И Турецкий подумал, что зря поторопился и не попытался уйти от преследователя. Несколько оправдывало лишь то, что против него действовали, как уже сказано, настоящие профессионалы, и вели они наблюдение, скорее всего, не с одной, а с двух или нескольких машин. А все их засечь было бы физически невозможно. Тем не менее затягивать визит не следовало. Приехал, отдал, сказал два слова, уехал - в крайнем случае, такое оправдание для Татьяны сгодится. Ну еще в качестве оправдания, если таковое потребуется, она сможет сказать, что Турецкий интересовался однокурсниками Анастасии, но, поскольку она никого из них в лицо не знала, он и перестал расспрашивать. Такое вот алиби.
Александр Борисович был где-то внутренне уверен, что этот Рэм должен обязательно появиться в доме Татьяны. Ухаживая за Анастасией, он же наверняка знал, что ее младшая сестра была влюблена в него. Значит, он мог бы, во-первых, оправдаться перед ней в том, что не виноват в совершенных им преступлениях, а во-вторых, попытаться узнать, зачем приезжал следователь, и тем самым выяснить для себя, насколько близко от него опасность разоблачения.
Вариант засады здесь не проходил. Петя целый день на работе, Таня одна дома. Оставалось надеяться, что Рэм - не живодер, дуреющий от запаха крови, а строгий исполнитель чужих приказов. И его стрельба в Настю была вызвана, скорее, спонтанным движением защититься самому от опасности. Ведь она же кинулась к нему, громко называя по имени, что даже девочка поняла, хотя имя Рэм отнесла к щенку, с которым только что играла в гостях у тети. И он же не убил Настю, он ее обездвижил. Ранения-то, как констатировали врачи, не смертельные, а беспамятство жертвы вызвано, возможно, шоком - и болевым, и моральным тоже. То есть, сукин сын, и тут поступил профессионально. И это был, опять же, не промах, на что указывало мастерское владение пистолетом - две пули точно в середину лба каждого свидетеля о чем-то говорили…
В общем, никакого душевного расположения Турецкий к нему не испытывал, но хотел надеяться, что тот не станет добавлять бессмысленные жертвы. Тут впору о себе подумать. И он вспомнил, что надо будет обязательно проверить днище своего "пежо", как бы продолжая игру в салочки - ты догоняешь, а я удираю. Безобидная такая игра.
Проводить его в коридор вышла Таня, передав маленького Витюшку, который никак не хотел засыпать, на руки мужу и, таким образом, оставив его в комнате. У дверей, щелкая запорами, тихо проговорила:
- Я вспомнила. Собинов у него фамилия. Как у певца известного. Только я вам этого не говорила, ладно?
- И ты не знаешь, где он живет? - тоном заговорщика откликнулся и Турецкий.
Она отрицательно замотала головой и слегка покраснела. Турецкому оставалось только поверить ей.
И тут у него запиликал "секретный" телефон. Приложив палец к губам, Александр Борисович достал трубку и услышал знакомый голос человека, с которым разговаривал не далее двух-трех часов назад.
- Ты где сейчас? - спросил Генрих.
Глядя в глаза Тане, Турецкий ответил негромко:
- В районе "Автозаводской".
- Недалеко… Ну так подскочишь? Или уже нет настроения?
- Уже еду. Только проверюсь. - Турецкий закрыл и спрятал трубку и сказал Тане нарочито спокойным голосом: - Это как раз по Собинову. - И увидел, как у нее сперва расширились глаза, а потом разочарованно вытянулось лицо.
Ну да, она-то думала, что сделала для него важное открытие, совершила чуть ли не героический подвиг, переборов себя, а оно оказалось не бог весть чем. Действительно разочаруешься…
Так-то оно и лучше, подумал Турецкий и, нагнувшись к ее руке, поцеловал кончики пальцев, отчего Татьяна уже вовсе вспыхнула, словно маков цвет - правильно подметили классики.
4
Привычно проверился - это так сказано, а на самом деле ощупал все днище по периметру борта машины и, естественно, обнаружил очередной "маячок". Его Турецкий, прицелившись, запустил в макушку высокого тополя, росшего посреди двора, а так как в районе этого дерева никого из населения не было, то и Александр Борисович ничем не рисковал - куда упадет, туда и упадет.
Но теперь обстоятельства менялись, и "хвост" Турецкому был противопоказан. А освобожденный от "маячка", он был неуловим для преследователей, особенно по ночной Москве, в отдельных районах которой Александр Борисович ориентировался, как в собственной квартире, то есть даже с закрытыми глазами.
Он все подумывал обратиться за помощью в агентство "Глория", к своим друзьям, которые наверняка мгновенно бы взяли преследователя в клещи. Но толку от такой операции Турецкий не видел. Он уже заметил, что, например, у песочного "жигуленка" номера каждый раз были разные, наверняка то же самое делали и с "маздой", у которой если что и не менялось, так только ее синий цвет. Поэтому для ловли и изобличения преследователей - в чем и как? - он тратить время не собирался, надеясь на свои способности.
Совершив на всякий случай несколько замысловатых пируэтов в районе "Нагорной", он выбрался к "Чертановской", где и оставил машину на площади, возле павильона станции метро, а сам прошел насквозь через большой универсальный магазин и был таков.
Генрих на этот раз выглядел усталым. Сказал только:
- Дела, дела…
Потом положил перед Турецким, который уже устроился привычно за журнальным столиком, тонкий файл с несколькими листками компьютерной распечатки. И пока он что-то делал на кухне, видимо, если судить по запаху, заваривал свежий кофе, Александр прочитал текст.
На одной страничке были данные Анастасии Андреевны Копыловой - выписки из ее личного дела, которое так и не пригодилось "системе", оценки ее знания по изучению предметов на четырех курсах спецфакультета академии ФСБ - в основном хорошие, а в знании языков - английского, французского и шведского - отличные.
"Так вот кем тебя готовили", - подумал Турецкий.
А не стала она рядовым работником нашего посольства лишь по счастливой случайности - вышла замуж за генерала ФСБ, который и избавил ее от необходимости трудиться в "системе". Видимо, сказал что надо и где надо, и успешную студентку отчислили в связи… Здесь намечалась неясность, ибо "связей" могло быть тогда сколько угодно, а замужество не является важной причиной. Если это не "серьезное" замужество.
На второй страничке был напечатан недлинный список фамилий. И среди них Турецкий с удовольствием прочитал фамилии Копыловой, а ниже - Собинова. Рэма Викторовича Собинова, однофамильца, как заметила Таня, известного певца.
А на третьей - краткая справка на Рэма Собинова, поскольку Рэм в списке был только один и носил подлинную, а не вымышленную фамилию Собинов. После окончания академии Собинов, владевший в совершенстве японским языком, четыре года служил на Дальнем Востоке, "курируя" Сахалин, Курилы и Камчатку. Во время одной из операций получил тяжелое ранение в левую ногу, но после выхода из госпиталя выразил желание "остаться в строю" и был переведен в Москву, в спецподразделение по особым поручениям при Оперативно-поисковом управлении ФСБ. После того как спецподразделение было распущено, входил в число сотрудников Региональной общественной организации содействия социальной защите ветеранов и военнослужащих специальных и разведывательных подразделений ФСБ. Но в конце 2004 года в организации возник раскол, и группа офицеров, среди которых оказался и Р. В. Собинов, покинула ее. Настоящее место его нахождения неизвестно.
На последней страничке была только одна фотография. Здесь Собинов представал в том облике, когда учился в академии, то есть молодым и, как заметила Таня, светловолосым, кудрявым человеком. Вряд ли он сейчас остался таким же. Во-первых, прошло уже более десятка лет, а за эти годы могло многое измениться во внешности, хотя, конечно, главные-то параметры остались прежними. У него же ранение не лица было, а левой ноги.
И вот тоже странное дело. На фотороботе у Собинова сам по себе как бы напрашивался длинный и острый, словно у Буратино, нос, это отметили все, кто видели фоторобот. А на фотографии было видно, что нос нормальный, даже мелковатый для крупного лица. Может, там тень какая-то или применен способ маскировки?
Немного, но и немало, с другой стороны. Значит, пусть и расколотая, но еще существует эта региональная организация ветеранов спецслужб, и в ней могут помнить того же Собинова. А тот, в свою очередь, мог не терять связей с кем-то из прежних товарищей. Что ж, это - хорошая подсказка.
Появился Генрих с подносом, на котором традиционно стояли чашечки для кофе, турка и графинчик с коньяком - под кофе весьма необходимая вещь. Особенно в конце дня.
- Ну ты, вижу, все уже посмотрел? К сожалению, отдать тебе не могу, из секретного досье, там и срок обозначен, но для сведения… Можешь записать себе, если потребуется, однако ссылки нежелательны.
- А фотик?
- Это забери, но без обозначения, лишь для информации.
- Здесь ее, к сожалению, немного, но и на том большое спасибо. А что это за региональная такая общественная организация, ты случайно не в курсе?
- Случайно в курсе, - улыбнулся Генрих. - Возникла еще в прошлом веке, можно так сказать. В девяносто шестом, после известных перевыборов, когда позиция прежнего президента оказалась довольно шаткой и ему оказали неожиданную помощь коммунисты, ты помнишь? Входили в команду все те сотрудники спецслужб, кого категорически не устраивало создавшееся в стране положение. А что конкретно, тоже не тайна. Тут тебе и бандиты, и олигархи, и продажное чиновничество, спешно набивавшее свои карманы. По известному провозглашенному принципу - бери власти столько, сколько можешь удержать в руках. Короче, там было множество своих причин, да ты и сам наверняка слышал и должен помнить об этом, не стану занимать твое время. А руководил общественной - подчеркиваю! - организацией бывший начальник штаба одного из спецподразделений - не стану уточнять какого, отставной полковник ФСБ Михаил Федорович Покровский. Это имя тебе ничего не говорит, да и многим другим тоже не скажет, поскольку деятельность того спецподразделения была и остается окутана строжайшей тайной. До сих пор. Но… для информации: подозревалось, что именно его сотрудниками было совершено убийство известного тебе тележурналиста Кедрова. Это произошло в девяносто пятом году, да? Вот примерно с тех пор оно и было как бы на слуху, то спецподразделение. Что у них позже произошло, я не знаю, но то, что Собинов твой покинул ряды сотрудников региональной организации, это факт. И не он один. И больше нигде засвечен не был. Вот разве что в последних твоих делах. Благодаря, кстати, вашим розыскам. И если был действительно он, то могу сказать тебе, Саша, ты имеешь дело с достойным и очень опасным противником. На том факультете, где он получил свое образование, учили всему. Подчеркиваю, всему. Понял?
- Особенно стрелять. Из кармана и - точно в лобешник, - усмехнулся Турецкий.
- Можешь смеяться сколько угодно, но это так. А также изготовлять и подкладывать мины. Но не только этому. То, о чем мы говорим, для них - семечки. Представляешь теперь, когда целую орду таких специалистов уволили из органов без, как говорится, выходного пособия? И подумай, на что они способны и что умеют? Это была огромная ошибка, - вздохнул Генрих.
- Но ведь наверняка и вопрос надо было как-то иначе решать, верно?
- Верно-то верно, но нельзя было так бездумно. Надо было найти им альтернативу.
- А поиском возможных альтернатив никто не желал заниматься, и еще… Короче, то, другое, понятно… - качнул головой Турецкий. - Ну а с этим Михал Федоровичем можно встретиться, как ты считаешь?
- Я думаю, да. Вот Грязнов твой из командировки вернется и попробуем организовать.
- Интересно, при чем тут Славка?
- А он как раз по такому же вопросу. Только я не уверен, что у него получится. Но… посмотрим. Во всяком случае, я вам, ребята, желаю удачи. Всерьез желаю. И сохранить при этом свои головы. Помнишь ведь Хемингуэя, которым мы зачитывались как сумасшедшие лет двадцать - тридцать тому назад?
- Все с ума сходили, до сих пор не пойму, почему.
- А он был, в отличие от нас, краток. И сказал, помнится: "Дверь в небытие может открыться внезапно, и если ты…" Я не уверен, что цитирую точно, но Хэм предлагал нам всем обдумать самим окончание его фразы.
- Я тоже помню, кажется, это из "Снегов Килиманджаро". "Она похожа на дуновение ветра, на плеск воды…" Это про смерть. Ты об этом хочешь сказать? Когда я читал, я не понимал смысла этих слов, если быть честным. Это уж позже пришло… Но ты намекаешь, чтоб я был осторожен и внимателен?
- Мы все тогда не понимали, но… почему-то верили. Может, авторитету… А что, разве я так сказал? - улыбнулся этот определенно достойный потомок Чингисхана.
Турецкий пожал плечами. Пожелание было - лучше не придумаешь…
Ну, расспрашивать Генриха по поводу странной командировки Грязнова он, естественно, не стал - есть все-таки границы доверительности. И раз "наш друг" сам не сказал, значит, и говорить об этом преждевременно.
Раздумывая о новом повороте событий, Турецкий прошел в полной темноте, почти на ощупь, по узкой тропинке вокруг большого пруда, выбрался переулками между последними пятиэтажками на Балаклавский проспект, а затем, обогнув универмаг, вышел к стоянке автомобилей на почти опустевшей в этот час площади перед метро.
Мертвенным желтым светом горели фонари, прохожих фактически уже не было, только из освещенного павильона метро выходили редкие пассажиры и углублялись в темноту ночи. "Спальный район" был тих и нем. Даже многочисленные магазинные рекламы были погашены.
Александр обнаружил на площади всего несколько машин, а ведь когда парковался, их было несравнимо больше. Ну да, уже ведь двенадцатый час ночи, все давно разъехались по домам.
Он сперва даже и не понял, что его вдруг насторожило. Нет, не то, что, еще ставя свой "пежо", Александр буквально втиснулся между двумя другими автомобилями. А теперь его машина как-то с очень уж откровенной унылостью стояла в одиночестве. Впрочем, он быстро понял причину "уныния" - все четыре колеса были безжалостно проколоты, и машина словно присела на ободья. Станешь тут унылым! Посреди ночи - и такой, понимаешь, конфуз!
Пришлось звонить и вызывать эвакуатора - "ангела", который прибыл не торопясь и долго качал головой, пока не затянул на тросах машину к себе на площадку. А сам Турецкий, отдав ключи и написав водителю, куда надо будет утром доставить "вылеченную" машину, отправился едва ли не последним поездом метро в сторону центра, до кольцевой линии - там поезда еще долго ходят.
По дороге пробовал, но у него ничего не выходило, грешить на "Собинова и Компанию", но, подумав, пришел к выводу, что это, скорее, была все-таки месть местных деятелей, один из которых наверняка с трудом влез в собственный "мерседес", почти вплотную к которому и был припаркован "пежо". Ну и крут народ нынче! Увидеть бы того сукиного сына да подержать его малость за подчеревок, как говорит Славка… Словом, сам виноват, Турецкий, не нарывайся на неприятности. Тем более что и милиции нигде поблизости не было - нету ее, когда она нужна.
И еще подумалось, что предупреждение Генриха, видимо, было небезосновательным, и дай бог, чтобы неприятность с колесами была самой крупной из всех иных возможных неприятностей.
5
Борис Семенович Шквальский - лысое медицинское светило - позвонил Турецкому, как и обещал, когда появятся признаки улучшения у больной Копыловой.
На всякий случай Вячеслав Иванович Грязнов распорядился поставить у палаты, где лежала под капельницей Настя, постоянный милицейский пост. И этот дежурный милиционер при оружии всякий раз уже одним своим видом напоминал профессору о той ответственности, которую Борис Семенович поневоле принял на себя.
Итак, он позвонил, и вскоре Турецкий появился возле палаты в институте имени Склифосовского. Шквальский вышел к нему, вскинув очки на крутой лоб, и заявил, что сейчас появится логопед Сельцова, которая вместе с лечащим врачом Монаховой проведет очередной сеанс с больной. А Турецкий может поприсутствовать, но только с условием - не задавать Копыловой никаких вопросов, не волновать ее и вообще вести себя как можно незаметней. Больная еще не вышла полностью из своего "потерянного" состояния, и каждый новый возбудитель может только ухудшить ее состояние.
Александр Борисович пообещал полностью соответствовать. Но попросил в свою очередь найти возможность задать больной вопрос: кто в нее стрелял? Это невероятно важно, ибо от этих ее показаний зависит весь дальнейший ход расследования. Пусть хоть первые буквы назовет. И он объяснил, в чем дело.
Впрочем, сам Турецкий практически твердо мог утверждать, что прозвучит - если прозвучит - фамилия Собинова. Все уже на нем одном теперь сходилось. Однако показания потерпевшей, полученные в присутствии посторонних лиц, которых можно условно назвать даже понятыми, даст возможность предъявить подозреваемому после его задержания достаточно твердые обвинения. А в том, что такой момент наступит, Турецкий уже не сомневался.
Исхудалое лицо Анастасии Андреевны Копыловой было, по образному выражению профессора Шквальского, именно потерянным, то есть никаким. Втянутые безжизненные серые щеки, матовый, неестественного цвета лоб… Но когда она медленно открыла глаза, лицо словно озарилось голубым сиянием. И ожило, стало каким-то просветленным.
Турецкий стоял в стороне, и больная не могла его видеть, для этого ей надо было повернуть голову, а она лежала неподвижно, вытянув руки вдоль тела, и из одной торчал шприц капельницы, висевшей над ее головой.
Он не слушал, что говорила Насте миловидная молодая женщина, логопед Сельцова, над спиной которой согнулась, внимательно наблюдая за больной, доктор Монахова. Эта Надежда Петровна постоянно держала Турецкого в курсе состояния больной.
Профессор Шквальский уселся с другой стороны кровати и тоже нагнулся над Настей.
- Ну вот мы и начинаем потихоньку поправляться, дорогая моя, - ласково, будто ребенку, сказал он. - Как мы себя чувствуем сегодня? Если сносно, закройте и снова откройте глаза, а если не очень хорошо, попробуйте сказать, ну, я вас слушаю? Ну-ну, смелее!
- Хо-о-о… - с трудом разлепив губы, произнесла Настя.
- Хорошо? Вот видите, прекрасно! Мы делаем успехи! Скоро будем болтать, как сороки, без умолку!
Тут он остро взглянул на Турецкого и слегка нахмурился. Да Александр Борисович и сам понял, что задавать подобные вопросы, как он хотел, Насте еще рано. Это примерно, как ударить ее, сделать больно. Но доктор все же нашел хитрый ход. Он улыбнулся и снова заговорил: