23 ноября, понедельник
Перед Анникой раскинулся бесконечный ослепительно-белый пейзаж. Над землей стлался снежный туман, над головой синело бездонное небо. Она стояла голая, с ногами, вмерзшими в глыбу льда, резкий ветер нес мельчайшие льдинки, царапавшие тело. Все внимание ее было направлено на горизонт, она чувствовала, что к ней кто-то приближается, но она пока не знала кто. Она ощущала приближение человека по тугому узлу, в который свернулся ее желудок, и она изо всех сил, прищурив глаза, всматривалась в пространство, скрытое льдистой пеленой.
И он появился, нечеткий силуэт в сером бархатистом одеянии, медленно колыхавшемся в такт неторопливым шагам. Она узнала его, это был один из ведущих программы "Студии-6", она попыталась вырвать ноги из ледяной глыбы, но теперь это был уже не лед, а камень. Человек между тем приблизился, она разглядела его руки - в одной руке был зажат охотничий нож, и это был Свен, а нож был покрыт кровью, и она знала, что это кошачья кровь. Он остановился напротив нее, и тут подул ветер, и она разглядела его лицо. Это был Томас. Он встал очень близко и, дыша ей в лицо, сказал: сегодня была твоя очередь забирать детей.
Она вывернула шею и спину, оглянулась назад и увидела, что Эллен и Калле висят на мясницких крюках для туш со вспоротыми животами и их внутренности свисают до самой земли.
Анника смотрела в потолок и какое-то мгновение не могла понять, что проснулась. Пульс тяжелыми толчками отдавался в горле, в левом ухе громко звенело. Одеяло сползло на пол. Повернув голову, Анника увидела широкую спину Томаса, услышала его мерное спокойное дыхание. Муж крепко и безмятежно спал. Она осторожно села. У нее сильно болел затылок, и она поняла, что плакала во сне. Ангелы молчали.
Встав на трясущиеся ноги, она прошла через столовую и прихожую, вошла в детскую и склонилась над излучавшими живое тепло детьми.
Эллен спала, засунув в рот большой палец. Она упрямо делала это, несмотря на запрещения и запугивания. Ничто не могло отучить ее от привычки сосать палец. Анника взяла маленькую ручку и вынула палец изо рта дочери. Эллен поискала ротиком утраченную соску, но во сне забыла о пальце и продолжала спокойно спать. Анника смотрела на ребенка, не сознававшего ни своей ценности, ни своей красоты. Как нужна Эллен уверенность в жизни. Анника погладила девочку по мягким волосам, ощутив ладонью их тепло.
"Малютка, я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось".
Она подошла к мальчику, он спал на спине в своей пижамке с "Бэтменом", обхватив руками голову. Анника в детстве спала точно так же. У сына были такие же светлые волосы, как у Томаса, и уже угадывались его широкие плечи. Как же Калле похож на них обоих.
Она склонилась над сыном и поцеловала его в лоб. Мальчик потянул в себя воздух и открыл глаза.
- Уже утро? - спросил он.
- Нет пока, - ответила Анника, - поспи еще немного.
- Мне снился очень страшный сон, - сказал Калле и повернулся на бок.
- Мне тоже, - тихо призналась Анника и легонько провела рукой по затылку сына.
Она посмотрела на светящийся циферблат своих наручных часов. Будильник зазвонит через час.
Но она понимала, что уже не сможет уснуть.
Она неслышно прошла в гостиную. От тянувшего из окна сквозняка покачивались занавески. Она встала у окна и стала смотреть на улицу сквозь щель между занавесками. На просыпающуюся Хантверкаргатан, на желтые уличные фонари, качавшиеся в вечном своем одиночестве между корпусами домов. Она погрела о батарею одну ногу, потом другую.
Она прошла на кухню, зажгла газ, налила воду в кастрюльку, отмерила четыре ковшика молотого кофе и стала смотреть в окно на промерзший садик, дожидаясь, когда закипит вода. Термометр за окном показывал минус двадцать два градуса. Анника отошла от окна, залила кофе кипящей водой и помешала его, уменьшила огонь, налила кофе в кружку и села к столу. Негромкое журчание радиоприемника разогнало демонов, ноги стали ледяными от холода, кофе медленно остывал.
Она не заметила, как на кухню вошел Томас с сонными глазами и всклокоченными волосами.
- Что ты делаешь тут в такую рань? - спросил он, налил воду в стоявший на мойке стакан и жадно выпил.
Анника, отвернувшись, уставилась на приемник и ничего не ответила.
- Ну, сиди, - сказал Томас и ушел в спальню.
Она закрыла глаза руками и принялась глубоко дышать открытым ртом, стараясь успокоить желудок, пока снова не обрела способность двигаться. Вылив кофе в раковину, она пошла в ванную, приняла очень горячий душ и старательно растерлась полотенцем, надела лыжное белье, термокальсоны и шерстяную фуфайку, две пары шерстяных чулок, толстые джинсы и флисовую кофту. Она нашла ключи от подвала и вышла на темную пустынную улицу, вошла во двор и по лестнице спустилась в подвал. Открыла ключом амбарный замок и вошла внутрь.
Горнолыжные ботинки в старой хозяйственной сумке стояли рядом со стопкой старых школьных учебников Томаса. Тут же висела ее полярная куртка - пыльная и грязная. Она висела здесь, забытая и заброшенная со смерти Свена. Теперь она была не нужна Аннике, сидение на открытых стадионах было оставлено навсегда.
Она взяла ботинки и куртку, вынесла на улицу, хорошенько вытряхнула и понесла в квартиру. Повесив куртку на вешалку, она окинула ее критическим взглядом. Да, курточка в плачевном состоянии, но в Питео еще холоднее, чем в Стокгольме.
- Когда ты вернешься?
Она обернулась и увидела стоявшего в двери спальни Томаса. Муж надевал кальсоны.
- Не знаю, - ответила она. - Думаю, с едой ты разберешься, или нет?
Он отвернулся и пошел на кухню.
Анника вдруг поняла, что не может больше оставаться здесь ни одной секунды. Она натянула полярную куртку, зашнуровала горнолыжные ботинки, проверила, лежат ли в сумке бумажник, лыжные рукавицы и шапка. Потом она бесшумно закрыла за собой дверь и спустилась по лестнице - прочь от детей, оставляя их в теплом доме. Сердце ее разрывалось от тоски.
"Мои любимые малютки, я всегда с вами, я не допущу, чтобы с вами приключилось зло". Она прошла по улицам мимо просыпающихся домов до вокзала, села в аэроэкспресс и в переполненном вагоне доехала до аэропорта.
До вылета оставалось еще два часа.
Она попыталась выпить кофе и почитать вечерние газеты, но беспокойство так терзало ее, что Анника почувствовала: еще немного, и кофеин с буквами окончательно ее задушат.
Она сдалась, встала и пошла смотреть, как взлетают самолеты.
Анника не стала думать о том, как в эту минуту собираются на работу руководители среднего звена из объединения областных советов, готовясь разбираться с кризисом недоверия в отношении одной из сотрудниц.
* * *
Когда взревевшие моторы самолета оторвали от земли его колеса, Анника отрешилась от всех неприятных мыслей. Самолет был пуст, места в ряду были свободны. Рядом лежал номер "Норландстиднинген", оставленный пассажиром предыдущего рейса из Лулео.
Под крылом самолета стремительно удалялась искрящаяся, замороженная снежным холодом земля.
Анника взяла газету и принялась листать страницы.
Жители городка Карлсвик требуют уменьшения интервалов движения автобусов в вечернее время.
Пропавший в окрестностях Роевика трехлетний ребенок был найден в лесу с вертолета, оборудованного камерой ночного видения. Все рады и счастливы. Полицию можно поздравить с отлично выполненной работой.
Таксисты аэропорта Каллакса угрожают забастовкой после прекращения переговоров о повышении заработной платы из-за разногласий по поводу размещения стоянок такси.
Хоккейная команда Лулео проиграла на своем поле "Юргордену" со счетом 2:5, и поделом.
Она опустила газету, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Должно быть, она задремала, так как в следующее мгновение колеса самолета коснулись обледенелой взлетной полосы приполярного аэродрома. Анника взглянула на часы. Почти одиннадцать. Анника выпрямилась, потянулась и выглянула в окно. Бледный рассвет висел над замороженным пустынным ландшафтом.
Когда Анника вошла в зал прилета, он показался ей пустым и голым, и только через несколько секунд она поняла, чего здесь не хватает: орды таксистов в темной форме у выхода из аэропорта.
Она подошла к стойке проката автомобилей и получила ключи.
- Машина подключена к обогревателю мотора и салона, - сказал сидевший за столом молодой человек и обольстительно улыбнулся. - Возьми шнур, он тебе пригодится.
Потупившись, Анника невнятно поблагодарила.
Сухая парализующая стужа ударила в лицо как обледеневший узловатый кулак. Анника задержала дыхание, ощутив, как в горло вонзился холодный нож. На табло над входом в аэропорт светилась надпись: минус двадцать восемь градусов.
Машина, серебристо-серый "вольво", была соединена с электроподстанцией толстым кабелем. Без электроподогрева мотора машину на таком морозе едва бы удалось завести.
Анника сняла полярную куртку и бросила ее на заднее сиденье.
В салоне было душно и тепло от обогревателя, установленного под пассажирским сиденьем, и Анника тотчас вспотела в своем термобелье. Мотор завелся мгновенно, но гидроусилитель и колеса заработали вяло.
Она проехала мимо вознесенного на пьедестал у въезда в аэропорт истребителя и на кольцевой развязке повернула не направо, а налево, не в Лулео, а в Питео. Она внимательно посмотрела сквозь ветровое стекло, силясь узнать это место. Десять лет назад они с Анной Снапхане воспользовались воздушным такси.
Открытый ландшафт исчез позади, теперь она ехала по какой-то более плодородной местности. По краю леса тянулись бревенчатые продолговатые дома, буквально излучавшие крестьянскую основательность.
К своему удивлению, Анника выехала на какое-то широкое шоссе, которого абсолютно не помнила. Удивление стало еще больше, когда Анника убедилась, что шоссе и не думает заканчиваться, а на дороге, кроме нее, не было ни единой души. Горло перехватило от чувства какой-то сюрреалистической пустоты, и Аннике пришлось приложить усилие, чтобы нормально дышать. Что или кто ею движет? Не вырвалась ли действительность из рук, не в ад ли ведет эта дорога?
Мимо, по обе стороны дороги, проносился нескончаемый лес карликовых деревьев с промерзшими кронами. От сильного мороза, как от жары, колебались и подрагивали косые лучи солнечного света. Анника крепче вцепилась в руль и подалась вперед.
Здесь, вблизи полярного круга, перспектива могла стать обманчивой. Верх становился низом, правое - левым. Здесь могли счесть логичным строить четырехполосное шоссе, ведущее в необитаемый лес.
Она дважды промахнулась мимо нужных поворотов и, после того, как обнаружила, что едет в направлении Хапаранды, развернулась и поехала в центр Питео. Город был низким и тихим. Он напомнил ей Шельдинг, поселок между Катринехольмом и Фленом, только здесь было меньше растительности и намного холоднее. Шилльнаден оказалась проезжей улицей раза в три шире стокгольмской Свеавеген.
Дом Маргит и Торда Аксельссон находился в Питхольме, в том же районе, где жили родители Анны Снапхане. Анника осторожно объехала выбоины и подрулила к выезду, который описал ей Торд.
Дом относился к той неправдоподобной разновидности домов, построенных в семидесятые годы, когда государственные кредиты на строительство жилья привели к появлению невиданных в прежние десятилетия строений с высокими, шпилеобразными крышами.
Она припарковала машину рядом с зеленой "тойотой-короллой". Точно такая же была у Томаса. Анника вышла из "вольво", надела куртку, и ей вдруг представилось, что это она живет в этом доме, что внутри ее ждет Томас, дети учатся в университете, а она работает в "Норландстиднинген". Она с наслаждением вдохнула морозный воздух, посмотрела на конек крыши, отбрасывавший резкую тень на улицу.
Анна Снапхане выросла в сотне метров отсюда, однако она, пожалуй, согласилась бы лучше умереть, чем вернуться сюда. Но здесь царил покой, здесь можно было жить в ладу со временем.
- Анника Бенгтзон?
Человек с ежиком густых седых волос приоткрыл дверь и высунул голову на улицу.
- Входите, пока не замерзли насмерть.
Она поднялась по ступенькам крыльца, стряхнула с ног снег и протянула мужчине руку:
- Торд?
У мужчины был печальный интеллигентный взгляд, в углах рта залегли скорбные морщины.
Анника вошла в прихожую, выложенную темно-зеленым пластиком образца 1976 года. Торд Аксельссон помог ей снять толстую куртку и повесил ее на плечики под полкой для головных уборов.
- Я приготовил кофе, - сказал он и, повернувшись, направился на кухню.
На сосновом столе на вязаных салфетках стояли блюдечки с кофейными чашками, в корзинке лежали печенья по меньшей мере четырех сортов.
- Ой, как хорошо, - вежливо восхитилась Анника, села за стол и поставила у ног сумку.
- Маргит любит печь, - сказал он, понял свою ошибку и опустил глаза. Он втянул ноздрями воздух и потянулся за сиявшим термосом. - Молоко, сахар?
Анника отрицательно покачала головой, внезапно потеряв дар речи.
По какому праву вторгается она в личную трагедию незнакомых ей людей? Кто позволил ей отнимать время у этого человека?
Она взяла с блюдца ложку и принялась машинально постукивать ею о фарфоровую стенку чашки.
- Маргит была хорошим человеком, - сказал Торд Аксельссон и посмотрел в окно. - Она всегда желала добра, но должна была хранить ужасную тайну. Из-за этого она и умерла.
Он взял два куска сахара и с тихим плеском бросил их в чашку с кофе. Потом он положил руки на край стола и снова посмотрел в окно.
- Я очень много думал об этом вчера, - сказал он, избегая смотреть на Аннику. - Я расскажу вам все, что произошло, но вы не должны пачкать память Маргит.
Анника молча кивнула и потянулась к сумке, чтобы достать блокнот. Попутно она торопливо окинула взглядом сверкающие чистотой оконные стекла, аккуратные кухонные шкафчики, выкрашенные в оранжевый цвет, и отметила запах дезинфицирующих средств.
- Как вы познакомились, вы и Маргит?
Мужчина запрокинул голову, посмотрел в потолок, на несколько секунд застыл в неподвижности, а потом перевел взгляд на кухонную плиту.
- Она подошла ко мне в городском баре, в Лулео. Это было в субботу, весной 1975 года. Я был там в компании моих однокашников, а она стояла неподалеку у стойки и услышала, что я работаю на военно-воздушной базе.
На мгновение он словно заблудился в лабиринте времени, он явственно видел перед собой совершенно иную обстановку.
- Именно она начала разговор, - продолжал Торд. - Она проявила незаурядный интерес, даже, пожалуй, любопытство.
Встретившись взглядом с Анникой, он торопливо и вымученно улыбнулся.
- Я был очень польщен, она была очень красивой девушкой. Красивой и умной. Она сразу мне понравилась.
Анника улыбнулась в ответ:
- Она тогда жила в Лулео?
- На Левскатан. Она училась в педагогическом училище, на отделении дошкольного воспитания. Хотела работать с детьми, всегда говорила, что они - наше будущее. Созидание всегда было важно для нее, как в искусстве, так и в жизни.
Он поднес ладонь к губам и опять посмотрел в окно.
- Маргит была очень серьезной, - сказал он, - ответственной и верной. Мне очень повезло.
В кухне наступило молчание. Анника слышала, как тикают часы и потрескивают на морозе деревянные стены.
- Что за тайну она хранила? - спросила наконец Анника.
Он посмотрел ей в лицо.
- О Диких Зверях, - ответил он внезапно окрепшим голосом. - В юности Маргит была активным членом этого союза. Кроме того, в середине шестидесятых она была одной из лучших легкоатлеток Норботтена. В то время она состояла в компартии.
Легкоатлетка, подумала Анника и вспомнила вырезку из "Норландстиднинген".
- Она была знакома с Кариной Бьёрнлунд?
- Они двоюродные сестры. Откуда ты это знаешь?
Анника вздрогнула и опустила глаза, чтобы не выказать удивления.
- Карина Бьёрнлунд тоже занималась легкой атлетикой. Они были близки?
- Маргит старше Карины на два года и, соответственно, немного ее опекала. Именно она побудила Карину заняться легкой атлетикой. Сразу после этого Маргит оставила спорт.
- Почему?
- Она пошла в политику, и вскоре за ней последовала и Карина…
Анника ждала продолжения, но, не дождавшись, решила помочь Торду:
- Так кто были эти Дикие Звери?
- Это была раскольническая группа, - ответил Торд Аксельссон и потер ладонью лоб. - Ячейка, называвшая себя побегом великого древа Коммунистической партии Китая. Они оставили традиционный маоизм и сделали решительный шаг вперед. Во всяком случае, так они сами говорили.
- И у них были прозвища? - спросила Анника.
Он кивнул в ответ и помешал кофе в чашке.
- Это были не обычные буржуазные имена, а названия животных. Маргит звали Лающей Собакой, и она была этим очень обижена. У других членов ячейки прозвища были политические, а у нее чисто личное. Члены группы считали, что она слишком много сомневается, спорит и критикует.
В кухне снова наступило молчание. Холод охватил дом железными тисками, запах моющих средств стал вдруг очень резким.
- Что же такого ужасного сделали Дикие Звери? - спросила Анника.
Торд встал, подошел к мойке, налил в стакан воду, но пить не стал.
- Она все время думала об этом, - сказал он. - Это происшествие темной тенью лежало между нами все прожитые нами годы.
Он поставил стакан на мойку и оперся на посудомоечную машину.
- Маргит рассказывала мне это только один раз, но я до сих пор помню каждое ее слово.
Торд Аксельссон сгорбился и заговорил - тихо и монотонно:
- Это произошло в середине ноября. Было не особенно холодно, но снег уже выпал. Они заняли один из земельных участков с задней стороны базы. На тех участках стояли летние домики, поэтому людей в то время там почти не было.
Он посмотрел на Аннику пустым, ничего не выражающим взглядом. Руки его безвольно висели.
- Маргит никогда до этого не была на военно-воздушной базе, но парни из их группы хорошо знали окрестности и базу. Они рассказали ей, что нельзя прикасаться к ангарам, рассказали, как не разбудить собак - это были настоящие зверюги.
Анника незаметно записывала.
- Они бежали по пустоши около километра. Парни остались в леске, дальше Маргит должна была идти одна. На площадке перед ремонтной мастерской стоял один самолет. Она сорвала с устройства защитный колпак, зажгла фитиль взрывателя и бросила его в емкость с горючим, стоявшую позади самолета.
Резкий запах антисептика снова ударил Аннике в нос.
- Услышав шипение, к месту самолета подошли двое солдат. Она отбежала к южному забору, а они громко ее окликнули. Тогда она бросилась бежать и обогнула мастерскую до того, как раздался взрыв.
Анника смотрела на свои записи.
Это была не Карина Бьёрнлунд. Она ошиблась.
- Один из солдат вспыхнул как факел. Он дико кричал, пока не упал на землю.
Торд Аксельссон закрыл глаза.
- Маргит не помнит, как ей удалось уйти с территории базы. После этого группа распалась, и она больше никогда не встречалась ни с кем из своих бывших приятелей.
Он вернулся к столу, сел и опустил голову, обхватив ее руками. Он заново переживал событие, которому не был свидетелем, но которое навсегда омрачило его жизнь.