягся, а глаза смотрели уже осмысленно и затравленно,
- Так что, Силин, - Вадим встал из-за стола, - мы можем предъявить вам доказательства…
- Не надо, - прохрипел Силин, - не надо. Товарищ начальник. Сам все скажу.
- Вот и хорошо, Петя, - Фомин выбил сигарету из мундштука, - так оно легче будет. Чистосердечно.
- Чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок, - Силин усмехнулся.
- Ты не глупи, Петя, не твои это слова. Ты же не урка ушлая. Ты человек оступившийся.
- Я сам хотел прийти, да загулял, - в голосе Силина послышалась тоска. - Получу-то сколько?
- Мы ж с тобой мужики. Врать я тебе не буду. Вот, - Фомин хлопнул по лежащему на столе УК РСФСР, - здесь все написано.
Фомин взял кодекс, полистал.
- Читай вот, статья 89. Лишение свободы на срок до трех лет или исправительные работы до года. Вот и думай, Петя Силин, что тебе выгоднее, на нарах припухать или из зарплаты отчислять государству.
- Я что, - Силин привстал, - я разве чего… Начальник… Со всей душой я… Попутало меня.
- Силин, - твердо сказал Вадим, - вы сами понимаете, что для вас лучше. Так вот, рассказывайте все по порядку.
- Как рассказывать? - Силин заерзал.
- А как было, Петя, все, как в тот вечер произошло. Откуда вы с Киреевым, покойным…
- Это как?! - Силин вскочил. - Как это?! А?.. Покойным… Погоди… Что говоришь, начальник… Витька Киреев живой был, когда я ушел… Вы что…
Силин вскочил, что-то бормоча невнятное, выкрикивая какие-то слова, но Вадим видел, как постепенно, буквально на глазах он начал трезветь.
Страх, поселившийся в нем после слов Фомина о смерти Киреева, выгнал из него алкогольный туман. Стал своеобразным допингом, заставившим работать мозг. Силин менялся на глазах.
- Хватит, Силин! - Вадим стукнул ладонью по столу. - Хватит. Здесь дело не о пьянке и воровстве, мы говорим сейчас о мертвом Кирееве. Вы последний, кто его видел живым.
Силин с ужасом смотрел на высокого человека, так несовместимого с его представлениями о милиционерах. Он разглядывал Вадима, и эта несовместимость пугала его еще больше. Силин знал, как разговаривать с участковыми, с дежурными отделений милиции и вытрезвителей, но не мог найти нужных слов для этого холодно-вежливого человека. И страх, заполнивший его всего, страх перед чем-то страшным, неведомым ему, становился материальным, обретал облик. В этом человеке Силин видел неотвратимость расплаты за все сразу: за пропитую жизнь, за слезы жены, за кражу. Он собрался, вдохнул глубоко воздух, задержал его.
- Нет, - сказал он, - нет. Не брал я грех на душу. Жив был Витька, жив.
- Все по порядку, - сказал Вадим, садясь.
- Я утром ручки искать пошел…
- Какие ручки?
- Дом, значит, у нас ломали… Дом, значит, три… Старинный дом… Там добра всякого много было… Ручки со звериными мордами… Значит, бронзовые накладки всякие… Добру-то чего пропадать… Я по городу езжу, в старых домах это добро собираю.
- Зачем? - спросил Вадим.
- Так клиенты есть. Раньше это добро даром никто не брал, все помойки завалены были. А теперь люди покупают, значит… Им красота нужна… Чтоб если ручка, так с мордой.
- А кто у вас покупает?
- Пал Сергеевич, директор овощного, Нинка из бара, буфетчица, Олег Моисеевич, он песни пишет… Потом Боря-художник… Вот, значит.
Силин замолчал. Он дышал тяжело и надсадно, как человек, затащивший холодильник на седьмой этаж.
Вадим не торопил его. Он ждал. Его учитель, Игорь Дмитриевич Скорин, учил его не прерывать людей, дать им выговориться, искать главное в их рассказе, то главное, которое станет основой для будущей работы.
Силин говорил, называл фамилии и имена, цены и количество бутылок. Из его неуклюжих фраз, тяжелого похмельного откровения слагалась картина жизни человека, обокравшего в первую очередь себя самого.
- …Я одну дверную накладку нашел, Боре-художнику продал за трояк. У Витьки Киреева копеек восемьдесят было, он бутылки от молока у реставраторов спер… Выпили мы. Поспали потом у него в сторожке. Нас этот бородатый бригадир разбудил. Ругался он очень на Витьку. Говорил, выгоню, другого возьму. А кого за шестьдесят рублей взять-то?
Силин перевел дух, покосился на графин.
- Попить разрешите.
Фомин налил ему полный стакан. Силин выпил его и вздохнул.
- У нас еще копеек шестьдесят оставалось, мы и пошли к магазину на Кропоткинскую, там я Доктора и Лю-Лю найти хотел. Пришли, а их нет… Мы подшибить решили, разгрузить или что еще. Тут парень к нам подходит.
- Какой парень? - спросил Вадим.
- Сережа, он культурный такой, в брюках из вельвета, в куртке кожаной…
- Какого цвета куртка?
Силин задумался.
- Вроде как зеленая, - сказал он неуверенно.
- Вроде как или зеленая?
- Скорее зеленая… - неуверенно ответил Силин.
- А брюки какого цвета? - вмешался Фомин.
- Вот брюки точно помню - темные.
- А сколько было времени, когда он подошел?
- Часов-то у меня нет, но водкой уже не торговали.
- Ну что ж, достаточно точная хронография, - усмехнулся Вадим.
Человек, сидящий перед ним, измерял движение времени в зависимости от работы винных отделов и пивных палаток в районе. Исчисление суток для него начиналось с девяти утра, когда открывался первый "пивной шатер" в Зачатьевском, и заканчивалось закрытием винного отдела в магазине на Кропоткинской.
- Так, что дальше было?
- Он подошел, - Силин задумался, помолчал, - и говорит, здорово, мол, Петя, руку протягивает. Потом и Кирееву, здорово, мол, Виктор.
- Вы его видели раньше?
- Не помню… Он нам говорит, чего стоите? А мы ему: добавь рублишко. Он тогда портфель открыл и достал бутылку "Лимонной", говорит, дома поругался, где бы выпить? Витька ему и говорит, пошли, значит, ко мне… Мы пошли… А по дороге я Женю Тараскина встретил…
- Кто такой Тараскин?
- Сосед мой, мы работали раньше вместе. Я у него разводные ключи просил. Он мне сказал, что даст, если я ему мотоцикл отрегулирую.
- В какой квартире живет Тараскин?
- В шестой.
Фомин встал и вышел из кабинета.
Силин покосился на него и продолжал:
- Ну, потом мы в сторожку пришли. Сережа эту бутылку вынул, "Лимонной", колбасу, консервы какие-то. Мы по стакану выпили. Он достал еще одну большую, тоже "Лимонной". Я к Тараскину побежал, А как пришел, вижу, бутылка пустая, Витька спит, а Сережи нет.
- Сколько вы были у Тараскина?
- Часа полтора. Наладил ему карбюратор, он мне стакан налил. Я Витьку будить не стал, пошел домой, смотрю, дверь-то в особняк открыта…
Силин замолчал.
- Закурить не найдется? - спросил он.
Вадим протянул ему сигарету, взял сам. Они закурили. Несколько минут сидели молча, следя за голубоватым табачным дымком. Вошел Фомин.
- Все в порядке, Вадим Николаевич, сейчас привезут.
Силин посмотрел на Фомина, этот человек был понятнее ему, и у него он сейчас искал поддержку.
- Что, Петя, замолчал, - Фомин придвинул свой стул к Силину, - давай говорить. На полдороге останавливаться нельзя.
Силин ткнул сигарету в пепельницу.
- Значит, зашел в дом-то, гляжу, а здесь пошуровал кто-то. Я наверх. Там плитка эта лежит да железки всякие. Я домой сбегал, колеса с велосипеда снял, к тележке приспособил… Увез плитку ту да железки.
- Куда увез?
- В сарай. А утром Олегу Моисеевичу позвонил. Он все у меня купил за сто двадцать рублей.
- Телефон Олега Моисеевича.
- 153-96-16.
- Так, Силин, - Вадим встал, - сейчас приедет Тараскин, мы его пригласили. Вы с ним пойдете в лабораторию, там постарайтесь восстановить по памяти внешность Сережи, а пока подождите в коридоре.
Силин вышел.
- Он не брал Лимарева. Вы, Павел Степанович, постарайтесь восстановить фоторобот, я композитором займусь.
Лейтенанту Крылову повезло. Прямо сразу. Во-первых, диспетчерша, видимо, пожалев интересного парня, нашла телефон Светланы, звонившей Кудину; во-вторых, сменщик Олега, Кухарский, крепенький, квадратный мужчина лет сорока-сорока пяти, только что вернулся с линии. Он подошел к Крылову валкой походкой знающего себе цену человека, протянул широкую твердую ладонь.
- Кухарский Андрей Степанович.
- Лейтенант Крылов.
- А по отчеству?
- Александр Петрович.
- Я само внимание, - Кухарский достал трубку, резиновый кисет, закурил.
В воздухе повис сладковатый дымок.
- Мне Надя-диспетчер сказала, что вы моим бывшим сменщиком интересовались. Так?
Крылов кивнул. Кухарский держался спокойно, говорил насмешливо. И весь он, в дорогих джинсах, рубашке с погонами и множеством карманов, не нравился Крылову, вызывал в нем еще не осознанное недоверие.
- Я что об Олеге сказать могу, машину он любил, в спортивной команде, гоночной, участвовал. Работал хорошо. Жалоб на него не было. Да это вы, наверное, сами узнали. Я его поначалу встретил плохо. Дважды судимый, блатной, кто такому поверит. А он парнем оказался настоящим. Конечно, копейку любил. Да кто ее не любит?
- Я не об этом хотел вас спросить. Я…
- Нет, об этом, - перебил Крылова Кухарский, - вы, лейтенант, должны спрашивать меня об этом. Кудин ушел из парка после того, как его задержали ваши коллеги прямо у проходной. Взяли, а потом отпустили. Я это говорю вам не просто как водитель Кухарский, а как депутат Моссовета.
- Депутат Моссовета? - удивленно переспросил Крылов.
- Именно, - Кухарский расстегнул карман рубашки, вынул синюю депутатскую книжку.
Крылов взял ее, прочел. Звание депутата Моссовета никак не вязалось с внешним видом этого человека. Кухарский был одет с показным эстрадно-киношным шиком. Так обычно любят одеваться завсегдатаи загородных кабаков.
- Давайте отойдем, - предложил Кухарский, - вон там, на пустыре, лавочка есть.
Они уселись на лавочку прямо на пустыре, у рубчатого металлического гаража.
Рядом с лавочкой валялись разбитые бутылки, пустые консервные банки. Кухарский ударил носком начищенного мокасина банку, и она с грохотом покатилась по земле.
- Все загадили, пьянюги, - он опустился на лавку, хлопнул по доске ладонью, приглашая Крылова сесть рядом.
- Ну, на чем мы остановились, лейтенант Александр Петрович?
- Вы, Андрей Степанович, были недовольны моими коллегами.
- Да, недоволен, очень недоволен. Пришли, забрали и увезли. Но потом выпустили. Как один из ваших сказал, "за недоказанностью".
- Выпустили или отпустили?
- Какая разница?
- Большая. Выпустили из-под стражи, а отпустили просто так.
- Дело не в этом, лейтенант. У Кудина жизнь была не сахар…
- Никто не виноват в том, что он дважды судим за соучастие в квартирных кражах, - жестко сказал Крылов. - Вы на милицию обижаетесь, но ведь не мы сажали его за руль машины, на которой перевозили краденое.
- Твоя правда, - Кухарский выбил трубку о каблук.
- Зря вы так выбиваете.
- Почему?
- Трубка у вас хорошая, из вереска, можно мундштук сломать.