- Идиотское донкихотство. Возитесь с какой-то сироткой, а пока пусть в вас стреляют и убивают! Вы просто не от мира сего.
Он сказал:
- Вы не хотите понять меня. Девочка - почти ребенок, она годится мне в…
- Дочки, - подхватила она. - Продолжайте в том же духе. Только учтите - я тоже гожусь вам в дочки. Смешное совпадение, не правда ли? Но у меня всегда так. Я знаю. Я вам не врала, когда говорила, что не люблю романтики. Просто у меня, наверно, "Эдипов комплекс". По тысячам разных причин ненавидишь собственного папашу и вот влюбляешься в мужчину того же возраста. Знаю, что ненормально. Уж тут романтикой и не пахнет… звоню вам по телефону, назначаю свидание…
Он смотрел на нее, со смущением осознавая свою полную неспособность чувствовать что-либо кроме страха и разве что жалости. Поэты семнадцатого столетия утверждали, что можно навеки потерять сердце. Современная психология говорит иначе: можно чувствовать такую тоску и отчаяние, что атрофируются все иные эмоции. Он стоял перед открытой дверью второсортной гостиницы, которая скорее была домом свиданий, и ощущал свою безнадежную непригодность для нормальной человеческой жизни.
- Если бы только не война… - сказал он.
- Для вас она никогда не кончится, вы сами говорили.
Она была красива. Никогда, даже в дни молодости, не встречал он такой красивой девушки. И уж конечно его жена, внешне простенькая и незаметная, на нее не походила. Но это не имело значения. Чтобы вспыхнуло желание любить, видимо, особой красоты и не требуется.
Он обнял ее, так, для эксперимента.
Она спросила:
- Можно я поднимусь с вами?
- Для вас тут неподходящее место.
Он опустил руки - чуда не произошло.
- Я почувствовала, что со мной что-то не то творится, когда вы подошли вчера вечером к машине. Дрожащий, как в ознобе, но очень вежливый. Когда я поняла, что они вас избили, во мне что-то оборвалось. Я думала - перебрала, вот и разнюнилась. А сегодня утром проснулась, - на душе по-прежнему… Ведь я раньше никогда не влюблялась. Как называется детская влюбленность - телячьи нежности?
От нее исходил запах дорогих духов. Ему хотелось почувствовать к ней нечто большее, чем жалость. В конце концов то был шанс, который судьба дарила немолодому человеку, бывшему преподавателю романских языков.
- Милая, - сказал он.
- Такая любовь коротка, я понимаю. Да она и не может быть долгой. Вас ведь убьют, это ясно как дважды два.
Он неуверенно поцеловал ее и сказал:
- Роз, милая, мы увидимся… завтра. К тому времени все мои дела закончатся. Мы встретимся и отпразднуем…
Он понимал, что слова его звучат неубедительно, но это был не тот случай, когда следует раскрывать душу. Она слишком молода, чтобы выдержать правду.
Она сказала:
- Даже у Роланда, я думаю, была женщина…
И он вспомнил: эта женщина - ее звали Альда - упала замертво, когда ей принесли весть о гибели Роланда. В легендах всегда, когда обрывается жизнь одного из влюбленных, умирает и другой. Считалось, что иначе быть не может. Недаром менестрель посвятил Альде лишь несколько формальных строк. Но его жизнь не кончилась после расстрела жены.
Он сказал:
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Она пошла по улице в ту сторону, где чернели деревья. Нет, она слишком хороша, чтобы работать на Л., - подумал он. Он почувствовал в себе желание любить, это было равносильно предательству, но стоило ли терзаться - завтра все будет улажено, и он вернется на родину… Интересно, выйдет ли она все-таки замуж за Фурстейна?
Он толкнул внутреннюю, стеклянную дверь, и она легко поддалась. Он автоматически сунул руку в карман, но вспомнил, что безоружен. Свет в холле не горел, но кто-то там был - он слышал дыхание у той стены, где стояла ваза с цветами. Он был весь на виду перед дверью, освещенный уличными фонарями. Идти дальше нет смысла - стрелять будут они, а не он. Он вынул из кармана пачку сигарет, попытался совладать с дрожью в пальцах, но страх перед ожидаемой болью не отпускал. Он сунул сигарету в рот и полез за спичками - вспышка у стены будет для них неожиданностью. Он сделал шаг и внезапно чиркнул спичкой о стену. Спичка царапнула по раме картины и вспыхнула. Бледное детское лицо выплыло, как воздушный шарик, из темноты. Он сказал:
- О, господи, Эльза, ты меня напугала. Что ты здесь делаешь?
- Жду вас, - прошептал тонкий дрожащий голос. Спичка погасла.
- Зачем?
- Я думала, вы ее приведете сюда. Моя обязанность - провожать гостей в номера.
- Какая чепуха!
- Но ведь вы поцеловали ее?
- Это был ненастоящий поцелуй.
- Почему ненастоящий? Вы могли поцеловаться и по-настоящему - после того, что она вам сказала.
Уж не ошибся ли он, оставив ей документы - еще чего доброго уничтожила их из ревности. Он переспросил:
- Что она сказала?
- Она сказала, что вас все равно убьют, ясно, как дважды два.
Он с облегчением рассмеялся.
- Мы говорили о войне у меня на родине. Там, верно, людей убивают. Но она никогда не видела, как это происходит.
- Здесь за вами тоже охотятся, - сказала девочка.
- Ничего серьезного они мне сделать не могут.
- Что вы! У нас тут такой ужас был, - сказала она. - Они там сейчас наверху разговаривают.
- Кто? - спросил он резко.
- Хозяйка и один человек.
- Что за человек?
- Маленький, седой, очки в стальной оправе.
Так. Значит, он выскользнул из кино раньше них. Девочка продолжала шептать:
- Они задавали мне всякие вопросы.
- Какие вопросы?
- О чем вы со мной говорили, не видела ли я каких-нибудь бумаг. Ну, конечно, я отвечала только нет и нет. Я б им все равно ничего не сказала, хоть под пыткой.
Его тронула ее преданность. Почему в этом мире такие душевные сокровища растрачиваются понапрасну? Она сказала горячо:
- Пусть хоть убьют.
- Тебе это не грозит.
Ее голосок задрожал:
- Она на все способна. Она, знаете, иногда, как сумасшедшая, если ей перечат. Ну и пусть. Я вас не подведу. Вы джентльмен.
Аргумент был абсолютно несостоятельный. Она печально продолжала:
- Я для вас все сделаю, как та ваша девушка.
- Ты уже сделала значительно больше.
- Она уедет с вами вместе в вашу страну?
- Что ты, конечно, нет.
- А мне можно?
- Маленькая, - сказал он, - ты не представляешь, что там у нас творится.
Он услышал долгий, разочарованный вздох.
- А вы не знаете, что тут у нас творится!
- Где они сейчас? Управляющая и этот ее знакомый?
- На втором этаже, - сказала девочка. - Они ваши заклятые враги, да?
Бог знает, из каких грошовых книжонок вычитала она это выражение.
- Скорей наоборот - они мои друзья. Но точно не знаю. Хорошо бы мне это выяснить до того, как они обнаружат, что я пришел.
- О, они уже знают. Она все слышит. Из кухни слышит, что говорят на чердаке. Она велела мне ничего вам не рассказывать.
Его пронзила мысль: неужели и этому ребенку тоже грозит опасность? Быть того не может. Что они могут ей сделать? Он осторожно начал подниматься по неосвещенной лестнице. Одна ступенька скрипнула. Лестница сделала поворот, и он неожиданно ступил на площадку. Дверь комнаты, выходившей на площадку, была распахнута. Электрическая лампочка под розовым, шелковым, в сборочку абажуром освещала фигуры двух людей, терпеливо дожидавшихся его.
Д. вежливо приветствовал их:
- Бона матина. Вы не сказали мне, как будет ночь на энтернационо.
- Войдите и закройте за собой дверь, - приказала управляющая.
Он повиновался - ничего другого не оставалось. Ему подумалось, что пока ему ни разу не позволили взять на себя инициативу. Он был чем-то вроде кегли, которую все норовят сбить шаром.
- Где вы были? - требовательно спросила управляющая.
У нее было бычье лицо - ей бы родиться мужчиной с эдакой-то квадратной челюстью да прыщавой физиономией.
Д. сказал:
- Мистер К. вам все расскажет.
- Что вы делали с той девицей?
- Развлекался.
Стоило приглядеться к этому логову. Точнее слова не подыщешь, во всяком случае ничто не свидетельствовало о том, что здесь живет женщина. Массивный стол без скатерти, обитые кожей стулья, тумбочка для обуви. Ни цветов, ни безделушек. Дверца тумбочки была распахнута, и виднелись здоровенные, тяжелые туфли на низком каблуке.
- Ваша девица - знакомая Л., - продолжала управляющая.
- Я тоже знаком с Л.
Даже дешевые цветные картинки на стене подбирались на мужской вкус: на каждой непременно присутствовали женщины в шелковых чулках и нижнем белье - он как будто попал в комнату закоренелого холостяка. Что-то смутное, пугающее, как тайное робкое желание порочной близости витало в воздухе. Неожиданно заговорил мистер К. Пожалуй, именно он внес женскую ноту в мужской разговор. Он начал визгливо, истерично:
- Пока вы были в кино, сюда кто-то звонил - хотели вам что-то предложить.
- Едва ли. Уж они-то должны были знать, что меня нет в гостинице.
- Вы ведь готовы отказаться от завтрашней встречи, если они примут ваши условия. Они их приняли.
- Я никому не ставил никаких условий.
- Но они просили меня передать вам об этом, - вставила управляющая.
- Следовательно, их не смущало, что об этом все узнают? И вы, и К.?
Мистер К. сцепил костлявые пальцы.
- Мы хотим убедиться, - сказал он, - что секретные документы все еще при вас.
- Боитесь, что я их уже продал? По дороге в гостиницу?
- Мы обязаны проявлять осторожность, - сказал К., словно прислушиваясь, не ходит ли за дверью доктор Беллоуз на бесшумных резиновых подошвах. Видно, его даже здесь не отпускал смертельный страх быть оштрафованным на шиллинг.
- Вы действуете по инструкции? - спросил Д.
- Наши инструкции достаточно гибкие. Многое оставлено на наше усмотрение. Быть может, вы все-таки покажете нам бумаги?
Женщина молчала - она предоставила слабым помериться силами.
- Нет, не покажу.
Он посмотрел на К., потом на нее. Ему показалось, что инициатива, наконец-то, переходит в его руки. Еще бы поэнергичней на них поднажать… Но он был слишком измотан. Англия на каждом шагу воскрешала в его душе образы былого и напоминала, что он занимается не своим делом. Сидеть бы сейчас в библиотеке Британского музея и читать средневековые рукописи на старофранцузском. Он сказал:
- Я допускаю, что нами руководят одни и те же люди. Но доверять вам у меня нет никаких оснований.
Седой человечек сидел, как приговоренный. Опустив голову, он разглядывал свои обгрызанные ногти. Его сообщница в упор смотрела на Д. У нее было грубое властное лицо, хотя вся ее власть ограничивалась гостиницей сомнительного пошиба. Он знавал немало людей по обе стороны фронта, позже расстрелянных за предательство, чьи лица и манеры не внушали подозрений. Людей типа Ганелона по внешности не распознаешь.
- Уж не оттого ли вы так волнуетесь, что хотите получить свою долю из тех денег, которые я выручил за продажу документов? Так вот знайте - я не торгую государственными секретами.
- Ну, что ж, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? - внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось, управляющая брала игру на себя.
Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Все без обмана. Стало быть, это конец его миссии - женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги, с какой целью - не указывалось.
- Как видите, - сказала женщина, - вам не доверяют.
- Почему же вы не предъявили мне это письмо, когда я приехал?
- Доверять вам или нет - было оставлено на мое усмотрение.
Фантасмагория! Ему поручили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять-таки с оговоркой "только в крайнем случае" - если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:
- Вам, конечно, известно содержание бумаг.
Она отрубила:
- Конечно.
Но он понял по ее каменному лицу игрока в покер - ни черта она не знает. Следовательно, это еще не конец сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось, что если он отдаст им документы, а они продадут их Л.? Он знал, что верить можно только себе. Больше он ничего не знал. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами - единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как пахнущий духами мужчина.
- Теперь вы видите, - сказала она, - что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.
Ситуация была одновременно слишком простой и слишком неопределенной. Министерство полностью не доверяет ни ему, ни им, ни вообще кому-либо на свете. Они в свою очередь не верят друг другу. Только каждый в отдельности знает о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знает, как К. собирается поступить с документами. Управляющая знает собственные намерения. Ни за кого нельзя поручиться, - только за себя. Он сказал:
- Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.
Мистер К. закричал пронзительно:
- Если вы будете действовать за нашей спиной…
В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? Под покровом высоких идей в измученных душонках идеалистов нередко вызревает предательство.
Управляющая тянула свое:
- Вы - человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет… Вам даже трудно себе представить, что произойдет.
Теперь он боялся взглянуть ей в лицо, как страшился бы заглянуть в преисподнюю. Она умела действовать на воображение. Прыщи на лице казались следами какого-то постыдного акта, от которого она так и не оправилась. Он вспомнил слова Эльзы: "Она как сумасшедшая".
- Кого обману? Вас или народ?
Он, действительно, не был уверен, как следует понимать ее слова. Стоя перед людьми, которые вполне могли оказаться его врагами, он чувствовал себя потерянным и измученным. Чем дальше уходишь от открытой схватки, тем больше ты одинок. Можно только позавидовать тем, кто сейчас в окопах, на передовой… Он вдруг и впрямь ощутил себя там - ему почудился звон колоколов пожарных машин, завывание карет скорой помощи. Налет окончился, откапывают трупы, спасательные команды осторожно разгребают груды щебня, ищут заваленных. Бывает, нечаянно ломом приканчивают тяжелораненого. Мир вокруг него вдруг окутался туманной дымкой, похожей на уличную пыль после налета. Ему стало плохо. И снова возле самого его лица та же мертвая кошка - кошачий мех почти касается его губ, а он не может даже шевельнуться.
Комната закачалась. Голова управляющей раздулась, словно пузырь. Он услышал, как она сказала:
- Заприте дверь, быстрее.
Надо взять себя в руки. Что они хотят с ним сделать? Враги они ему?.. Или друзья?.. Он вдруг понял, что стоит на коленях. Время замедлило ход, стало тягучим. Мистер К. с ужасающей медлительностью плыл к двери. Пыльная, как кошачья шкура, черная юбка управляющей касалась его губ. Ему хотелось завопить, но мешало чувство собственного достоинства, точно кляпом заткнувшее ему рот. Даже если на темя обрушивается дубинка тюремщика, все равно нельзя кричать. Управляющая, склонившись над ним, шипела: "Где бумаги?" И опять омерзительная смесь дешевых духов и никотина - полубаба, полумужик…
Он произнес, словно извиняясь:
- Вчера били, сегодня стреляли.
Толстые беспощадные пальцы надавили ему на зрачки. Погружаясь в кошмар, он прохрипел:
- У меня их нет.
- Где они?
Большой палец сильнее надавил на правый глаз. Мистер К. все еще ковырялся у двери. - Она не запирается, - донесся его голос.
- Не в ту сторону поворачиваете ключ.
Д. попытался приподняться, но палец снова упирается в глаз и уже не двинешься с места. Д. почувствовал ужас, словно у нее не только на лице, но и на пальцах гнездилась какая-то зараза. Здоровенная туфля прижимает его ладонь к полу. У двери опять верещит, жалуясь на что-то, мистер К. И вдруг испуганный, но решительный голосок из-за двери:
- Это вы звонили, мадам?
- Нет.
Д., шатаясь, поднялся на ноги.
- Это я звонил, Эльза, - сказал он. - Мне стало плохо. Небольшое головокружение. Кажется, машина скорой помощи на улице?.. Однажды меня засыпало во время налета. Дай мне руку, пожалуйста, помоги добраться до кровати.
Комната снова качнулась - тумбочка для обуви, девицы на стенах в черных шелковых чулках, массивные стулья. Он сказал:
- Я запрусь в номере, иначе всю ночь буду ходить во сне по всему дому.
Они медленно поднимались на верхний этаж. Он сказал:
- Ты вовремя пришла. Я мог бы выкинуть какую-нибудь глупость. Думаю, что послезавтра утром мы сможем отсюда уехать.
- И я тоже?
- Да, и ты тоже, - пообещал он опрометчиво. Как будто в этом взбесившемся мире можно что-то предсказать хотя бы на секунду вперед…
III
Кошачий мех и пыльная юбка преследовали его всю ночь. Покой его обычных снов рухнул - ни цветов, ни тихих рек, ни старых джентльменов, рассуждающих о лекциях. После того, самого страшного налета он больше всего боялся удушья. Хорошо, что противник расстреливает, а не вешает тех, кто попадается ему в руки. Нет ничего кошмарнее затягивающейся на шее веревки.
Настал день, но сумрак за окном не рассеялся. Улица тонула в желтом тумане. Метров за двадцать уже ничего не было видно. Когда он брился, вошла Эльза и принесла на подносе яйца, копченую рыбу и чайник.
- Ты напрасно беспокоилась, - сказал он, - я бы спустился вниз.
- Я подумала, что это хороший предлог. Вы, наверное, хотите, чтобы я отдала вам ваши бумаги. - Она сняла туфлю, потом начала стягивать чулок. - О Господи, что они подумают, если сюда войдут. - Она села на кровать и засунула руку в чулок.
- Что это? - сказал он, напряженно прислушиваясь. Он вдруг понял, что смертельно боится забирать свои документы. Когда бремя ответственности чревато бедой, его хочется переложить на кого-то другого, незнакомого. Она встала и тоже прислушалась. Звуки шагов затихли внизу.
- Да это мистер Мукерджи - индийский джентльмен. Он не похож на других индийцев, которые живут внизу. Мистер Мукерджи - очень порядочный человек.
Он взял у нее бумаги - ну, теперь уже он скоро от них избавится. Она снова натянула чулок и сказала:
- Вот только он любит расспрашивать. Задает всякие вопросы.
- Какие?