присутствовать при объявлении результатов выборов. Зато потом он вернется в Потсдам с чувством упроченной
власти. Уинстон и лидер лейбористской партии Эттли, которого Черчилль пригласил в Потсдам из тактических
соображений, полетели в Лондон. Кстати, дипломатичный жест по отношению к Эттли не помешал Черчиллю
во время предвыборной кампании выкрикнуть на одном из выступлений:
- Если вы отдадите голоса лейбористам, то увидите в Англии гестапо!..
Дома Уинстона ждал самый сокрушительный удар за всю политическую карьеру. Большинство
избирателей отдали голоса лейбористам. Черчилль был потрясен. Узнав о результатах выборов, он долгое время
не мог произнести ни слова. Губы дрожали, в глазах стояли слезы. Плакали дочери. А его верная, тактичная
Клемми с горечью сказала врачу Чарлзу Морану:
- Чего вы от него хотели? При взгляде на мир он не снимает шоры. Его глаза целиком сфокусированы
на точке, к достижению которой он стремится, Уинстон никогда не ездил в автобусе. Он ничего не знает о жизни
простых людей…
Придя в себя, Уинстон отыскал и всем цитировал слова Плутарха: "Неблагодарность по отношению к
своим великим людям есть характерная черта сильных народов".
И только тому же доктору Морану, который служил ему и чем-то вроде исповедника, Уинстон через
некоторое время признался:
- Чарлз, можете забросить все ваши таблетки на шкаф. Мне они не помогут. Я чувствую себя очень
больным без войны…
На продолжение переговоров в Потсдам полетел Эттли. Он, в свою очередь, вежливо предложил
Черчиллю сопровождать его в качестве лидера оппозиции. Уинстон с яростью отказался.
Друзья советовали Уинстону уйти от политической деятельности и заняться написанием истории второй
мировой войны. Однако они забыли о родовом упрямстве герцогов Мальборо. Уинстон лишь несколько недель
пребывал в депрессии, ходил шаркающей, старческой походкой. Затем воинственно вскинул подбородок и
уселся за рабочий стол. Но не для того, чтобы писать историю. А для того, чтобы попытаться перекроить ее по-
своему…
Мир уже был осведомлен о появлении чудовищного оружия уничтожения. Он узнал об этом из
потрясающей трагедии японских городов Хиросимы и Нагасаки. Мир наполнялся ужасом при мысли о
возможности повой бойни.
А грузный, массивный человек с высоким лбом философа думал о другом.
Он яростно сосал сигару, энергично расхаживая по кабинету. Жаль, что Трумэн, в конечном счете, тоже
оказался мямлей. Осторожничает, не поддался на уговоры Черчилля. Впрочем, Гарри тоже неспроста в
Америке: там еще в силе рузвельтовские симпатии к России. Трумэну надо помочь! Эта идея озарила Уинстона,
как осветительная ракета ночную тьму. Теперь он точно определил, что ему делать.
Начало 1946 года Черчилль провел с Соединенных Штатах. Ожидалось, что он выступит в американских
университетах с лекциями о второй мировой войне.
На самом же деле Уинстон готовил первую бомбу "холодной войны". Ею должна была стать
поджигательская речь. Он не мог произнести ее в Англии. Он боялся там своих слушателей. Это они отказали
ему в доверии. Ну что ж! Он начнет издалека. Он поможет президенту в Америке. И, кроме всего прочего, снова
привлечет внимание мировой общественности к своей личности… Уинстона охватывало бешенство, когда
думал о том, что Советский Союз вышел из войны, неизмеримо умножив свой социальный престиж в мире.
Несмотря на то, что Уинстон собирался произнести речь в Америке, он получил одобрение премьера
Эттли и министра иностранных дел Бевина. А 10 февраля Черчилль встретился с Трумэном и согласовал с ним
основную линию.
Потом чуть ли не месяц Уинстон нежился на курорте во Флориде, где шлифовал и репетировал свою
речь. Он опять был полон амбиций. Он распускал хвост, как павлин.
Наконец он позвонил Трумэну и сообщил, что все готово. Если раньше Трумэн с нетерпением ждал
появления на свет атомной бомбы, то ныне с не меньшей пылкостью жаждал выступления Черчилля. Президент
не пожалел времени на тысячемильный вояж, чтобы лично представить аудитории британского политика.
Бомба Уинстона взорвалась в городе Фултоне, в штате Миссури, 5 марта 1946 года. Взорвалась перед
учащимися и преподавателями Вестминстерского колледжа, которые с величайшим удивлением узнали, что им
угрожает новая мировая война и агрессия со стороны Советского Союза. Что надо немедленно готовиться к
борьбе против тирании. Что надо спешить, поскольку времени очень мало. Что только нации, говорящие на
английском языке, способны объединиться и противостоять "большевистской опасности". Что все
происходящее за "железным занавесом", как выразился Черчилль, вызывает его неудовольствие и тревогу. И
говорить с коммунистами можно только "с позиции силы".
Потом Черчилль произнесет еще несколько речей - в Цюрихе и в других городах. В марте 1947 года
основные положения его выступлений выльются в пресловутую "доктрину Трумэна"…
И мир, только что вышедший из величайшей в истории войны, окажется на краю новой, еще более
страшной пропасти.
Конечно, Уинстон Черчилль и думать не думал, и гадать не гадал (да и не собирался), как воспримет его
8 фултонское выступление некий Ян Крункель. Он просто не помнил о его существовании. Да если бы и
помнил - что бы это изменило?
Ян пережил тяжелое время. Гибель Коблица вышибла из колеи. Чешские друзья приняли Яна хорошо.
Заботились, выправили документы на имя смотрителя соседнего замка. Ян не остался в долгу, помогал как мог.
Когда война кончилась, Ян поехал в Варшаву. Но не нашел себя там. Его угнетали руины. Ему казалось,
что столицу не восстановят никогда. Он был очень замкнут и одинок.
Ян написал Фреду Саммербэгу. Сообщил, что случайно остался жив. Спросил, не может ли вернуться в
Англию.
Фред ответил немедленно и категорично: "Приезжайте!"
И вот Ян снова - в который раз! - очутился в Лондоне. Фред встретил его так, словно не было Африки,
отправки в горящую Варшаву, словно они всегда преданно дружили.
Но в кармане Яна лежал патрон, подаренный Коблицом.
- Ян, - сказал Фред. - Чем вы собираетесь заняться?
- Прежде всего тем, чтобы не возвращаться в любимое ведомство, - хмуро улыбнулся Ян. - Прежний
Ян умер. Новый не родился.
- Конечно, - согласился Фред. - Но надо рождаться. Что вас влечет?
- Не знаю, - горько признался Ян. - Не знаю… Хотя порой…
Он взял в руки газету. Щелкнул пальцем по напечатанной речи Черчилля.
- Порой меня охватывает непреодолимое желание отхлестать нашего бульдога. Надеть на него
намордник… Ведь то, что он здесь говорит, это… это предательство, Фред! Предательство! Еще вчера мне
твердили, что для спасения нации надо уничтожить фашистского дьявола. А теперь спешат найти для меня
нового сатану, снова приглашают в ад войны… Ради чего? Я не вижу причины. Я не верю в аргументы. Я не
желаю быть пустой консервной банкой, которую можно футболить, куда заблагорассудится…
Ян отшвырнул газету, схватил другую.
- А цвет его речи? Вам не кажется, Фред, что речь окрашена в коричневые тона? А фразеология? Она же
взята напрокат! Даже лондонские газеты возмутились. Вот послушайте, что пишут: "Железный занавес", "с
позиции силы" - это отнюдь не изобретение гениального сэра Уинстона Черчилля, как могут предположить
многие. На самом деле, эти фразы употребил, не к ночи будь помянут, доктор Геббельс в передовой статье
газеты "Дас рейх" 25 февраля 1945 года. Так что мистера Черчилля можно обвинить лишь в прилежном
изучении нацистских проповедей…" Но это еще не все, Фред. Стоит обратить внимание на вывод: "Если бы за
каждое употребление этих слов западные публицисты и политики платили гонорар подлинному автору, тень
Геббельса была бы теперь самой богатой тенью в аду!" Вот что самое страшное, Фред!
- Послушайте, Ян, - сказал Фред, - а не заняться ли вам журналистикой?
- По правде говоря, эта мыслишка приходила в голову.
- У меня тут есть несколько знакомых издателей. Люди влиятельные. Я, пожалуй, поговорю с ними.
Сочините что-нибудь для начала…
Первый же предложенный Яном материал нашел место на страницах популярной лондонской газеты. Ян
рассказывал о Каире, о Мертвом городе, о приключениях в нем. Но, конечно, завуалировано. Перед этим он дал
слово Фреду, что никогда и нигде не станет упоминать о секретах "Ультра". Во-первых, не пропустила бы
военная цензура. Во-вторых, Ян сразу бы опять сделался персоной "нон грата" в Англии.
Чем больше вращался Ян в журналистских кругах, чем больше узнавал о политических интригах, тем
чаще мрачнел. Им начинала овладевать навязчивая идея. С особой силой она вспыхнула, когда Ян прочел
призыв Черчилля, брошенный им во время выступления в Цюрихском университете.
- Все мы должны повернуться спиной к ужасам прошлого! - кричал Черчилль. - Мы должны
обратить свой взор в будущее… Европейская семья должна совершить акт веры и предать забвению все
преступления и ужасы прошлого!
"Как же так? - мучительно думал Ян. - Мне велят забыть руины Ковентри и печи Майданека?
Наплевать на убийство Кристины, на гибель отца? На пролитую мною кровь? Ради чего же тогда люди
приносили жертвы? Не ради же того, чтобы меня и мне подобных привели к новой кровавой бойне…"
Однажды в состоянии депрессии Ян решил рассчитаться с виновником нового напряжения в мире. Сунул
пистолет в карман плаща и поехал в Чертвэлл.
Ян не мог бы объяснить, что с ним происходило в эти минуты. Он лишь был убежден, что обязан
избавить человечество от поджигателя не такого уж обширного земного дома. Если не сейчас, то когда-нибудь
люди будут ему благодарны.
Стоял сырой, но довольно теплый весенний день. Такие дни всегда радуют англичан.
Ян позвонил. Калитку открыл телохранитель Черчилли сержант Томпсон. Сержант уже был далеко не
молод, как и хозяин. Однако от его крупной фигуры все еще веяло незаурядной силой. Томпсон скользнул по
Яну тренированным взглядом.
- Что вам угодно, мистер?
- Мне надо повидать мистера Черчилля.
- Кто вы и по какому делу?
- Я сын его хорошего знакомого… вот моя визитная карточка. Я из газеты.
- Мистер Черчилль не очень здоров и не принимает.
- Я прошу доложить обо мне.
Сержант еще раз не очень одобрительно оглядел посетителя.
- Хорошо, я доложу. Но вам придется подождать здесь.
Он захлопнул калитку у Яна перед носом. "Не примет, - решил Ян. - Напрасно я сюда притащился.
Видно, его хранит провидение…"
Уинстон действительно не очень хорошо себя чувствовал. Никаких признаков болезни не было. Просто
напала хандра. Опять изменилась походка, резче обозначилась сутулость. С утра, вместо того чтобы заняться
кирпичной кладкой, Уинстон в бордовом восточном халате бесцельно расхаживал по спальне.
Томпсон остановился в дверях спальни.
- Сэр, вас хочет видеть какой-то журналист. Вот его карточка.
Уинстон пробежал по визитке глазами. Какой-то Людвиг Янковский. Карточка ни о чем не говорила.
Уинстон уже открыл рот, чтобы послать посетителя к черту, по тут некстати вмешался сержант.
- Сэр, если позволите… я хотел посоветовать… не принимайте этого человека.
Томпсон забыл, что с утра в патрона вселился дух противоречия.
- Почему, Томпсон? - воинственно вскинул подбородок хозяин.
- Не нравится он мне что-то… глаза у него стеклянные, сэр.
- Ну, вот еще… - недовольно проворчал Черчилль. - Если мы по этим признакам начнем отказывать
журналистам… Зовите!
Сержант потоптался на пороге, но возразить не решился. Проклиная себя за несвоевременную реплику,
отправился ко входу и впустил Яна.
- Только недолго, мистер, - предупредил.
"Это как получится", - зло решил про себя Ян. Плащ ему предложили снять в прихожей. Однако Ян
заблаговременно успел переложить оружие в пиджак.
- Чем могу служить? - петушино выпрямился Черчилль, завидев Яна на пороге спальни.
- У меня для вас необычное сообщение, сэр, - удивляясь собственному спокойствию, сказал Ян.
Уинстон кивнул сержанту. Тот закрыл дверь. Черчилль и Ян остались в спальне вдвоем. Впрочем, втроем:
на Яна настороженно смотрел мохнатый белый пудель.
Перед Яном стоял властелин миллионов людских судеб. Даже в домашнем халате он выглядел
респектабельно. Вообразить его сатаной было нелегко.
- Итак… - сказал Уинстон, всматриваясь в посетителя.
- Я пришел вас убить, сэр.
Ян произнес это твердо и убедительно. Он находился в двух шагах от закрытой двери спальни. До
Черчилля было рукой подать. Ян не делал никаких попыток достать оружие, приблизиться к Уинстону. Ян
ожидал вспышки, попытки действовать или пойти на хитрость. Уинстон более внимательно вгляделся в Яна.
Пудель ворчал. Но ворчал из-под кровати.
- Я вас откуда-то знаю.
- Естественно, - усмехнулся Ян. - Я принимал участие в поминках по Ковентри я в спасении вашей
жизни в Лиссабоне.
- А-а… - сказал Черчилль. - Теперь вспомнил. Тихо, Руфус! - крикнул пуделю.
Повернулся к Яну спиной, пошел к столику, на котором стояла бутылка коньяка, фрукты, бокалы. Налит
себе.
- Вам? - повернулся.
- Спасибо, сэр
Уинстон сам принес Яну бокал. Тот принял. Оба стояли
- Что же вас привело? - насмешливо спросил Черчилль
В Яне бесшумно полыхнул гнев. Трудно сказать, почему именно в тот миг он не выхватил пистолет Он
мог разрядить всю обойму до конца. И все же что-то Яна остановило
Перед ним стоял человек, сломленный тяжестью лет или тяжестью грехов и ошибок
- Скажите, сэр: вы удовлетворены тем, что вы предлагаете человечеству?
Уинстон с некоторым изумлением поглядел на Яна.
- Что вы имеете в виду?
- Фултон, Цюрих и другие речи.
Уинстон погрел в ладонях бокал, отпил глоток.
- У вас имеется альтернатива?
- Конечно! Иначе я бы не пришел
И тут Уинстон взорвался. Его понесло:
- Вы… вы щенок! Вас еще кормили из блюдечка молоком, когда я уже ворочал мировой политикой! Что
вы в ней понимаете?! И вы пришли поучать меня… Ни один человек до вас… просто не позволял себе такого!
Руфус высунул мохнатую морду из-под кровати и недовольно заворчал.
- Вот! - торжествующе воскликнул Уинстон. - Даже собака понимает…
"Что же это? - пытался уяснить Ян. - Снова театр? Или он действительно не в состоянии реально
понять, куда толкает человечество?"
- Я не знаю, что понимает ваш пудель, сэр, - с какой-то холодной, убийственной насмешливостью
сказал Ян. - Я даже не знаю, что понимают наши министры… Но я хотел спросить вас, человека, которому
многое богом дано. Почему вы всю жизнь стараетесь играть в войну? И ни разу не постарались поиграть в мир?
Вы - человек удивительной энергии, большого ума и огромных возможностей. Зачем вы меня приглашаете в
ад?!
Уинстона буквально затрясло.
- Вы… вы… вы - сумасшедший! Вы ничего не соображаете… Мир не готов к этому вашему… миру.
Не готов, понимаете?!
- Что вы кричите, сэр! - вдруг улыбнулся Ян. - А вы - пробовали?. Для того чтобы продлить жизнь,
ее надо хотя бы не укорачивать…
Черчилль внезапно обмяк. Его поразила какая-то мысль. Из разгневанного льва он вдруг превратился в
старого, больного, уставшего человека.
Пудель Руфус уже не ворчал. Он с испугом смотрел из-под кровати на повелителя.
"Какой я идиот, - подумал Ян. - Ну, вот я сейчас его застрелю. Что изменится? Разве
правительственный кабинет Англии начнет от этого проводить иную политику? Нет, менять что-то нужно не
здесь. Не таким способом. Если я выстрелю - это от бессилия… Не желаю унижаться до уровня
беспомощных".
- Спасибо за коньяк, сэр, - сказал Ян. - Я просто хотел сказать, что презираю вас. Прощайте.
Он круто повернулся и вышел из спальни. Сержант Томпсон проводил его неодобрительным взглядом…
Через несколько дней Ян покинул Англию и вернулся в Варшаву. Нашел знакомых. Сказал, что хочет
9 участвовать в возрождении Польши. Руины больше не угнетали его, а вызывали желание бороться с ними.
Город шаг за шагом, здание за зданием поднимался из праха. И вместе с городом возрождалось что-то в
разрушенной душе Яна.
Он стал известным журналистом. Личная
жизнь не складывалась. Женился, но жена вскоре
бросила его и уехала с преуспевающим
инженером металлургического комбината в
Зелену Гуру…
В семидесятых годах Яну Крункелю предо-
ставилась возможность еще раз посетить Англию.
Фреда Саммербэга он не застал - Фред с Джейн
отдыхали где-то на юге. Ян ходил по Лондону -
такому знакомому, такому близкому - и такому
чужому. Зашел и на окраинное кладбище. Увы! -
ему не суждено уже было найти могилу Кристины
Шармах. Кладбище пришло в запустение, порядок
не поддерживался, многие могилы были
разграблены.
За день до отъезда Ян решил прогуляться
по набережной Темзы.
Он понаблюдал за красочной сменой
караула у Букингемского дворца. Подумал о
живучести традиций. С одной стороны, они
вызывали уважение. С другой - приходила в
голову мысль об упрямой приверженности людей
решать свои споры с помощью оружия.
Ян долго бродил пешком по британской
столице. Наконец оказался перед стенами
Вестминстера. За ними угадывалась Темза, цель
его прогулки. Но не она привлекла внимание.
Среди пустынной каменной площади Ян
увидел памятник. На невысоком - высотой с
домашний холодильник - светлом постаменте
высился Уинстон Черчилль. Фигура его была
отлита из темного металла. Лицо обращено к
парламенту.
Ян приблизился. Перед ним стоял
невероятно утомленный жизнью старик в тяжелом
пальто. Он грузно опирался на толстую палку. В его глазах не было вдохновения. Он о чем-то скорбел. Он не
сумел пронести свои годы, как награду…
- Ну вот мы и встретились, Ян, - послышался за спиной до боли знакомый голос.
Ян обернулся. Перед ним стояла пани Зося. Брови все так же были подтянуты к вискам. Фигура
оставалась тугой и стройной. Но, конечно, время не минуло бесследно. Косметика уже не скрывала морщин.
У ног пани Зоей замер спаниель. Он вопросительно смотрел на Яна.