Окинув презрительным взглядом Чумакова, он перевел взгляд на взявшего его в плен моджахеда.
- Зачем он тебе, Назрула?
- Ты, уважаемый Джаффар, взял когда-нибудь в плен офицера?
- Но это же не офицер, а прапорщик, - Джаффар снова прошелся презрительным взглядом по Чумакову.
- А кто, почтенный, приказал расстрелять троих офицеров? Они бы никуда не делись. Молчишь?
Разговор явно перерастал в спор.
На лице Джафара появилось недовольство, стоявшие вблизи моджахеды, почтительно молчали.
- Мне решать, почтенный, что делать с этим пленным, - резко бросил в лицо Джаффару Назрула и посмотрев на Чумакова, обратился к нему уже по-русски:
- Мы решили с уважаемым Джаффаром, отправить вас, товарищ, товарищ, - он достал из кармана документы Чумакова, - прапорщик Чумаков, на нашу базу, там и решим вашу дальнейшую судьбу.
И уже через час, на трофейном бэтээре, они были доставлены в высокогорный кишлак. Поместили Чумакова в небольшой хижине, плоская крыша которого примыкала к крутому утесу. А уже вечером, моджахеды решали его судьбу. Некоторые, наиболее радикальные, даже советовали Джаффару отрубить неверному голову. За голову офицера, а Чумакова все же считали офицером, давали большие деньги. Развязка наступила, когда его привели на так называемую сельскую "джиргу", которая проходила на небольшом майданчике, в центре которого горел яркий костер. Назрула, переводил ему решение старейшин, которая решила, сохранить пленнику жизнь, при условии принятия им ислама.
Выслушав Назрулу, Чумаков на чистейшем "дари-фарси", чем поверг в изумление всех собравшихся, ответил, что он уважает решение старейшин, и сославшись на Пуштунвалу, неписанный закон, который чтят все правоверные, попросил время подумать.
Раздался оживленный гул голосов, сгрудившихся вокруг него моджахедов. Изумление и, в какой-то степени даже одобрение, вызвало у них знание пленником их языка, и, главное, основополагающих сур Корана.
Неожиданно появившийся в свете костра Джаффар, властно поднял руку. Все смолкли. Только теперь Чумаков узнал этого моджахеда… Он неоднократно видел его фотографию в разведотделе полка. Это был полевой командир Джаффар, один их самых опытных, и в то же время, жестоких полевых командиров группировки Раббани.
- Что ж, - подумал он, бесстрашно смотря в немигающие глаза Джаффара, - теперь моя судьба в твоих руках…
И, как будто прочитав его мысли, Джаффар спросил:
- Ты, наверное, слышал обо мне?
- Да, слышал, - утвердительно кивнул головой Чумаков.
- Поэтому ты должен говорить мне только правду. Кто ты, где служил, кто твои командиры, откуда знаешь наш язык. И не думай обмануть. Назрула, может все перепроверить, а если будет нужно, наши люди побывают и у тебя на родине. И если ты, хотя бы, чуть-чуть соврешь, то пожалеешь, что живешь на этом свете. Ты будешь молить Аллаха, чтобы он забрал тебя к себе. С твоей спины будут нарезаны ремни, а сам ты будешь брошен на съедение шакалам.
Пройдя через расступившуюся толпу, Джаффар, Назрула и местный мулла Амир, провели Чумакова отведенную тому хижину, где, при свете керосиновой лампы, и начался его допрос.
Отступать Чумакову было некуда. Даже если бы захотел, живым ему отсюда уже не выбраться. И он приступил к своему повествованию. Начал с того, где родился, где проживал. Кто его родные и близкие, почему пришлось бросить учебу в университете, как стал военным. Где проходил службу в Афганистане, в какой должности…
- Ты правоверный? - неожиданно прервал его мулла Амир.
- Нет, - коротко ответил Чумаков.
- Ну, эту проблему можно легко устранить, - усмехнулся Назрула, который вел записи допроса. Непроницаемым оставалось только лицо Джаффара.
- Завтра ты узнаешь наше решение, - сказал он, и вместе с муллой, покинул хижину.
- Ну, вот полдела и сделано, - подал голос, перейдя снова на русский, Назрула. Сейчас нам принесут ужин, а потом отдыхать.
- А как же? - кивнул Чумаков на стоявший у стены единственный топчан, на котором лежал обыкновенный армейский матрац и байковое одеяло.
- А это для тебя. Ты останетесь здесь один.
- Без охраны?
- А зачем? Шурави очень далеко. Да и бежать отсюда невозможно. Вокруг горы, а через них без проводника не пройти. Идти в одиночку, - верная гибель.
- И как долго вы будете держать меня здесь?
- А это будет зависеть, в большей степени, от тебя…
- Постучавшись, в хижину вошел моджахед. Он принес еду, разложил ее по мискам, затем разжег обыкновенную "буржуйку", засунул в нее несколько лепешек из лежащей тут же на глиняном полу кучи кизяка, и вышел.
- Попробуй местную еду, - дружелюбно предложил Назрула.
Чумаков взял лепешку и принялся медленно жевать.
- У тебя, наверное, есть ко мне вопросы, - полуутвердительно спросил Назрула, разламывая лепешку и отправляя ее кусочек в рот.
Чумаков пожал плечами. Конечно же, сейчас больше всего его волновала собственная судьба, но, как ему казалось, спрашивать об этом, значит показать свой страх, и он решил промолчать.
- Понимаю, - усмехнулся Назрула, - тебя наверняка интересует, откуда я так хорошо знаю русский язык? - усмехнулся он.
Чумаков снова пожал плечами, хотя именно это и интересовало его в первую очередь.
- Так, вот, - словно не замечая жеста пленника, продолжил тот. - Все дело в том, земляк, я, как и ты, родился в Душанбе, и закончил тот же университет, в котором обучался и ты. Я филолог по специальности. И то, что ты сегодня нам рассказал, ты рассказал правду. Вряд ли тот, кто не родился и не вырос в Душанбе, мог с такими подробностями рассказать об этом городе. Да и говоришь ты на диалекте столичного жителя. И многих профессоров и преподавателей университета, которых ты назвал, я знал лично. А здесь, в Афганистане, я оказался еще до революции. В этой провинции у меня проживает родной дядя. Учитывая этот факт, мне и предложили выехать сюда, по контракту, преподавателем русского языка. А Джаффар…. Джаффар мой двоюродный брат.
- Ты мне сразу понравился, - продолжал Назрула, еще тогда, когда я наблюдал за всеми вами из зарослей арчи. Я видел, как презрительно разговаривал с тобой экипаж вертолета. Да оно и понятно, - усмехнулся он, - они летчики, а ты кто? Пехота… Ну ладно, а сейчас отдыхай. Что с тобой будет дальше, узнаешь позднее. Не знаю, какое о тебе мнение у Джаффара, но я о тебе дам знать своему хорошему знакомому в Пакистане… Надеюсь, ты вскоре поймешь, кто прав в этой войне, а кто нет, и примешь правильное решение.
Этой ночью Чумаков долго не мог заснуть. Лежа на топчане, он невидяще смотрел на трепыхавшийся фитилек керосиновой лампы, чем-то напоминающий собой пойманную бабочку, и невольно вспоминал последние дни перед отправкой в Афганистан…
Ему тогда дали недельный отпуск… И всю эту неделю он провел с любимой девушкой Аленой, именно той, из - за которой, а если быть точнее, из-за драки, которая случилась на дне ее рождения, он и был отчислен из университета. В последний день перед отъездом, он познакомил Алену со своими родителями, младшим братом, а вечером пригласил в ресторан…
…Они сидели в полумраке, при свечах…Словно из ручья вода, разливалась по полупустому залу нежная мелодия танго. Посетителей было немного. Он вспомнил как к столику подошел официант. В руках его был огромный букет цветов. С официантом он договорился заранее.
- Вот, пожалуйста…цветы для вашей дамы, - сказал он, протягивая букет, и красноречиво посмотрел на Чумакова.
Смущенная Алена подняла тогда на него изумленный взгляд.
- Спасибо тебе, - прошептала она, когда официант удалился. - Мне никто еще не дарил такие розы… понимаешь, никто! Спасибо тебе…
Она подняла свой бокал, и они чокнулись.
Провели ночь в однокомнатной холостяцкой квартире его университетского товарища, который ради своего друга, оставил их одних… Он и она, нежность и радость. Бесконечная, захватывающая все существо, радость до самой утренней зари…
Он и сейчас помнил упругую мягкость ее губ, теплых, влажных, то разомкнутых, шевелящихся в скользком неутомленном соприкосновении, то непроницаемо сжатых, как будто в обморочном забытьи она переставала дышать, чувствовать его…
…Усталая и счастливая, она заснула на его груди… В этот же день он убыл в Афганистан…
Генерал Гришин в раздражении отбросил в сторону суточную сводку событий по Афганистану. Было похоже, что ситуация выходит из под контроля. Ошибиться нельзя, в сводке речь шла и о "Правоверном".
Он поднял трубку.
- Генерал Гришин, - требовательно произнес он. - Срочно ко мне полковника Зверева.
Почти сразу, в дверь постучали.
- Да! - крикнул Гришин.
- Товарищ, генерал… - начал было Зверев.
- Проходи, проходи, Игорь, - раздражения, которое совсем недавно разрывало его, уже не было.
- Читал?.. Хотя чего я тебя спрашиваю, - махнул он рукой, - ты же сам мне ее сегодня подсунул… Что сразу не доложил? Ждал моей реакции?
- Ну, почему же, конечно читал, - кивнул тот, уходя от прямого ответа на последующие, заданные ему генералом, вопросы.
- Тогда доложи, что думаешь о создавшейся ситуации?
- Похоже, это наш "Правоверный".
- Похоже, или уверен?
- Уверен.
- Вот то-то, - Гришин бросил на подчиненного суровый взгляд, - и я в этом уверен. А ведь ты совсем недавно докладывал, что операция по внедрению начнется через пару месяцев. Так или нет?
- Так, Василий Маркович, - нахмурился Зверев. - Но война, есть война, и порой она вносит свои коррективы. Может это и к лучшему. Как бы сказать, все происходит уже не по выработанному сценарию, а по воле случая…
- Только бы этот случай закончился для "Правоверного" нормально, - перебил его генерал. - Держи все под контролем. А для того, чтобы эти неожиданные для нас "коррективы" помогли "Правоверному" закрепиться в этом регионе, на мой взгляд, пришло время подключать в эту игру и нашего "Аслана".
- Я уже работаю над этим вопросом, Василий Маркович.
Потянулись томительные дни. Чумакова переодели в национальную одежду, а когда подросла и бородка, он уже ничем не отличался от появляющихся в лагере моджахедов. О том, что он неверный, казалось все забыли, даже мулла. Он свободно ходил по кишлаку, знакомился со стариками, моджахедами, их семьями. Назрула уже длительное время отсутствовал, А встречавшийся иногда Джаффар, казалось, пленного совсем не замечал. Использовали Чумакова в основном в заготовке дров. Много времени с ним проводил мулла, который раскрывал ему сущность ислама, толкование его сур.
Разговаривая с простыми людьми, уже не по университетским лекциям, а наяву, он вникал в их нехитрый житейский быт, их привычки, нравы, обычаи.
Дети полюбили мягкого, доброго дядю Азлара (почему его так прозвали дети, он и сам не мог сказать), и часто заходили к нему в хижину. В один из таких дней, там неожиданно появился Назрула. Тепло поздоровавшись с Чумаковым, он окинув его с ног до головы.
- Тебе осталось только принять ислам, и ты полностью наш, - усмехнулся он. Испуганные дети выскочили за двери.
- Я недавно был в Пакистане, и рассказал о тебе своему другу. Мы изучали тебя здесь, и даже там, в Союзе… Хотя заочно, но ты понравился моему другу… И дети, я смотрю, полюбили тебя, - кивнул он на двери, через которые только что выскочили мальчишки.
- Итак, Азлар, - назвал он Чумакова по имени, которое прижилось за ним в кишлаке, - принято решение переправить тебя в Пакистан.
Этот день для участников перехода был особенно тяжелым. Когда миновали перевал, и спустились в долину, наконец, был объявлен долгожданный привал. Усталые животные опустились на землю. Часть лошадей, на которых был тяжелый груз, были развьючены.
Как только спала жара, путь продолжили.
На исходе были вторые сутки. По внезапно возникшему среди моджахедов оживлению, Чумаков понял, переходу скоро конец.
Неизвестно откуда появившиеся облака прикрыли собою яркое солнце. Идти стало немного легче. Но впереди их ждала огромная сухая котловина, где ни травинки, ни кустика, - одна спекшаяся голая глина.
Когда и она была преодолена, солнце уже садилось за горизонт. Именно туда, в сторону этого горизонта и смотрел внимательным взглядом Джаффар. Все ждали привала. Но, постояв какое-то время без движения, тот, неожиданно взмахнул камчой. И остановившийся было караван, снова продолжил свой путь.
Впереди, в колыхающейся маревом степи, нарисовались две точки. Джаффар оживился. Точки приближались, росли, и неожиданно одна из них превращается в открытый "джип", другая, - в бронетранспортер…
Много месяцев спустя, уже будучи в США, в Нью-Йоркском центре "Дома Свободы", в руки Чумакову попал довольно любопытный документ, в котором анализировался разгром правительственными войсками отряда моджахедов полевого командира Джаффара. И важная роль в этом, как подчеркивалось в документе, отводилась агентурной разведке кабульского режима, руководимой советскими военными советниками.
В документе говорилось, что отряд Джаффара, не мог пройти через перевал. Высланная им разведка натолкнулась на прочный заслон солдат регулярной армейской части и отряда добровольцев защиты революции. Не вступая в бой, Джаффар решил отойти. Голод и холод погнал моджахедов назад, по старым следам, в горный кишлак. Расчет был на пургу и неожиданный удар. Однако его там уже ждали. Моджахедов встретил плотный перекрестный огонь. Освещая место боя осветительными ракетами, правительственные войска с подготовленных позиций, расстреливали моджахедов в упор, пропуская их в кривую улочку, где ярко горел свет только в одной-единственной хижине. Неся большие потери, Джаффар вынужден был снова вернуться в Пакистан. По данным местной резидентуры, в этом столкновении погиб опытный агент ЦРУ, являющийся близким родственником Джаффара. Вот тогда Филипп и узнал о гибели человека, который не только спас ему жизнь, но и не ведая того, с кем имеет дело, помог внедриться в одну из самых мощных разведывательных структур мира, ЦРУ…
…Если не считать то, что пришлось Чумакову испытать в течение двух месяцев в тюрьме пакистанской контрразведки, проверкой, тогда что же это было? Конечно же, проверкой… К такому выводу пришел он сам. Пленные шурави, которых доставляли из Афганистана в Пакистан, как правило, были солдаты срочной службы. А тут, прапорщик, да еще старший, да еще командир раззведвзвода…. Для пакистанских контрразведчиков, это была, конечно же, большая удача.
Перекрестные допросы, и душещипательные беседы, которые проводили с ним два американца, представившиеся представителями какой-то там благо, или боготворительной организации, чередовались его избиениями. Били его два здоровенных моджахеда, которые постоянно требовали от него принятия ислама. Вот так и пролетели эти два долгих и тяжелых для Чумакова месяца.
Его, прекрасно знающего нравы, обычаи, и один из основных языков, на котором говорит почти половина населения Афганистана, не без основания подозревали, что он, если не сотрудник КГБ, или военной разведки, то, по крайней мере, агент одной из этих спецслужб. Поэтому и подвергался такой тщательной и жесткой проверке. Он уже сбился со счета, сколько ему раз приходилось писать письменно, и излагать устно свою автобиографию, повторять, по какой причине отчислили из университета, называть фамилии преподавателей. Объяснять, где находится школа прапорщиков, которую он заканчивал. Кто начальник школы, его фамилия, фамилии других офицеров. В каком районе Душанбе, находится школа, которую он заканчивал.
Особенно ему запомнился почему-то последний допрос. В камеру зашли трое моджахедов. Они сразу приступили к его "обработке". "Работали" и своими волосатыми руками, и обрезками резинового шланга. В перерывах заходил еще один, который на русском задавал те же самые, что и раньше, вопросы.
Затем, не дав передохнуть, его выволокли во двор, бросили в кузов "пикапа" и повезли куда-то за город. Там его, еле державшегося на ногах, поставили рядом с такими же избитыми, как он, тремя советскими пленными солдатами…. И только тогда до него дошло, что это "конец".
Оглушающий грохот автоматов и…. тишина.
Открыв глаза, Чумаков осмотрелся. Справа и слева лежали окровавленные худенькие тела его соотечественников, - мальчишек восемнадцати и девятнадцати лет. И он заплакал. Он, тридцатидвухлетний мужчина, уже успевший пройти суровую школу жизни, заплакал, как мальчик. И плакал не от жалости к себе, не от жалости к этим лежащим рядом мальчишкам, которые не успели в своей короткой жизни и полюбить-то кого-нибудь, а уже стали без вести пропавшими для своих отцов и матерей. Плакал от злости и безысходности.
На какое-то время его оставили в покое. В течение трех дней не беспокоили. За это время он успел успокоиться после пережитого, и взять себя в руки. И когда, на четвертый день, его снова куда-то повели, вот тогда дали о себе знать плечи, голени, поясница, по которым еще недавно его били обрезками резинового шланга.
В комнату, куда его доставили, находились двое. Один в светлом костюме с короткой стрижкой, был явно европейцем, или американцем. Второй, со смуглым лицом и гладко зачесанными черными волосами, был в форме полковника пакистанской армии. В этом Чумаков был уверен. В разведотделе полка ему приходилось просматривать альбом с изображениями военнослужащих пакистанской армии, и пояснениями к их знакам различия.
Чумаков сидел на старом обшарпанном табурете. Стена, в которую табурет упирался, приятно холодила его разбитый затылок.
Человек похожий на американца, на чистом русском языке, еще раз попросил рассказать, как оказался в плену у моджахедов, пояснить, почему отверг предложение принять ислам, отказался от предложения представителей "Дома свободы" сотрудничать с ними, и, наконец, объяснить, что он, в конце концов, хочет.
Он внимательно слушал пленного, который тупо повторял то, о чем уже несколько раз говорил допрашивавшим его лицам, и то, что от сотрудничества с "Домом свободы" отказался, по одной причине, - нежелания связываться с политикой. Он не хочет воевать, он просто хочет жить в свободном мире, свободным человеком, и все…
"Американец", как окрестил для себя допрашивающего его человека Чумаков, усмехнулся.
- Перестаньте прикидываться безвинной овечкой, молодой человек. Кажется, так у вас в России говорят, - сказал он, поднимаясь со стула и, подойдя к Чумакову вплотную, добавил:
- Если бы вас не взяли в плен, вы бы продолжали воевать против афганского народа Посмотрите на свои руки. Они же у вас по локоть в крови. Сколько вы отправили на тот свет моджахедов, стариков, женщин, детей? - спросил он, пристально глядя в глаза Чумакову. - И как это вдруг, вы сразу "прозрели" и стали убежденным пацифистом. Как это у вас русских говорит пословица, где хотят одновременно и рыбку кушать и на что-то при этом сесть? Так вот, Чумаков, решайте, - Слова "американца" зазвенели металлом, - "Золотой серединки" не было и нет. Или вы сотрудничаете с нами, или моджахедами… Да вот еще что, - он достал из внутреннего кармана какой-то пакет и протянул Чумакову, - попрошу ознакомиться. Надеюсь, после того, что там увидите, у вас пропадет желание быть пацифистом…
- Вот сволочи, - внутренне содрогнулся Чумаков, рассматривая фотографии, - ничего не скажешь, умеют работать…