Глаза Анники горели, во взгляде появилось что-то темное и мутное, и Томас вдруг почувствовал страшный холод в спине.
- И как мы заключим договор? - спросил он, взял из корзинки кусок хлеба, откусил и принялся машинально жевать.
- Эллен и Калле, прошу к столу! - крикнула Анника, подойдя к двери, потом подошла к столу и села напротив мужа. - Я нашла кучу денег и получу из них очень приличную долю.
Томас отнял хлеб от губ и воззрился на жену:
- И сколько это будет?
Она, улыбаясь и не мигая, смотрела ему в глаза:
- Семь миллионов.
Он перестал жевать и наморщил лоб:
- Так что ты нашла?
- Мешок с деньгами.
- С деньгами?
Она снова улыбнулась и кивнула.
- Ты не шутишь? - Он положил хлеб на стол. - Это правда?
- Мне надо уйти. После обеда я поеду в редакцию, - сказала она и положила себе вареной картошки. - Вернусь довольно поздно.
- Нет, так не пойдет, - сказал он. - Я буду тебя ждать.
Анника наклонилась вперед и погладила Томаса по волосам и щеке.
- Не надо меня ждать, - сказала она.
- Семь миллионов, - изумленно произнес Томас. - Где же ты их нашла?
В кухню вбежали дети и заспорили, кто сядет ближе к маме.
- Я все расскажу тебе позже, - сказала Анника, многозначительно посмотрев в сторону детей.
- Тогда у нас действительно есть реальная возможность купить квартиру, - сказал он.
Анника встала, чтобы взять соус, а Томаса охватило головокружительное ощущение какой-то иной, непостижимой, реальности. Анника - маленькая зеленая женщина с другой планеты. В ней нет ничего мягкого, податливого или уступчивого. Это она его жесткая сердцевина, его надежная опора. Ее почти невозможно сломить, она - как праматерь, но если она исчезнет, то вместе с ней исчезнет целый мир.
Мысль ударила его как током.
Такой, как Анника, нет больше нигде в мире.
Это прозрение сжало горло, и Томас ощутил странное томление, которое, наверное, и есть счастье.
* * *
Анника сидела перед кабинетом Андерса Шюмана, всем телом ощущая слабость и упадок. Она медленно скользнула взглядом вдоль стен длинного коридора подвального этажа. До ее слуха доносился приглушенный шум редакции. Дневная смена ушла домой, а вечерняя, бодро гудя, только приступала к работе. Мигающие светильники в коридоре отбрасывали пляшущие пятна света на пол.
Это ее рабочее место, то место, где она чувствует себя как дома.
- Можешь войти, - сказала одетая в пальто секретарша Шюмана, выходя из своего отсека и запирая дверь.
Анника, дрожа, встала, вошла в кабинет шеф-редактора и аккуратно закрыла дверь.
Шеф-редактор сидел за столом и читал какую-то бумагу. Лицо его было багровым, шея блестела от пота.
Неловко шагая, она подошла к столу и заглянула в бумагу. Естественно, это была ее статья. Она села на стул, выпрямила спину и застыла.
- Чем ты занимаешься? - спросил он, не отрываясь от листа и стараясь всем своим видом показать презрение.
Она посмотрела на него, продолжая испытывать слабость и безмерную усталость.
- Я написала статью, которая завтра должна быть в газете, - сказала она бесцветным голосом.
Шюман взял со стола ручку и постучал ею о лист со статьей.
- Возможно, для тебя это будет новостью, но пока я отвечаю за выпуск газеты, - сказал он. - Это я решаю, что будет опубликовано в ней, а что - нет.
Анника с трудом проглотила слюну.
- И?..
- И я говорю: нет, - ответил он.
Аннике потребовалось большое усилие, чтобы не измениться в лице.
- Тогда я пойду в другую газету.
- Ты не сможешь этого сделать, - сказал Андерс Шюман.
- Смогу, несомненно смогу, - торопливо возразила Анника. - "Рабочий" не испугается. В пятидесятые годы они публиковали статьи Вильгельма Муберга о загнивании судебной системы, так что они возьмут и мою статью.
- Я запрещаю тебе это делать.
- Право на свободу выражения, - сказала Анника. - Ты когда-нибудь об этом слышал? О свободе слова, о демократии? Если мой основной заказчик, газета "Квельспрессен", отказывается печатать написанную мной статью, то я имею право обратиться в другую газету.
Она почувствовала, как удары сердца отдаются в ушах, физически ощутила, как атмосфера наполняется сомнениями и отчужденностью Шюмана. Несколько секунд оба молчали.
- Сегодня у меня был очень неприятный разговор, - сказал он наконец. - Кто такая София Гренборг?
Пол разверзся под ногами Анники, она тяжело задышала, чувствуя, как с лица схлынула кровь.
- В чем дело? - спросила она.
- Откуда ты ее знаешь?
- Это… коллега моего мужа.
- Ага, - произнес Шюман, в глазах его сверкнул недобрый огонек. - Она сотрудничает с твоим мужем. И насколько тесно?
В голове завертелся вихрь мыслей, но Анника сумела взять себя в руки.
- Она позвонила сюда? - спросила Анника, слыша, как срывается ее голос.
- Нет, - ответил Шюман, - не она. Позвонил ее шеф из объединения областных советов. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Во рту у Анники пересохло, она смогла лишь отрицательно покачать головой.
- Мне сказали, что ты позвонила в несколько отделов объединения и наговорила много разных вещей об этой женщине. Это правда?
Анника с трудом перевела дыхание.
- Я получила кое-какие намеки, - сказала она.
Андерс Шюман кивнул, опустил взгляд на стол и побарабанил по нему ручкой.
- Хорошо, - сказал он. - Ты получила какие-то зыбкие сведения о том, что эта женщина уклоняется от уплаты налогов, является правым экстремистом и растратчицей казенных средств?
Анника крепко ухватилась за подлокотники стула. Разговор явно принимал неожиданный оборот.
Она кивнула.
- Насколько тесно твой муж с ней сотрудничает?
- Насколько я знаю, не особенно тесно. Они просто входят в одну рабочую группу.
- Задерживаются после рабочего дня? Он стал поздно возвращаться домой?
Анника вытянула шею.
- Иногда да.
В комнате снова наступила тягостная густая тишина. Анника судорожно сглотнула.
- В объединении областных советов раскопали всю твою подноготную, - медленно и раздельно произнес шеф-редактор. - Они поняли, что все это всего лишь клевета. Правда, они все же уволили эту женщину. И знаешь почему?
Анника смотрела на Шюмана в полном смятении и недоумении. Эту бабу уволили? Она получила пинок под зад? Она исчезла?
- Весной должно состояться их слияние с объединением общин, - сказал шеф-редактор, и в голосе его прозвучали ледяные нотки. - Они любой ценой хотят избежать клеветнической кампании в "Квельспрессен", и именно теперь малейшее недоверие к объединению может испортить результат напряженной четырехлетней работы.
Шеф-редактор не мог больше спокойно сидеть на стуле. Он встал, прошелся по кабинету, потом приблизился к Аннике и склонился над ней.
- Ты думаешь, я ничего не понимаю? - сказал он. - Она стала слишком близка с твоим мужем, не так ли? Насколько близка? Они трахались в твоей постели?
Анника зажала ладонями уши и закрыла глаза.
- Замолчи! - крикнула она.
- Как ты посмела это сделать?! - закричал он ей в лицо. - Как ты могла использовать свое служебное положение в газете для своих чертовых целей?
Анника опустила руки и открыла глаза.
- И это все, что ты можешь сказать? - глухо спросила она.
Лицо Шюмана исказилось от гнева и негодования. Он впился взглядом в глаза Анники, словно ища в них объяснения.
- Ты никуда не пойдешь со своей статьей, - решительно произнес он, выпрямился и направился к столу. - Как только статья покинет пределы редакции, я пойду в полицию и напишу на тебя заявление.
Мозг Анники взорвался, она вскочила и так посмотрела на Шюмана, что он отпрянул.
- Очень хорошо, - хрипло сказала Анника. - Но ты ничего и никогда не сможешь мне сделать. Знаешь почему? Потому что я права. Я не могу проиграть.
Шюман опешил.
- Что ты говоришь? - язвительно сказал он, овладев собой. - Но что ты скажешь мужу, когда полиция арестует тебя за злостную клевету и злоупотребление служебным положением? Как он отреагирует, когда узнает, за что уволили эту женщину? Кто будет заботиться о твоих детях? И что ты будешь делать с работой? Неужели ты не понимаешь, что не сможешь остаться здесь, если твою статью опубликуют в "Рабочем"?
В крови Анники бушевал адреналин, она метнула в Шюмана гневный взгляд, обежала вокруг стола и встала перед шеф-редактором.
- Но что будешь делать ты? - тихо спросила она. - Неужели ты думаешь, что сможешь усидеть в этом кресле, если я расскажу, как все происходило в действительности, включая твои угрозы уничтожить меня за отчаянную попытку сохранить мою семью и мой брак? Ты воображаешь, что тебе будут доверять после того, как ты зарубил статью, разоблачающую невиданное в наше время злоупотребление властью в средствах массовой информации? Что будет, когда все узнают, как ты использовал не опубликованные в газете сведения о целях министра для того, чтобы уничтожить конкурирующее СМИ? Что станется с объединением издателей газет? Или ты полагаешь, что после всего этого сможешь остаться на посту его председателя? Ты конченый человек, Шюман. Возможно, я упаду, но ты упадешь еще больнее.
Он изумленно смотрел на Аннику, и она ответила ему пылающим взглядом в глаза.
В них шевельнулось что-то темное и бездонное, вожделение и честолюбие, пафос бессовестного и могучего альянса, чистое и отчетливое осознание, сформированное годами работы и жизненного опыта. В голове шеф - редактора роились проблемы и мысли, но пути их не были прямыми. Они плыли по извилистому фарватеру, но путь их тем не менее подчинялся железной логике.
Андерс Шюман был практик до мозга костей. Он сделает все, что нужно, для того, чтобы и он сам, и его подопечные вышли из трудного положения, по возможности без больших потерь.
Анника вдруг улыбнулась.
- Да и что произойдет, если мы займемся этим делом? - тихо спросила она, изо всех сил стараясь скрыть сомнение.
Взгляд Шюмана стал более спокойным и осмысленным.
- "Квельспрессен" утвердит себя как последний оплот свободы слова, - сказала она, - на корню придушит всякую болтовню о нашем праве на существование. Только мы будем стоять на страже правды и демократии. Без нас наступит эпоха варварства.
- Пустое, - возразил Шюман.
- Все зависит от того, как мы представим материал, - ответила Анника. - Нам поверят, если мы будем верить сами себе.
Он тяжело опустился в кресло, потянулся за бутылкой минеральной воды, сделал глоток и исподлобья взглянул на Аннику.
- Ты блефуешь, - сказал он и поставил бутылку на стол. - Ты не сможешь нанести газете такой непоправимый вред.
Анника на мгновение задумалась.
- Раньше бы не смогла, - сказала она, - но теперь сделаю это не задумываясь.
- Ты сошла с ума, - сказал Шюман.
Анника села на край стола, поставила локти на колени, сомкнула руки под подбородком и подалась вперед.
- Знаешь, - сказала она тихо, - может быть, ты и прав, но знаем об этом только мы с тобой. Если же ты попытаешься воспрепятствовать моей публикации на том основании, что я душевно нездорова, то этим еще больше себе навредишь.
Он задумчиво покачал головой.
- Если я решусь на это дело, то грянет такой гром, - сказал он едва слышным голосом.
- Ты не представляешь, насколько ты ошибаешься, - сказала Анника. - Если мы как следует позаботимся об этом деле, то никто и никогда не сковырнет тебя с этого кресла. Ты станешь непотопляемым.
Он смотрел на нее глазами, в бездне которых плясали сплетающиеся и борющиеся друг с другом тени.
- Думай, - сказала она, прищурив глаза. - Мы скажем все как было, расскажем всю историю о том, как мы узнали, что Карина Бьёрнлунд была когда-то членом террористической организации, как я рассказала об этом тебе, а ты рассказал председателю совета директоров, а тот отправил письмо на электронную почту министра с требованием встречи. У меня есть номер этого сообщения. Мы расскажем, как он использовал это знание - твое и мое, для того, чтобы надавить на Государственный совет и заставить его изменить правительственные предложения и раздавить телевизионный канал, угрожавший финансовым интересам семьи. Если мы откроем правду, невзирая на все угрозы, то никто не посмеет выбить у тебя из-под ног скамейку, ты останешься ответственным издателем и достойным кандидатом на пост председателя объединения издателей газет, потому что не отказался от своей ответственности, несмотря на давление и угрозы.
- Из этого ничего не выйдет, - тихо сказал он.
Анника слабо улыбнулась.
- Выйдет, - сказала она, - и знаешь почему? Потому что это правда.
- Эта правда не стоит такого риска, - возразил Шюман.
- Если это так, - сказала Анника, - что тогда вообще чего-то стоит? Кто тогда мы? Получатели акций семьи или защитники демократии?
- Не все так просто, - сказал он.
- Ты ошибаешься. На самом деле все именно так просто.
Она встала, подняла с пола сумку и вскинула ее на плечо.
- Ну, я пошла, - сказала она.
- Но это же всего-навсего какой-то паршивый американский коммерческий канал! - воскликнул Шюман.
- Это совершенно не важно, - ответила она.
Шюман сгорбился и съежился, как шарик, из которого выпустили воздух.
- Постой, - сказал он и поднял руку. - Не уходи. Ты говорила все это серьезно?
Она покачнулась:
- Да.
Свинцовое молчание окутало Аннику с головы до ног, огромное, тяжелое, темное. Она остановилась на полпути к двери и смотрела на Шюмана, на лице которого отражалась борьба сомнения и решимости.
- Семья изымет весь тираж, - сказал он наконец.
- Это так, - согласилась Анника.
- Следовательно, не должно быть никакой утечки.
- Совершенно справедливо, - поддакнула она.
- Значит, этот материал мы не можем доверить редакции.
Она ничего не сказала в ответ, но поняла, что Шюман принял окончательное решение.
- Всю работу надо сделать здесь, - продолжал шеф-редактор. - Это значит, что ее выполним ты и я. Ты сможешь отредактировать материал?
- Думаю, что вполне сносно.
Он прикрыл веки и на несколько секунд прижал ладони к глазам.
- О скольких страницах идет речь?
Анника ощутила, как ее охватывает волна блаженного облегчения, смывающая с души камни и колючки и вселяющая уверенность.
- Четыре разворота, - сказала она. - Плюс одна колонка и передовица.
Шюман задумался на бесконечно долгую минуту, а потом произнес:
- Я позвоню в типографию и скажу, чтобы они не занимали половину новостного блока.
- Сколько места займет материал? - спросила Анника.
- Надо считать две печатные пластины, - сказал Шюман. - Это восемь полос.
- Есть в типографии люди, умеющие молчать?
- Боб. Он штампует пластины. Ты сильно торопишься?
Она поставила сумку на пол:
- Нет, не особенно.
Анника заглянула в глаза шеф-редактора. Теперь она видела в них лишь предельную сосредоточенность, решимость и целеустремленность. Тени перестали плясать - они выстроились в ряд и приготовились к маршу.
- Нам предстоит долгая ночь, - сказал он.
- Я знаю, - ответила Анника.
Примечания
1
Розенбад - дворец в Стокгольме (построен в 1902 году), резиденция премьер-министра.
2
От немецкого Silberbielke - серебряное дитя.