Все склонялось к мирному урегулированию проблемы, но коль скоро речь шла о задетой чести иностранной гражданки, прокурор обязан был лично прибыть на место происшествия и принять участие в разбирательстве. И прокурор нехотя потащился в гостиницу, где находились участники истории. Но не тут-то было: прокурор района элементарно не смог миновать швейцара, чтобы войти в гостиницу. Швейцар встал намертво, заявляя, что гостиница режимная, интуристовская, пропуск по специальным картам гостя, а больше никакие документы не действительны, и пустить прокурора он может только с личного разрешения директора, а директор сейчас на совещании, так что придется подождать. Вот тут прокурор психанул и закричал: ага, как ночью хануриков всяких за треху пускать сухонького попить - так это с вашим удовольствием, а прокурора, значит, только с личного разрешения директора гостиницы?!. Так что время идет, а времена не меняются.
В прокуратуре меня уже ждал недовольный Кораблев с довольно приличной фотографией умытого и подкрашенного лица обнаруженного нами в лесу трупа. Пакет с ботинками с трупа, и вправду вонючими, Кораблев демонстративно, из вредности, положил прямо мне на стол. Я достала из коробки, стоящей на подоконнике, слепок, сделанный с отпечатка обуви на песке чердака, и, нетерпеливо разорвав пакет с ботинками, вытащила оттуда сплющенную и обгоревшую обувку. Еле расправив эти горелые комки двумя карандашами, чтобы не трогать их пальцами, я сравнила рисунок подошвы. На мой взгляд, похоже! Но окончательный вердикт вынесет эксперт-трассолог.
- Вы бы хоть перчатки резиновые надели, - брезгливо сказал Кораблев, следивший за моими манипуляциями.
- Да я сейчас схожу руки помою, - отозвалась я. Кораблев презрительно фыркнул.
- Только меня теперь не трогайте, - предупредил он, втягивая живот, пока я проходила мимо него по кабинету, причем на приличествующем расстоянии.
- Успокойся, обниматься с тобой не буду.
- Вы руки-то как следует вымойте, как следует! - донеслось мне вслед.
Вернувшись из умывальника, я поставила Леню перед фактом: мы сейчас поедем к криминалистам, отдадим ботинки и слепок…
- Опять?! - заорал Кораблев. - Опять эти вонючие башмаки в мою чистенькую машинку? Не позволю! Везите на трамвае!
- А потом съездим в больницу к Скородумову, - продолжала я, не обращая на его крики внимания.
- Зачем?! - тут же воспротивился Кораблев. - Что там делать, он еще в реанимации, все равно туда к нему не пустят.
- Ну что тебе, жалко, что ли, - настаивала я. - Я хочу с доктором поговорить, в конце концов, мне справку надо получить о прогнозах его выздоровления. У меня же материал вылеживается и срок по нему течет, надо хоть справками обставиться на случай пропуска срока. Иди машину заводи, я сейчас подойду. Ну давай, давай!
- Давай-давай! - передразнил он меня.
Ворча, Кораблев пошел вниз. Я тоже стала собираться; телефон зазвонил, когда я уже надевала куртку. Медовым голосом Василий Кузьмич осведомлялся о моем самочувствии и планах и нижайше просил по пути к криминалистам заглянуть к нему в РУБОП.
- Машечка, жду, чайничек ставлю…
- Трогай, шеф, - сказала я, открыв дверцу Ленькиной машины и бросая на сиденье сумку. - К вам заедем, Кузьмич ждет.
- Вот-вот, - тут же заворчал Кораблев. - Вы меня как извозчика используете. Между прочим, у нас в РУБОПе работают штатные водители. А я бы на вашем месте носил бы юбку поскромнее, а то ваши коленки отвлекают от дорожной обстановки. В следующий раз сядете на заднее сиденье.
- Ленечка! Ты еще и коленки замечаешь? - изумилась я. - А я-то думала, что ты видишь во мне одни недостатки.
- А что, такие коленки - достоинство, что ли? Для серьезной женщины, занимающей ответственное должностное положение, это недостаток. Я бы даже сказал, порок.
- Ладно, Леня, сделаю пластическую операцию, поменяю форму коленей. А если ты соскучился по оперативной работе, запроси-ка мне сведения на Пруткина - нет ли на него каких разработок.
- Зачем вам это? Какие разработки на неудачливого вора, кому он нужен?
- Вот ты сразу его неудачливым заклеймил! А может, он как раз удачливый…
- Ну да, четыре раза за кражи присел.
- А сколько раз не присел? А в последний раз из-под убийства выскочил, знаешь, срок за убийство и срок за кражи - это две большие разницы.
- Хотите его чем-нибудь пошантажировать?
- Да не пошантажировать я его хочу. У меня такое чувство, что какая-то связь в розыске у него есть. Он не просто так получал символические сроки, и в хозобслуге не просто так остался. Ты же порядок знаешь! Если ты на него запросишь сведения, может, его человек на нас выйдет.
- И что?
- Может, вместе разговорим его.
- Сомневаюсь. А где он первый раз залетел, в каком районе у него судимость?
- Первый раз, кстати, в нашем районе. Он, между прочим, тут и родился. Он пятьдесят девятого года, первый раз осужден в восемнадцать лет, только-только ему исполнилось. Получил год, освободился по сроку.
- Кража?
- Кража. Второй раз осужден тоже у нас в районе, - полез в квартиру с сигнализацией, тогда это еще было экзотикой, прихватили его прямо в квартире.
- Судя по этому, Пруткин уже тогда в случайные хаты не лазал, работал по наводке?
- История об этом умалчивает. А вот третий срок получил уже в пригородном районе, за кражи из оставленных дач. Аппаратура, одежда, продукты.
- Как его туда занесло?
- В нашем районе он жил в коммуналке с матерью, это есть в одном из приговоров. После первой отсидки вернулся к ней, а потом мать, наверное, умерла, и после второго приговора он свою жилплощадь потерял, - тогда еще выписывали, если срок больше шести месяцев; отсутствуешь больше шести месяцев, теряешь право на жилье. А в пригороде у них дача была - так, хибара какая-то, времяночка, не чвановский дом, конечно. Вот он туда и рванул, когда освободился по второму приговору. Там и жил, без прописки, естественно. Леня, а как на него вышли по убийству Чванова, ты не в курсе, случайно?
- Мы-то отрабатывали версию о бандитских разборках, с учетом угроз в адрес Чванова. А местные считали, что кто-то пришел хату бомбануть. Искали потихонечку специалистов, а вот он - специалист - на расстоянии вытянутой руки, три остановки на автобусе. Пришли его спрашивать, а он - бац! - явку с повинной. В печке ножичек, на курточке кровь, все в цвет.
Белое, черное, алое…
- Бац! Явку-то с повинной он, наверное, не сразу? Местные с ним немножко поработали?
- Может быть. Но когда я подключился, он охотно рассказывал, как пришел кражу совершать и что из этого вышло. И следов побоев я на нем не видел. Если он чей-нибудь человек, я могу проще узнать.
- Интересно, каким образом?
- Все равно все сведения об агентах в компьютер загоняются.
- А кто тебе их даст?
- А это уже мои проблемы. Все, приехали!
Василий Кузьмич пожелал меня видеть по своим скорбным делам. Как воинственный Катилина при каждом удобном случае напоминал, что Карфаген должен быть разрушен, так и добродушнейший Василий Кузьмич начертал на своем знамени:
"Вертолет должен сидеть в тюрьме!"
Я по токсовскому трупу сделала все, что пока было в моих силах, и ждала результата согласований на высшем уровне по вопросу, кто в дальнейшем примет это дело к производству. По логике вещей, его надо было объединять со взрывом в лифте и серьезно браться за вертолетовских бойцов, которые, судя по всему, не были семи пядей во лбу, раз додумались только до того, чтобы вытащить взрывника-наблюдателя из его логова на чердаке и поколоть на заказчика, а дистанционный пульт к взрывному устройству отобрали и выбросили во дворе. И сочли, что тем самым предотвратили покушение на "папу".
В принципе, я бы и сама с удовольствием поработала по этому делу, уж больно красивая картинка складывалась из показаний жильца квартиры под чердаком - Епанчинцева, записи вертолетовского телефонного разговора со своими цепными псами, рапортов, которые предоставила Федеральная Служба Безопасности (надо еще подумать, как превратить их в доказательства), и результатов осмотра трупа. Да плюс следы ботинок покойника на чердаке. Да плюс еще одна запись телефонного разговора Вертолета с неизвестным, который напоминал ему о годовщине. Так что это дельце в перспективе могло слиться с делом об убийстве Чвановых, что еще больше подстегивало мое нежелание выпускать этот злосчастный взрыв из рук.
Вот по этому поводу Василий Кузьмич, как выяснилось, и собирался бить челом.
- Радость моя, - сообщил он, прихлебывая чай, и не забыв и мне налить, - ты знаешь, что учудил этот сукин сын, Лагидин? Мы его после обнаружения трупа так плотно взяли в наблюдение, плотнее некуда, и даже в квартиру микрофон воткнули, так эта сволочь сделала ход конем и в больницу залегла. Якобы с сердечным приступом, аж в реанимации окопался.
- А может, у него и правда сердчишко прихватило? - со смехом сказала я. - Труп-то в сводку дали?
- Ну, а как не дашь? - подтвердил Кузьмич.
- Ну, значит, он уже в курсе, что труп нашли.
- Ну и что? Вряд ли он в курсе, что у его бойцов на хвосте комитет висел, а мы слушали его телефон. Если про это не знать, попробуй этот труп привязать к Вертолету: где он, а где область.
- Может, вы и правы, - согласилась я. - Хочу только добавить, что, и зная все это, Вертолета пристегнуть к убийству тоже будет проблематично. Если только его бойцы не поплывут. Поди докажи, что он давал команду убить. Если его припереть тем, что у нас есть, ну признает он, что велел порасспрашивать взрывника с пристрастием, а что те его грохнули, так извините - это эксцесс исполнителей. Перестарались ребята. А он позаботится о том, чтобы ребятам в зоне не очень тоскливо было. За недонесение по новому кодексу уже не наказывают, нет такой статьи. А укрывательство с его стороны не докажешь. А даже если докажешь - извольте, господин Лагидин, получить по приговору суда штраф в размере пятисот минимальных размеров оплаты труда, или в размере вашего \ двухмесячного дохода. Он еще и судье премию приплатит в размере двухлетнего дохода. Там в санкции еще арест есть, от трех до шести месяцев, и лишение свободы на срок до двух лет, но об этом и мечтать нечего. Проще ему доказать уклонение от уплаты налогов.
- Значит, его бойцы поплывут, - уверенно сказал Кузьмич.
- Ну, дай-то Бог.
- Машечка, я чего хотел-то: может, пугнуть его немножко? Нам-то в больницу лучше не соваться, а вот ты бы съездила, переговорила бы с лечащим врачом, справочку бы взяла, даже с ним не надо беседовать…
- Да мне никто и не даст с ним беседовать, он в реанимации ведь лежит. Я могу поговорить с врачом, только вы не боитесь, что он после этого вообще за границу сдернет? Он ведь пока что в лучшем случае свидетель, мера пресечения в отношении него не избрана, и свободу его передвижений никто пока не ограничивал.
Сказав это, я поняла, чего добивался Кузьмич. Раз они так тотально обложили Вертолета, им надо было, чтобы он зашевелился - что-нибудь ляпнул под запись, какие-нибудь указания дал исполнителям убийства или еще каким-то образом обнаружил свою причастность к этому. Значит, надо спровоцировать его активность. Ну ладно, спровоцируем.
- А куда он залег, в какую больницу?
- В "четверку", в кардиологию.
- Да-а? Вертолет лежит в реанимации на соседней койке со Скородумовым? - удивилась я.
- С каким Скородумовым?
- Ивановским охранником, отставником фээсбэшным. Еще интереснее! Они там друг друга не передушат?
- Вряд ли, - успокоил меня Кузьмич. - Там вся вертолетовская гвардия его охраняет.
Я улыбнулась, не подозревая, что охрана и впрямь налажена весьма солидно.
Когда мы с Кораблевым подъехали к пандусу приемного отделения больницы, встать нам оказалось, некуда. Все пространство сплошь было заставлено сверкающими джипами и бээмвэшками. Больничный транспорт сиротливо жался по стеночкам. Наконец Леня нашел какую-то щель и приткнул свою машину туда.
- Где тут кардиология? - спросила я Леню.
- Реанимация кардиологическая на пятом этаже, - сейчас на лифте поднимемся.
Мы вошли в здание больницы, и первым, во что уперся мой взгляд, были два крепких молодых человека, сидящих на скамеечке возле лифта и разгадывающих кроссворд в каком-то ярком журнале. По мере нашего приближения к лифту они подобрались, сконцентрировались, и когда Леня нажал кнопку вызова кабины, один из них поднялся и, подойдя к нам вплотную, тихо спросил:
- Извините, куда вы направляетесь?
- В кардиологическую реанимацию, на пятый этаж, - невозмутимо ответил Кораблев.
- К кому? - вежливо, но настойчиво продолжал интересоваться молодой человек.
- К Лагидину, - так же невозмутимо отвечал Леня.
- Вы договаривались?
- С кем? - тут уже удивилась я, но Леня незаметно дернул меня за рукав.
- Представьтесь, пожалуйста, - попросил молодой человек.
Кораблев, не выражая никаких эмоций, вытащил свое удостоверение, раскрыл его и поднес к носу молодого человека.
- А вы? - обернулся он ко мне.
Я тоже без звука достала свое удостоверение и показала молодому человеку в развернутом виде. Меня это начало забавлять.
Страж лифта переписал в блокнотик наши данные, достал из кармана мобильный телефон и коротко и приглушенно переговорил с кем-то. Сунув трубку обратно в карман, он разрешил:
- Пожалуйста, проходите.
Мы воспользовались любезным разрешением и вошли в просторный грузовой лифт. На третьем этаже лифт затормозил и в кабину въехала тележка с лекарствами, сопровождаемая пожилой женщиной в белом халате и косынке.
- Вы на какой этаж, ребятки? - дружелюбно спросила она.
- На пятый, - ответила я.
- На пятый? - женщина посерьезнела. - А туда нельзя.
- Как это нельзя? - удивилась я.
- Вы в реанимацию?
- Да.
- Так вы туда не пройдете.
Как раз в этот момент двери лифта раскрылись напротив большой цифры 5, нарисованной на стене этажа. Под цифрой 5 стояла кушеточка, обитая дерматином, а на ней восседали два молодца, гораздо более внушительного телосложения, чем те, которые караулили внизу. Вокруг кушеточки на полу валялись пустые жестяные банки из-под джина-тоника. Мы вышли прямо на них. Медсестра с тележкой лекарств выкатилась следом за нами и стала не торопясь поправлять на тележке упавшие скляночки, явно намереваясь посмотреть, как нас отправят обратно.
Один из молодцов, наиболее крупный, с трудом поднялся с кушеточки и спросил, куда мы направляемся. Узнав, что в реанимацию, он прохрипел:
- Фамилии!
Мы без слов предъявили ему свои удостоверения; он сверился со своим блокнотиком и кивнул на дверь под кодовым замком. Женщина с тележкой заулыбалась и сказала:
- Ах, ну раз ребята разрешили, тогда пожалуйста! Вот сюда в звоночек позвоните! - и удалилась по коридору, погромыхивая тележкой.
- Паноптикум какой-то! - успела я сказать Леньке, пока он послушно звонил в дверь реанимационного отделения.
За дверью слышался какой-то неясный шум. Раздались шаги, они приблизились к двери, дверь открылась. Путь нам преградил невысокий мужчина, отличавшийся от предыдущих стражей не только комплекцией, но и стилем одежды, - он явно предпочитал консервативный костюм с галстуком спортивному. Ему мы предъявились сразу, без напоминаний. Там, за пределами отделения, сидели на стреме рядовые бойцы, а это, судя по всему, был один из близких. Человек того же уровня.
Он внимательно рассмотрел наши удостоверения и позволил войти. Посреди коридора реанимационного отделения стояла огромных размеров видеодвойка. На экране под оглушительную тревожную музыку бегали какие-то импортные зубодробители в камуфляжах, трещали автоматы, где-то что-то пылало. Перед экраном сидели, развалясь в креслах, трое парней в спортивных костюмах, на коленях у них лежали помповые ружья. Разрешения на них, безусловно, имелись, можно было не сомневаться. Двери в палаты по коридору были распахнуты, а может, этих дверей и вообще не было предусмотрено, в дверные проемы видны были койки с прикованными к ним страждущими пациентами. По коридору нервно расхаживала разодетая и раскрашенная женщина, в каких-то немыслимых блестящих брючках и не совсем уместном в больничной обстановке облегающем джемпере прямо-таки с бальным декольте. Впрочем, осуждать ее язык не поворачивался: ей было что показать.
- Вертолетша! - шепнул мне на ухо Кораблев.
Наш сопровождающий в костюме вежливым и тихим голосом сообщил, что с Романом Артемьевичем поговорить не удастся, он в тяжелом состоянии, но мы можем пройти к лечащему врачу, и изящным жестом указал на дверь в конце коридора. Мы прошли именно туда.
Лечащий врач, худенький парнишка в коротком белом халате, сидел в ординаторской за столом и вдумчиво заполнял истории болезни.
Мы представились в очередной раз, и доктор оторвался от бумажек и с интересом взглянул на нас. Дверь в ординаторскую мы плотно прикрывать не стали, и доктор это явно заметил, но никак не прокомментировал. Стараясь говорить не слишком тихо и спрашивая себя, не заглушает ли шум войны на экране видика мои вопросы и докторские ответы, я выяснила, насколько тяжело состояние больного Лагидина. Лечащий врач мне объяснил, что нахождение больного в реанимации пока не вызывается тяжестью состояния, но обусловлено тактикой лечения, а также удобством наблюдения его именно в условиях отделения реанимации, так как обследование еще не закончено, а состояние в любой момент может ухудшиться.
Совсем не заботясь о том, что мои слова могут больно ранить близких больного, я позволила себе замечание, что в тюремной больнице прекрасные врачи, и там он наверняка быстро пойдет на поправку. Доктор отнесся к этому моему замечанию на удивление безразлично; мне даже показалось, что он был бы рад избавиться от такого хлопотного пациента. Он только спросил:
- Вы ничего не путаете? Я слышал, что это на него было покушение.
- Нет, никто ничего не путает, - заверила я его. - Когда с Лагидиным можно будет проводить следственные действия? Он подозревается в убийстве, и я вас прошу сообщить в прокуратуру, как только его можно будет допросить и перевезти в тюремную больницу. Кстати, как вы терпите этот бардак в реанимационном отделении?
- Мы не в состоянии своими силами обеспечить безопасность больных, - вздохнул врач. - А разборки в палатах нам совершенно не нужны. Вы ведь слышали, наверное, что весной у нас имело место ЧП: привезли мужчину с огнестрельным ранением, положили в реанимацию, он уже шел на поправку, как вдруг прямо белым днем пришел человек в маске, с автоматом, и расстрелял нашего больного. Добил, что называется. Вы знаете, было очень неприятно. Мы уж лучше потерпим временно некоторые неудобства…
- Вот я и говорю, в тюремной больнице ему будет куда безопаснее, туда уж точно никто с автоматом не заявится, - заметила я. - А что конкретно за заболевание у Лагидина? С каким диагнозом он госпитализирован?