ДНЕВНИК: "Я купил эту тетрадь, чтобы вести дневник, записывать свои мысли и рассуждения, делать анализ тех или иных событий, своих и чужих. Я намеревался начать все это 2 февраля 1978 года - со дня своего рождения. Сегодня уже 25 февраля, вернее, 26-е, так как часы показывают 12 часов ночи. Начинаются новые сутки, новый день.
А всего две недели назад, 11 февраля, умерла мама.
Мне очень не хочется сейчас что-либо писать. Я устал. Но я должен, пока прошло еще не так много со дня смерти мамы, попытаться вспомнить все эти страшные дни и записать их здесь - в этой книжке, чтобы, может, через несколько лет, перечитывая эти записи, еще раз пережить все эти события, это страшное горе, обрушившееся на нашу семью, на меня… Мне сейчас очень, очень плохо. Умерла мама… Попытаюсь вспомнить прошедшие дни - этот страшный февраль…"
Орлов перестал читать, задумался, откинувшись в кресле. Его снова охватило чувство безысходности, которое он испытал в первые дни после того, как ему исполнилось двадцать семь лет. Тогда он уже был взрослым человеком, настоящим мужчиной, который прошел трудную срочную службу в армии, успел развестись со своей бывшей женой и избавился от многих иллюзий, свойственных молодости. Но к матери, которую Андрей всегда называл только "мамой", он испытывал не оставлявшие его с самого раннего детства трогательные чувства нежности и любви. Он никогда не стеснялся проявлять их и, даже если вокруг были незнакомые люди, мог нежно поцеловать ее в щеку, держать за руку, обнимать, склонив свою голову к ее худеньким плечам. Мама была для него всем - защитницей от всех бед и несчастий, самым мудрым советчиком, с которым Андрей сверял свои мысли и поступки, интересным и рассудительным собеседником, точным и глубоким оценкам которого он не переставал удивляться.
Мама была незаурядным человеком. Так считал не только Андрей. Так считали очень многие люди, долгое время окружавшие ее или случайно встречавшиеся с ней на очень непродолжительное время. Наделенная от бога красивой внешностью и изящной фигурой, гибким умом и чувством такта, способностью сострадать и готовностью помочь всем, кто в этом нуждался, она обладала какой-то удивительно притягательной силой. К ней тянулись близкие и дальние родственники, институтские подруги и школьные друзья, сослуживцы, жены офицеров, с которыми она коротала тяжелые будни дальних военных гарнизонов, случайные знакомые, которых она встречала на отдыхе в каком-нибудь санатории, да просто люди на улице, во дворе, в магазине. С ней делились своими бедами и семейными проблемами, любовными переживаниями и планами на будущее. Она выполняла роль громоотвода для чужих несчастий, родника для изнывающих от жажды, тени под деревом для путников, бредущих среди раскаленных песков, долгожданной печурки для замерзающих в заиндевелом лесу. Она принимала на себя чужую боль, несла груз чужих проблем, переживала за чужие промахи и неудачи. Ее сердца всегда хватало для других и очень часто не хватало для себя. Когда-нибудь его силы должны были иссякнуть. И это время наступило.
Орлов снова посмотрел в тетрадь - ровные, аккуратные строчки, красивый и понятный почерк. Такой же, как у мамы…
ДНЕВНИК: "В январе мама чувствовала себя уже очень плохо… От нестерпимой боли мама стонала. А мы привыкли. Привыкли ко всему этому. К ее боли. Ее стонам. К тому, что, как только боль отпустит, она оживала, шутила, смеялась…
Я очень мало заходил домой в январе. Очень редко. Теперь понимаю, что слишком редко. Увлекся девушкой и почти все свободное время проводил с ней. С ней, а не с мамой. Мне казалось, что мама понимает меня, прощает мне это невнимание, но чувствовал, что делаю что-то не так, и это мучило меня…
Иногда я приходил, а мама сидела на кухне: они ждали меня с работы вместе с бабушкой. Я целовал ее, говорил что-то и садился ужинать. О чем мы говорили? О моей работе, о событиях, о нашей любимице кошке Мушке? Но как-то я не могу вспомнить ни одного конкретного разговора за эти дни. Наверное, потому, что мысли мои были далеки и волновало меня в то время больше что-то другое…
Однажды, не помню уж по какой причине… я остался ночевать здесь. Как сейчас, вижу маму: она в своем голубом халатике (который мы подарили ей с папой в день рождения) стоит в коридоре, о чем-то говорит с бабушкой. А я уже лег и прошу ее:
- Мам, а мам! Посиди со мной!
Я даже помню, что в тот момент у меня в ушах прозвучали слова песни "Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори…" Она села рядом… Помню мамины руки, нежные и ласковые. Она гладила мои волосы. И становилось как-то легко и просто, как в детстве. Мама! Моя милая мама! Я ведь не знал тогда, что месяц спустя тебя не будет в живых!
Я засыпал. Она целовала меня, говоря:
- Ну, сыночек, спи. Завтра тебе на работу. Спокойной ночи!
Как в детстве! И, конечно же, я не чувствовал, что мне 27-й год.
Я был опять маленьким Андрюшей…"
Андрей, в который уже раз читая эти строки, написанные им самим более десятка лет назад, снова и снова переживал самую тяжелую в своей жизни утрату. Он долго не мог смириться с тем, что мама умерла. Ему часто казалось, что все происходящее после ее смерти всего лишь сон. И только годы притупили эту боль, заставили понять извечную истину - в жизни все конечно, бесконечна только смерть.
"Мама, мама, как мне сейчас тебя не хватает! - с горечью думал Андрей, читая строки дневника. - Но почему, почему прозрение наступает слишком поздно? Лишь тогда, когда уже ничего нельзя поделать! Ничего нельзя вернуть! Ничего нельзя изменить?!" Сам уже став отцом двоих детей, он все равно нуждался в материнской заботе и ласке. Наверное, часть их, может быть, даже очень значительную, приняла на себя Оля. Но только часть…
ДНЕВНИК:"…Помню, в субботу и воскресенье, 28 и 29 января, я совсем не приходил домой. Мама мне позвонила вечером в воскресенье и сказала:
- Сынок, ты что-то к нам не заходишь?
Ее голос был слабым и усталым… Когда я уходил, мама всегда просила меня позвонить из дома по приходу к себе. А то уже очень поздно (часто это было в 12.00 ночи, а то и позже) и она волнуется. Первое время я звонил, а потом мне показалось это лишним - вроде как посягательство на мою самостоятельность. Однажды я даже нехорошо сказал маме:
- Я избаловал вас своими звонками.
Она больше не просила меня звонить. А я и не звонил…
Пришел журнал "Наука и религия". Я прочитал его. Нашел статью на тему самовоспитания. Я дал журнал маме и попросил прочитать (Есть интересные мысли! Можно было бы поговорить!). Однажды вечером мне мама сказала, что статью прочитала и можно было бы обсудить. Она уже плохо чувствовала себя и делала, конечно, все через силу. Не помню, по-моему, у меня не было желания, я, как всегда, спешил. И как-то не придал значения.
- Мамуля, потом обсудим, - сказал я. - Потом.
А где это "потом"? Где оно? Нет этого "потом" и никогда не будет…
В половине пятого утра (2 февраля) меня разбудил звонок. Папа просил придти. Он снова вызвал "скорую". Маме плохо… Она то со стонами лежала на постели, то вставала и, покачиваясь, с закрытыми глазами (то папа, то я поддерживали ее) ходила по комнате… Казалось, какая-то неведомая сила и тяжесть мучают ее и опа безотчетно пытается освободится от них… Тревога все больше и больше охватывала нас…
…Бабушка стала одевать маму. Мы с папой были уже готовы. Мама могла еще идти… Лицо у мамы было измученным, усталым. Глаза закрыты. Стоны. Ей было очень плохо. Очень. Я это чувствовал… Мама была беспомощной и жалкой в нелепо сидящей на голове шапке, натянутой на лоб почти по самые глаза. Я помню, как в этот момент сжалось у меня сердце… Ее положили на носилки и вкатили в машину. Запомнил странную деталь: ролики носилок не попадали в полозья, и их несколько раз дергали туда-сюда…
До больницы мы доехали быстро… Через две широкие двери мы вкатили тележку с мамой в приемное отделение. Там было уже довольно много людей. Некоторые с любопытством посматривали на нас… В комнате на лежаке сидела полная женщина, которая нарочно тяжело дышала и стонала. Женщина-врач, несколько раз заходившая в комнату, говорила ей, чтобы та шла домой, так как ее класть не собираются. Помню, как та женщина еще сказала:
- Вы хотите, чтобы меня привезли сюда так же, как вон эту! тогда будет уже поздно!
…Наконец, вроде, дело сдвинулось с мертвой точки. Пришел санитар (один из стариков-вымогателей) и вывез тележку с мамой в коридор… Разве мы могли знать, что всего через девять дней по этому же коридору повезут ее, холодную и мертвую, закутанную в простыню, в здание со страшным названием "морг"?!!!"
Андрей закрыл тетрадь в красной обложке. Дальше читать он не мог. Нет, не потому, что его охватило сильное волнение. Он был волевым человеком и мог держать себя в руках. Он отложил тетрадь потому, что в который раз ему приходила в голову одна и та же мысль: сегодня черпать силы нужно не в прошлом, а в настоящем. Даже если оно, это настоящее, кажется сейчас неимоверно трудным и безнадежным. Только так можно преодолеть даже самые сложные обстоятельства и укрепить уверенность в своих силах. Его мама поступала в своей жизни именно так, и это было самым убедительным и наглядным примером для Орлова.
Он положил тетрадь на место, погасил свет в большой комнате и отправился в спальню. Он разделся, но перед тем как лечь, посмотрел на часы: был уже пятый час. Наступало новое декабрьское утро. У него еще оставалась возможность поспать пару часов. Он лег, натянул на себя одеяло. Оля прильнула к нему, обняла его рукой, что-то прошептав во сне. Андрей притянул ее ладошку к своим губам и сразу почувствовал какое-то умиротворение. Вот оно, это настоящее, в котором он мог черпать свои силы!
24 декабря 1991 года, утро.
Москва. Лубянская площадь.
Здание МБВД России. Кабинет № 535
- Андрей Петрович, надо немедленно убрать отсюда эти книги! - взволнованно сказал на следующий день Орлову сотрудник управления по борьбе с терроризмом, сокращенно УБТ. - Николай Николаевич боится, что у нас их могут изъять.
- Изъять? - Орлов с удивлением посмотрел на оперативника. - Как это? Кто? Да и куда их убрать? Домой я, что ли, их отнесу?
- Нет, не домой, конечно. Наверное, надо вернуть туда, где мы их взяли!
- Что? Да ведь это же идиотизм! С таким трудом их достать, доложить Президенту, получить его согласие и… Глупость какая-то!
От негодования у Орлова лицо стало красным. Видно было, что он с возмущением воспринимает нелепую ситуацию, когда приходится в силу каких-то абсолютно необъяснимых обстоятельств отказываться от того, что еще вчера казалось очевидным.
- Понимаете, Андрей Петрович, - спокойно проговорил сотрудник УБТ, - мы получили сегодня утром сводку… На контроле стоял один уголовный авторитет… Ну, по нему мы работали еще в союзном комитете. Оружие, наркотики, контрабанда… и всякое такое… В общем, они там вчера вечером обсуждали, как вытащить эти ваши книжки.
Орлов с недоверием посмотрел на оперативника, затем спросил:
- А сводка где?
- Вот! - Тот раскрыл папку и протянул Орлову несколько листочков бумаги, отпечатанных на пишущей машинке и пестрящих карандашными пометками на полях. - До конца еще не успели расшифровать… Но здесь все ясно. Вот это место.
Орлов стал читать текст, подчеркнутый черным фломастером:
"Ф, Кстати, а книги эти вы уже… (неразб.)? Они что, все еще там? У этого лопуха малохольного?
Б.: Да… Он нажучил по бумагам нашего… Кузю. Ну, ты его знаешь. Он…
Ф.: Сука! Он что… (неценз.)! Ты сказал Кузе, что шеф зря деньги не платит?! Или…
Б. (переб.): Погоди! Мы уже… (неразб.)… если увидит… (неразб.)… договорились!
Ф.: Ёрш твою двадцать! О чем договорились?
Б.: Да наш там мент есть! Он уже все… (неценз.) доложил, кому надо. Книжки эти до выходных заберем. А если… (неразб.)… до субботы… (неразб.)… сейф легкий. На руках можно… (неразб.)…
Ф.: Ну смотри, Боря! Проканителишь… сам знаешь, что (не-разб.)…
Б.: Все будет ништяк! Мы этого Орлова… фофана драного… (не-ценз.)… так, что он… (неценз.)…
Ф.: Ну-ну! (Смеется)… Смотри, Боря, "бабки"-то бешеные! Главное - вовремя подсуетиться! Ты меня понял?
Б.: Понял, понял!
Ф.: Ну, а как насчет… Приход заловил?"
Орлов, наткнувшись на непонятные слова, вопросительно посмотрел на оперативника:
- А что такое "приход заловил"?
- Ну, это про наркотики… Он спрашивает: "Наркотики достал?"
- А! Понятно.
Орлов хотел было продолжить чтение, но сотрудник УБТ протянул руку к листкам сводки:
- Андрей Петрович, там больше ничего про это нет. Только вот то, что вы прочитали.
- А кто такие эти "Ф" и "Б"?
- "Ф" - это наш объект разработки, крупный уголовный авторитет, а "Б" - его близкая связь, тоже еще тот тип! Если б не путч - мы б уже их взяли, по крайней мере на контрабанде! А теперь… - Он только махнул рукой. - Вы поняли, Андрей Петрович, что про вас они тоже говорили?
- Конечно! Только откуда они знают, что у Орлова в сейфе хранятся книжки, которые стоят "бешеные бабки"?
- Мы этого пока не знаем. Знаем только, что у них есть свои люди в МВД. Правда, в одном месте они упомянули какого-то Кузю. Заметили? Только мы еще его не установили. Пока не знаем, кто это.
- А я, кажется, догадываюсь, - задумчиво проговорил Орлов.
Ночь с 26 на 27 декабря 1991 года.
Москва. Воробьевы горы. Высотное здание МГУ
За несколько дней до Нового года та же группа оперативников, которая изымала два тома "Библии" Гутенберга, конспиративно доставила раритет в высотное здание Московского государственного университета на Воробьевых горах, расположенное на возвышенности, откуда открывается один из самых чудесных видов на столицу. Глубокой ночью двое сотрудников вынесли из "Волги", припаркованной рядом со входом в главное здание, большую картонную коробку. Еще двое шли рядом.
Беспрепятственно преодолев пост охраны, они поднялись на лифте на девятый этаж, где их ждал еще один сотрудник, который уже отключил охранную сигнализацию и вскрыл помещение. Так же осторожно, как несколько недель назад, они пронесли бесценный груз через дверной проем с массивной деревянной дверью, небольшой холл и оказались в служебном кабинете, в котором находился сейф - прежнее многолетнее пристанище мирового шедевра.
Так же, как и в прошлый раз, они, чтобы случайно не привлечь чьего-либо внимания и не сорвать операцию, не стали зажигать свет в кабинете. Уже знакомые с замком массивного, "сталинского" стиля двухкамерного сейфа, специалисты довольно быстро открыли все, что нужно. Буквально через несколько минут две громадные книги с сияющим тиснением на кожаном переплете заняли свое место среди каких-то бумаг и общих тетрадей, круглых и прямоугольных штампов, сложенных в небольшую коробочку, бумажных пакетов, прошитых толстой черной ниткой и скрепленных в пяти местах сургучными печатями, похожими на раздавленные кусочки шоколада.
- Все в порядке, товарищ майор, - доложил молодой сотрудник, водрузивший "Библию" на прежнее место. - Только я не понял, зачем было все это делать? Сначала тайком достали, а теперь снова положили на место. Не пойму.
- Саня, а тебе ничего понимать и не надо! Начальство сказало - сделали. Это не наше с тобой дело, понял?
- Понял, товарищ майор!
- Ну вот и хорошо! Все? Закончили? Тогда пошли!
Спустя четверть часа оперативная машина, в которой сидели четверо сотрудников госбезопасности, отъехала от главного входа в здание и направилась в сторону улицы Косыгина. В багажнике "Волги" лежала пустая картонная коробка, в которой некоторое время назад находились два тома книги, считавшейся безвозвратно утраченной для человечества. Сорокадвухстрочная "Библия" - первое печатное издание Иоганна Гутенберга, изготовленное им в 1454 году, уникальное произведение, равного которому не было в мире, возвратилась в привычную для нее обстановку, продолжив отбывание сурового наказания в мрачном бронированном застенке. Сорокашестилетний срок заключения, видимо, еще не искупал всех ее грехов.
Глава 6
Сто рублей за Конституцию
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Лубянская площадь.
Здание МБВД России. Кабинет № 535
К концу декабря всем стало очевидно: объединение госбезопасности с органами внутренних дел оборачивается поглощением одного другим. Более мощная по численности и финансовым ресурсам структура МВД должна была вобрать в себя расчлененную, лишенную четко сформулированных целей и в некотором роде деморализованную структуру госбезопасности. Во главе объединенного ведомства стал приближенный к Президенту Ельцину, пользовавшийся его безграничным доверием Виктор Павлович Баранников. С распадом Союза исчезла необходимость в Межреспубликанской службе безопасности, которую возглавлял Бакатин, и он должен был уйти со сцены. Российский комитет, последние месяцы называвшийся Агентством федеральной безопасности, лежал в руинах. Надежды, которые очень многие связывали именно с АФБ и стимулировали мощный приток в него профессиональных молодых кадров, сыграли с людьми злую шутку. Все оказалось несбыточной иллюзией - Российский комитет рухнул, так и не успев превратиться в мощную спецслужбу, а те, кто попытался связать с ним свою судьбу, оказались либо изгоями, либо нежелательными элементами.
ИНФОРМАЦИЯ: "…Ни от Бакатина, ни от Иваненко судьба МСБ и АФБ не зависела. Она была предрешена политическим руководством России, которое стремилось разрушить "до основания" КГБ СССР и создать новые спецслужбы, обеспечивающие защиту преобразований, произошедших в стране"
(С.А. Воронцов "Спец-службы России". Москва, 2008 год).
Иваненко, освобожденный Президентом от должности, сразу забытый и брошенный своими "демократическими" друзьями, маялся несколько дней, тщетно надеясь на то, что Президент, вице-президент, государственный секретарь или хотя бы кто-нибудь другой из высшего политического руководства вспомнят о нем. Ведь прошло совсем немного времени после августовских событий, в которых он выступал активным участником, был на виду, делал все для того, чтобы избежать эскалации противостояния. Еще вчера он ходил на доклады к Ельцину, приглашался на заседания правительства, выступал в Верховном Совете, участвовал в проработке важнейших документов, встречался с иностранными представителями, давал многочисленные интервью и брифинги, спорил с Бакатиным о судьбах новой структуры безопасности. А сегодня он оказался вычеркнутым из активной жизни. Ему было грубо и беспардонно указано на дверь, как будто он был виноват в том, что произошло в августе, как будто не он со своей командой, а кто-то другой удержал местные управления КГБ от ввязывания в смертельную схватку за власть в стране.