- Ох, простите, как же я могла забыть? Сидите, сидите, голубушка.
Через некоторое время женщина вернулась к столу с чашками, ложечками, сахаром, молоком и кофейными булочками, посыпанными миндальной крошкой.
- Как вы познакомились? В центре молодежного объединения партии? - спросила Анника, когда Гуннель Сандстрем села за стол и принялась разливать кофе.
- Нет-нет, - покачала головой женщина. - В молодости Курт был радикалом, как и многие представители нашего поколения. Он приехал сюда с такими же зелеными юнцами, как он сам. Этот коллектив явился к нам в начале семидесятых. Впервые мы встретились на собрании. Курт так горячо говорил… Да что там, он чуть не поднял здесь крестьянское восстание.
Анника достала из сумки блокнот и ручку, написала слово "собрание".
- Так он не из здешних мест?
- Из Нюланда, близ Крамфорса. Он изучал биологию в Упсале, а после выпуска он и несколько его товарищей приехали сюда, чтобы заняться органическим земледелием. В те времена еще не знали об экологии…
Взгляд женщины снова упал на птичье гнездо. Собеседница потерялась в своих воспоминаниях, и Анника ждала, когда она вернется к реальности.
- Но все оказалось не так гладко, как они хотели. Члены коллектива не могли прийти к согласию. Курт хотел сначала построить силосную башню и купить трактор, а другие предпочитали купить лошадь и научиться на ней ездить. Тогда-то мы и начали встречаться, а потом Курт пришел к нам жить и стал работать в нашем саду, а не в коллективе.
- Должно быть, вы тогда были очень молоды, - улыбнулась Анника.
Женщина посмотрела на журналистку.
- Это дом моих родителей, - пояснила она. - Я и Курт перебрались сюда, когда поженились. Это было осенью семьдесят пятого. Моя мама жива, она сейчас живет в Эстхаммаре.
Анника кивнула. Она вдруг осознала, что слышит монотонное тиканье кухонных часов, и вдруг явственно представила себе, что эти часы отбивали такт жизни людей, непрерывно тикая в течение нескольких поколений на одной и той же стене. За одну головокружительную секунду прогремели все секунды всех времен, этот водоворот выбросил на поверхность одну секунду - фрагмент вечности.
- Быть дома, - вслух произнесла Анника. Вот так оказаться когда-нибудь, где-нибудь - дома.
- Для Курта дом был здесь, - вздохнула Гуннель Сандстрем. - Он любил свою жизнь. Ему ни разу не приходила в голову мысль о самоубийстве, в этом я могу поклясться.
Она посмотрела на Аннику, и ее глаза ожили, вспыхнули, как два синих огня, и Анника прониклась железной уверенностью этой женщины, без всяких сомнений и безоговорочно поверила в ее правоту.
- Где он умер?
- В зале, - сказала Гуннель, встала и прошла в зал через двойную дверь мимо открытой плиты.
Вслед за хозяйкой Анника вошла в большую комнату. Здесь было холоднее, чем в кухне, от холодного голубовато-зеленого пола, покрытого истоптанными ковриками, тянуло сыростью. В одном углу стояла изразцовая печка, в другом - телевизор. Два дивана стояли друг напротив друга вдоль длинных стен, рядом - коричневое кожаное кресло с витым узором. Возле кресла - высокий торшер, по другую сторону - маленький сервировочный столик.
Дрожащим пальцем Гуннель указала на страшное место.
- Там всегда сидел Курт, - сказала она. - Мое кресло должно стоять по другую сторону столика. Всегда после обеда мы сидим здесь и читаем. Документы общины или местные газеты, журналы или книги по садоводству. Все это мы делаем, сидя каждый в своем кресле.
- Значит, это было ваше кресло? - спросила Анника, заранее зная ответ.
Женщина обернулась, в глазах ее стояли слезы.
- Они унесли его с собой, - сказала она тихо. - Полицейские. На экспертизу. Он сидел в нем в момент смерти, а винтовка висела у него на правой руке.
- Вы первая увидели его мертвым?
Женщина снова посмотрела на то место, где стояло ее кресло. Мысли, пронесшиеся в ее голове, были так прозрачны, что Анника почти физически их видела. Гуннель кивнула.
- Вечером в субботу я была на осеннем скаутском базаре, - заговорила она, продолжая смотреть на темные квадратики следов ножек кресла. - Наша дочь - руководитель детской секции, и я задержалась, чтобы помочь ей навести порядок после базара. Когда я пришла домой, он сидел там… в моем кресле.
Она отвернулась, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы, и, шатаясь, пошла на кухню, к раздвижному столу. Анника двинулась следом, едва подавив желание обнять несчастную вдову за плечи, но потом решила этого не делать.
- Куда попала пуля? - тихо спросила Анника, садясь рядом.
- В глаз, - прошептала Гуннель Сандстрем, и этот шепот слабым эхом отдался от стен, словно тихий ветерок. На стене тикали часы, по щекам Гуннель текли слезы, рыдание выдавало сильное душевное волнение.
Аннике вдруг показалось, что в кухне стало нестерпимо холодно, она ощутила присутствие в комнате мертвеца, исходящий от него леденящий дух, в сознании ее негромко зазвучал хор ангелов.
Женщина продолжала неподвижно сидеть за столом, но глаза ее теперь внимательно смотрели на Аннику.
- Если человек хочет застрелиться, - выдохнула Гуннель, - зачем он будет стрелять себе в глаза? Зачем спускать курок, глядя в дуло винтовки? Что можно там увидеть?
Она смежила веки.
- Это неправильно, - произнесла она немного громче, не открывая глаз. - Он никогда бы этого не сделал и никогда бы не застрелился в моем кресле. Он никогда в него не садился. Это знак, чтобы я знала, что его заставили сесть на мое место. Это как-то связано с телефонным разговором.
Она резко открыла глаза. Анника увидела, как ее зрачки сначала резко расширились, а потом снова сузились.
- Ему позвонили вечером в пятницу. Было поздно, примерно половина десятого. Мы уже посмотрели "Актуэльт" и собирались ложиться спать. Мы ведь встаем рано, вместе с коровами, но Курт вышел к телефону, и его не было очень долго. Я легла, но не спала, ждала его. Он вернулся около одиннадцати, и я, естественно, спросила его, кто это был, но он ответил: "Потом, завтра, потому что я очень устал". Но завтра мы занялись коровами, были еще какие-то дела, всякая мелочь, а позже я ушла на скаутский базар, а когда вернулась домой, он…
Она опустила голову и закрыла лицо руками. Анника больше не колебалась и положила ладонь на плечо Гуннель.
- Вы рассказали об этом полицейским?
Гуннель собралась, потянулась за салфеткой, вытерла глаза и нос и кивнула. Анника сняла руку с ее плеча.
- Я не знаю, заинтересует ли это полицию, - пожала плечами Гуннель, - но они все равно записали это в своих документах. В субботу я была так выбита из колеи, что вообще ничего не могла сказать, но вчера позвонила в полицию, они пришли, и я им все рассказала. Они забрали кресло, сняли отпечатки пальцев с дверей и с мебели.
- А с оружия?
- Винтовку они забрали в субботу, это была просто рутина.
- Курт состоял в организации военизированной самообороны?
Гуннель Сандстрем кивнула:
- Да, все время. Он был начальником учебной части в школе военного обучения в Веллинге.
- Где он хранил оружие?
- В оружейном шкафу. Курт всегда очень скрупулезно соблюдал правила хранения. Даже я не знала, где он держит ключи.
- Значит, он сам достал винтовку?
Гуннель снова кивнула.
- Вы получали какие-нибудь угрозы?
Вместо ответа она покачала головой и еще больше ссутулилась.
- То есть не было ничего странного, кроме того телефонного звонка в пятницу? А не было ли каких-нибудь писем?
Женщина оцепенела и искоса взглянула на Аннику:
- Сегодня утром почтальон принес какое-то странное письмо. Полная чушь. Я выбросила его в мусорное ведро.
- Письмо? Сегодня? От кого?
- Не знаю. Там не было имени отправителя.
- Вы уже выбросили мусор?
На несколько секунд Гуннель Сандстрем задумалась.
- Думаю, что нет.
Она направилась к посудному шкафу. Открыв нижнюю дверцу, вытащила ведро и принялась рыться среди хлебных корок и картофельных очисток.
Подняв голову, она посмотрела на Аннику:
- Его здесь нет, должно быть, я все же его выбросила.
- Может быть, вы бросили его в какое-то другое место? - спросила Анника.
Женщина поставила ведро на место и уточнила:
- Почему вы думаете, что это так важно?
- Я не знаю пока, важно ли это, - сказала Анника. - Что там было написано?
- Не помню толком. Что-то о крестьянском восстании. Мне кажется, что это от АРФ.
- Массовая рассылка, распечатка?
- Нет. Письмо написано от руки.
- Думайте. Не могли вы бросить его куда-то еще?
- В таком случае оно в камине. - Гуннель протянула руку в сторону двери.
В два шага Анника оказалась возле камина. В нем лежало несколько скомканных листов бумаги. По крайней мере два из них были многоцветными рекламными листками с предложениями от местных магазинов. Анника вытащила из корзины, стоявшей у камина, полено и попыталась подцепить бумагу.
Подошла Гуннель и протянула руку к листкам.
- Да, должно быть, это оно. Я часто кладу бумаги в камин. Это такая хорошая растопка.
- Подождите, - велела Анника. - У вас есть перчатки?
Гуннель задержала руку, удивленно воззрилась на Аннику и ушла в прихожую. Анника наклонилась и принялась внимательно рассматривать мятые бумажные шарики. Три были из глянцевой бумаги, один зеленый с черным печатным текстом, а пятый - был разлинованный листок, вырванный из блокнота.
- Возьмите вон тот, - сказала Анника и показала Гуннель на линованный листок.
Та наклонилась, со стоном ухватила мятый листок. Потом встала и расправила его на ладони.
- Да, - сказала она. - Это то самое письмо.
Анника встала за плечом Гуннель, и та принялась медленно вслух читать письмо без подписи.
- Переживающее ныне свой взлет крестьянское освободительное движение - это величайшее событие, - читала Гуннель таким тоном, словно не верила своим глазам. - Пройдет очень мало времени, и сотни миллионов крестьян из центральных, южных и северных провинций Китая соберутся в единый кулак и двинутся в наступление могучей волной, ураганом - с такой силой и мощью, что ни одна враждебная сила, как бы мощна она ни была, не сможет остановить этот натиск.
Гуннель опустила письмо:
- И что это значит?
Анника неуверенно качнула головой.
- Не знаю, - сказала она. - Вы не сохранили конверт?
- Он наверняка лежит там же, в камине.
Они порылись под рекламными буклетами и нашли его, обычный шведский конверт с почтовой маркой, на которой был изображен хоккеист. Письмо адресовано семье Сандстрем, отправлено из Упсалы днем раньше.
- Вы не положите письмо на стол, чтобы я смогла его скопировать?
В глазах Гуннель промелькнул испуг.
- Зачем? Вы думаете, что это опасное письмо?
Анника посмотрела на женщину, на ее седые пряди, на пухлые щеки, на вязаную колючую кофту, на согбенную спину, и ее пронзило острое чувство сострадания.
- Нет, - ответила она и попыталась улыбнуться. - Я так не считаю, но думаю, что вам все же надо рассказать об этом письме полиции.
Анника скопировала письмо, лежавшее на кухонном столе. Буквы были мелкие, ровные и круглые, слова симметрично расположены на странице. Каждая строка отделялась от другой широким интервалом для большей разборчивости. Край листка был зубчатым, и Анника поняла, что его вырвали из блокнота. Она хотела было потрогать уголок, чтобы оценить качество бумаги, но потом передумала.
- Вы хотите что-то написать о Курте в газете? - спросила Гуннель Сандстрем, встав рядом с Анникой.
- Не знаю, - ответила та, - может быть. Если да, то я обязательно позвоню перед выходом номера.
Она подала женщине руку.
- Есть ли люди, которые готовы протянуть вам руку? - спросила она.
Гуннель кивнула:
- У нас есть сын и две дочери. Они приедут сегодня ко мне вместе с семьями.
Анника почувствовала, как кухня закружилась у нее перед глазами. Здесь было все: взаимная привязанность, передающаяся из поколения в поколение, любовь, не умирающая сотни лет.
Люди не должны отказываться от своих корней, подумала она. Наше стремление к развитию может уничтожить естественную природную силу, которая сделала нас любящими существами.
- У вас все будет хорошо, - сказала она, удивляясь собственной уверенности.
Гуннель Сандстрем посмотрела на Аннику. Ее глаза были пусты, в них не хватало чего-то очень важного, существенного.
- Мне тоже нужна справедливость, - сказала она.
Гуннель вдруг отвернулась, вышла из зала и поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж.
Анника быстро натянула куртку и нерешительно по - дошла к лестнице.
- Спасибо, - негромко поблагодарила она.
Ответа не последовало.
Берит Хамрин встретилась с Аннике у каптерки охранников на лифтовой площадке.
- Не хочешь пойти поесть? - поинтересовалась она.
Анника положила на стол ключи от машины и взглянула на часы:
- Не сегодня. Мне надо просмотреть массу материала, а потом забрать детей. Ты сейчас упадешь в голодный обморок или до этого успеешь посмотреть одну вещь?
Берит театрально вскинула глаза к небу.
- Упаду в обморок, - сказала она. - А что?
- Пошли, - сказала Анника и бросилась в свою комнату, не обращая внимания на ужимки коллеги.
Она пристроила куртку на привычное место в углу, вывалила содержимое сумки на край стола и выудила из кучи блокнот. Пролистав его с последней страницы, обежала стол, заглянула в ящик и вытащила оттуда другой блокнот.
- Почитай вот это, - сказала она Берит и протянула ей две страницы своих черновиков.
Берит взяла блокнот и вслух прочитала первые строчки.
- Переживающее ныне свой взлет крестьянское освободительное движение - это величайшее событие, - громко произнесла коллега и опустила листочки. - Это же классика.
- То есть? - спросила Анника, напрягшись как пружина, а Берит, не сводя с нее глаз, продекламировала дальше:
- Пройдет очень мало времени, и сотни миллионов крестьян из центральных, южных и северных провинций Китая соберутся в единый кулак и двинутся в наступление могучей волной, ураганом - с такой силой и мощью, что ни одна враждебная сила, как бы мощна она ни была, не сможет остановить этот натиск.
Анника почувствовала, что у нее отвисла челюсть, и безмолвно уставилась на коллегу.
- Доклад по поводу крестьянского восстания в Хунани, - сказала Берит. - Написано в 1949 году, если мне не изменяет память. Одна из классических цитат Мао Цзэдуна. Ее все знали наизусть.
Анника порылась в ящике и вытащила еще два блокнота, пролистала их и наконец нашла то, что искала.
- А вот это?
Она дала Берит запись, сделанную в Лулео.
- Не может быть созидания без предварительного разрушения, - прочла Берит. - Слом означает критику и неприятие, означает революцию. Она предполагает рассуждение о делах и вещах, какие будут после нее созданы. Тот, кто начинает с разрушения, закладывает основу процесса созидания.
- И?.. - спросила Анника.
- Еще одна цитата из Мао. Зачем ты их переписала?
От волнения Анника была вынуждена сесть.
- Это письма, - сказала она. - Анонимные письма жертвам убийств. Письмо о разрушении пришло на работу к Бенни Экланду через пару дней после убийства, письмо о крестьянском восстании по почте доставлено в дом политика из Эстхаммара на другой день после его мнимого самоубийства.
Краска схлынула с лица Берит. Она села на край письменного стола.
- Что в?..
Анника тряхнула головой и вдруг ударила себя ладонью по лбу.
- Мне надо поговорить с матерью Линуса Густафссона, - сказала она.
Сигналы, отдаваясь эхом, неслись сквозь промерзшее тысячекилометровое пространство. Потной рукой Анника прижала трубку к уху.
- Мне выйти? - жестом продемонстрировала Берит, ткнув пальцем себя в грудь, а потом показав на дверь.
Анника покачала головой и прикрыла глаза.
После следующего сигнала трубку сняли. Ответил сонный женский голос.
- Меня зовут Анника Бенгтзон, я звоню из редакции газеты "Квельспрессен", - произнесла Анника отчетливо модулированным тоном, которому она научилась за годы работы ночным редактором, когда приходилось ради телефонных разговоров вырывать людей из объятий крепкого сна.
- Кто? - переспросила женщина в трубке.
- Это я написала в газете о Линусе, - сказала Анника, вдруг почувствовав, что плачет. - Я звоню вам, чтобы сказать только, как я потрясена и опечалена.
Мальчик как живой предстал перед ее мысленным взором, его вихрастые волосы, пытливый взгляд, его ожидание, выраженное языком тела, его ломающийся голос. Она едва смогла удержать подступившие к горлу рыдания.
- Простите, - сказала она, - я…
Она закрыла рот рукой, чтобы заглушить плач, стыдясь присутствия Берит, сидевшей на стуле для посетителей.
- Это не ваша вина, - сказала женщина все еще сонным голосом.
- Вы - его мама?
- Да, это я, меня зовут Вивека.
С ударением на "е".
- Я чувствую себя страшно виноватой, - сказала Анника, начав разговор совсем не с того, с чего хотела. - Я не должна была писать о Линусе. Он мог бы остаться в живых.
- Этого мы не можем знать, - бесстрастно возразила женщина. - Но я думаю, это хорошо, что вы смогли заставить мальчика высказаться. Я не могла понять, что с ним происходит. Его словно подменили с тех пор, как это случилось, он не хотел мне ничего говорить.
- Это так, - сказала Анника, - но подумайте о том…
Женщина довольно резко ее перебила:
- Вы верите в Бога, Анника Бенгтзон?
Анника ответила не сразу, дожидаясь, когда остановятся слезы.
- Пожалуй нет, - призналась она.
- А я верю, - тихо произнесла женщина с несколько принужденной уверенностью. - Это помогло мне пережить многие испытания. Господь призвал Линуса к себе, и хотя я не могу знать почему, должна это принять.
Горе лилось из замерзших проводов, неслось ветром из холодного Лулео. Оно леденило Аннику, пустота протянула к ней угольно-черную руку человекоубийства, и только бесконечная божественная любовь могла сохранить от полного замерзания.
- У меня умерла бабушка, - сказала Анника. - С тех пор прошло уже семь лет, и я вспоминаю ее каждый день, но я даже представить себе не могу меру вашей потери.
- Я должна продолжить свой земной путь без Линуса, - сказала его мама, - хотя я и сегодня не могу себе представить, как сумею это сделать. Но я спокойна за то, что делает наш Небесный Отец, я знаю, что в любом горе он простирает надо мной свою руку.
Женщина замолчала, но Анника слышала, что та плачет. Она стала думать о том, не закончить ли этот тягостный разговор и положить трубку.
- Со временем я пойму, почему так случилось, - чистым, отчетливым голосом вдруг заговорила женщина, - потом, когда снова увижу моего Линуса в доме нашего Небесного Отца. Я знаю, что так будет. Только так я смогу жить дальше.
- Мне хотелось бы так верить в Бога, - сказала Анника.
- Он на Небесах, и он точно так же ваш, как и мой, - сказала женщина. - Он там, просто вы должны его принять.